Ребенок и четыре куратора рассказывают, как перепридумали выставки для детей

Сона Мунипова: «Вообще-то, эту выставку придумала я».

Ика Мунипова: «Сона действительно думает, что это она все придумала. У нее даже есть блокнот, в котором она нарисовала макет своего музея, с картинами и посетителями. Но она совершенно точно вдохновила меня на эту идею.

Как только Сона появилась в нашей жизни, я стала задумываться про детское восприятие: что доступно ребенку, а что нет. В какой-то момент мы попали в музей Прадо, на выставку Босха, и строгий смотритель на входе нас спросил, точно ли мы хотим на эту выставку идти с ребенком. Мы хотели, но уже на самой выставке поняли, что Сона не может увидеть все работы просто физически: некоторые из них либо висят слишком высоко, либо не видны за взрослыми. Придумать хоть что-то, чтобы ребенку было комфортно, у меня не получалось. Мы пытались где-то сесть и поговорить, но нас гоняли хранители, даже сесть на пол оказалось невозможно. Несмотря на все препятствия, у Соны горели глаза, и ей явно понравился Босх».

Сона Мунипова: «Мне больше нравится Аниш Капур».

Ика Мунипова: «Это в Еврейском музее была очень хорошая выставка Аниша Капура, в которого Сона просто влюбилась».

Сона Мунипова: «Там был большой круг из красного воска. Но я его не трогала, потому что трогать его нельзя было. Когда все ушли из детского центра, я с нашим педагогом пошла на него смотреть (Сона ходила в детский центр Еврейского музея. — Прим. ред.). Кажется, что он крутится, но я пошла присмотреться, и оказалось, что в тот момент он не крутился, наверное, сломался. А еще на выставке был желтый круг и кривое зеркало».

Ика Мунипова: «Но мы говорили про выставку Босха. Я вышла с той выставки и подумала, что надо сделать что-то, чтобы искусство было доступно детям. И представила себе, как мы подставляем ребенку скамеечку или маленькую лестницу, чтобы можно было подняться и увидеть картины с комфортного расстояния. С этого момента и началась игра. Мы стали думать о разных подходах и способах взаимодействия, о том, как заинтересовать не только ребенка, но и взрослого. Как уравнять их в правах и сделать так, чтобы ребенку было классно, а взрослому можно было снова почувствовать себя ребенком. Нам было важно вернуться к тому ощущению, когда все в первый раз, когда нет ничего очевидного, нет никаких правильных ответов. И найти точку, когда из пассивного зрителя ты становишься активным и, значит, на выходе получаешь совсем другое качественное впечатление».

Алексей Мунипов: «В какой-то момент мы рассказали музею о нашем проекте мечты — честно говоря, даже не думали, что это возможно».

Лия Чечик: «Мы же очень обрадовались: значит, наши мысли и желания оправданны. Это то, что и вправду стоит сделать. Мы были рады, что собирается команда, способная это все осуществить. Весь музей погрузился в работу над проектом. Обычно выставка — это задача выставочного отдела, а тут — приглашенные кураторы, Детский центр, образовательный отдел — все на протяжении двух лет регулярно встречались для обсуждения и работы над проектом. Начался долгий отбор и сбор работ: мы составляли списки, запрашивали, получали отказы — и опять по кругу. Большие музеи пугались слов «детский проект» и нестандартного плана развески. А мы как раз хотели повесить работы на уровне детских глаз, сделать их доступными для целевого зрителя, а Ротко, например, вообще планировали подвесить к потолку — наверное, поэтому Ротко мы и не получили».

Алексей Мунипов: «Наш медовый месяц работы над выставкой заключался в том, что мы сидели в обнимку с каталогами искусства и выбирали то, что нам нравится. Мы же поначалу не знали в точности, как запрашивают работы. Мы не сразу поверили, что все это правда и то, чем мы занимаемся, действительно кончится выставкой. Мы просто брали разные музейные каталоги и выбирали из них то, что подходило к нашей идее».

Лия Чечик: «Да, ребята приносили каталоги Центра Помпиду или МоМА и предлагали привезти, например, «Гернику» (картина Пабло Пикассо. — Прим. ред.)».

Алексей Мунипов: «Дело осложнялось тем, что мы просили больших художников. Дипломатические переговоры с разными коллекциями, которыми занимался музей, — всегда большой труд, а в нашем нестандартном случае — особенный. Мы получали много отказов и нервировали выставочного менеджера, потому что никак не могли сдать финальный список».

Лия Чечик: «Мы получали много отказов, но были организации вроде Фонда Ива Кляйна или — неожиданно — Государственного Эрмитажа, которые тут же откликались и предлагали целых пять работ на выбор. Они видели нестандартный подход и говорили: да, мы хотим. Очень выручили частные коллекционеры, которые тоже рисковали, но, видимо, азарт экспериментаторства преодолел все страхи».

Ика Мунипова: «Мы не то чтобы специально выбирали шедевры. Но как-то так получалось. Выставка организована вокруг темы эмоций, чувств, и все, что безупречно работало с точки зрения эмоциональной выразительности, как-то само собой оказалось шедеврами».

Алексей Мунипов: «Мы действовали по принципу «спросить-то можно» и, скажем, реально пытались получить «Крик» Мунка, одну из версий. Тут надо сказать, что Маша Насимова, главный куратор Еврейского музея, с удивительной храбростью и легкостью во все это включилась и невероятно нас поддерживала. Без ее участия едва ли бы что-то вышло».

Сона Мунипова: «Папа все время приходил, показывал картины и спрашивал, что я чувствую. Одного из людей на картинах я запомнила: он был темный и размазанный (в ходе расспросов выяснилось, что речь о «Наброске головы Джорджа Дайера» Фрэнсиса Бэкона. — Прим. ред.)».

Алексей Мунипов: «Мы проверяли все наши гипотезы на детях — показывали Соне и ее друзьям и спрашивали: «Что ты чувствуешь, когда видишь эту картину?»

Сона Мунипова: «А еще мы играли в угадайки по лицам. Там были разные люди, а мне надо было угадать, какие они эмоции показывают. Это было сложно: люди были не только грустные, веселые, но и ревнивые, и всякие».

Лия Чечик: «Мы выбирали эмоциональные, экспрессивные картины. Может быть, для искусствоведов это странный критерий. Одни работы действительно очень яркие, а некоторые могут показаться на первый взгляд более сдержанными, как рисунок Матисса, где росчерк сделан одним эмоциональным движением. Вообще, очень интересно, как разные изобразительные средства и техники могут использоваться, чтобы передать эмоциональное состояние, — и видеоарт, и гравюра, и фотография. Маша Насимова (главный куратор Еврейского музея. — Прим. ред.) кричала, что не даст нам открыть выставку без Кандинского и Ротко. Кандинского мы получили — это первый художник, который пишет про эмоции и цвет в своем манифесте».

Алексей Мунипов: «Про искусство обычно рассказывают через хронологию, контекст, биографии художников, в общем, обращаясь к интеллекту зрителей, к его знаниям. Но можно попробовать не столько понять, сколько почувствовать искусство, то есть обратиться не к рациональной, а к эмоциональной сфере. Ведь для искусства это самое естественное дело. Все модернисты XX века — и Пикассо, и Кандинский, и Ротко, — говорят буквально одно и то же: не важно, что ты видишь, важно, что ты чувствуешь».

Лия Чечик: «Про это на самом деле наша выставка. Я всегда очень злюсь, когда говорят, что концептуальное искусство невозможно смотреть не подготовившись, а вот искусство Возрождения может смотреть кто угодно. Это же не так! В классическом искусстве заложено столько смыслов, подтекстов, деталей, которые означают вполне конкретные вещи — и если ты этого не знаешь, то точно так же не сможешь понять картину до конца».

Алексей Мунипов: «У нас был прекрасный разговор с Виктором Пивоваровым, две картины которого будут на нашей выставке. Всегда считалось, что концептуализм — это холодное рассудочное искусство, хотя очевидно же, что и Пивоваров, и Кабаков — очень сентиментальные художники. Так вот, Пивоваров сразу согласился с тем, что искусство не обязательно понимать, но его можно почувствовать. И добавил, что любое искусство — и в особенности искусство его друзей — всегда рождалось не от головы, а от живота, стрессов, травм и переживаний. В общем, от сердца».

Лия Чечик: «Мы долго спорили, должны ли мы каждый зал нагружать своей эмоцией. Сначала мы хотели позвать театрального художника — и даже пригласили Максима Диденко, чтобы он нам придумал режиссуру движения в пространстве. Но он решил, что больше нам подойдет Леша Трегубов, и первая встреча с Лешей все расставила по своим местам».

Алексей Мунипов: «Мы рассказали о наших идеях Леше, а через какое-то время он вернулся и предложил все, что мы придумали, увеличить в сто раз и дополнить турбонаддувом».

Алексей Трегубов: «Идея с игрой была понятна. Но не было понятно, с чего ее начинать. Я вспомнил про «Алису в Стране чудес», начал переслушивать ее в машине, и меня зацепило, что в начале книги Алисе было страшно скучно: жара, девочка не знала, что делать. И я решил, что скучная часть очень нужна: люди пришли на выставку, смотрят работы, читают тексты про эмоции, а дальше — нора, спуск, лабиринт, кривой пол. Я решил играть именно с физическими ощущениями на выставке, все остальные эмоции — в самих работах. Павильон, который мы строим, белый, как храм, и все акценты в нем — на работах, подбор искусства, конечно, у ребят космический».

Лия Чечик: «Леша проявил просто чудеса дипломатии и компромисса, сохранив и все пожелания нашего хранителя, и все наши идеи. Спорить пришлось только ради отсутствия колпака на Джакометти — мы его отвоевали, и Леша придумал, как соблюсти те же требования, но иначе».

Алексей Трегубов: «Мне кажется, я всех просто напугал с самого начала. Но здорово, что в какой-то момент даже хранители стали подхватывать идеи и предлагать что-нибудь безумное сами: например, устроить в одной из комнат выключатели. Тогда посетители попадали бы в темное помещение и сами включали лампочку, чтобы увидеть искусство».

Лия Чечик: «А вы понимаете, что у хранителей совсем другая задача — сделать все максимально безопасно».

Алексей Мунипов: «Проблема не только в том, что на выставке есть горка, а некоторые картины висят ниже обычного, — кое-что на выставке можно трогать руками, какие-то картины спрятаны в шкаф, где-то надо залезть на приставную лестницу, рядом с автопортретами Матисса стоит мольберт, и ты можешь нарисовать свой собственный автопортрет, а рядом с портретом Бэкона есть зеркало, чтобы смотреть то на себя, то на него».

Алексей Трегубов: «Это была непростая ситуация по ГОСТам и нормативам. Мы максимально подошли к теме инклюзии и все перемещения пытались сделать доступными для каждого посетителя — прокладывали все мыслимые пандусы и так далее. Параллельно приходилось думать о тысяче вещей — в том числе и о логистике. В общем, получилась очень непростая история».

Лия Чечик: «Эмоции доступны всем, и наша выставка сделана так, чтобы каждый мог их разделить: на выставке можно будет взять аудиогиды с тифлокомментариями, будут специальные экскурсии на русском жестовом языке, в залах установлены тактильные модели, доступные для всех. И вообще будет много событий, связанных с доступностью искусства. А еще мы устроим однодневную конференцию про детей в музеях искусств, куда приедут руководители детских и семейных направлений Tate и MоMA. Вообще, мы очень много всего придумали: двигательные экскурсии проведут преподаватели «Цеха», психологи будут говорить о том, как важно разговаривать об эмоциях, художники — проводить специальные мастер-классы. А Леша вспомнил свою профессию музыкального критика и собрал серию концертов «Я так чувствую», где музыканты рассказывают про свою любимую музыку, которая заставляет их сильно чувствовать».

Ика Мунипова: «Два года мы плотно занимались этим проектом. Нам повезло, что нам с мужем не нужно было специально встречаться, чтобы его обсуждать. А в музей мы приезжали почти каждую неделю».

Алексей Мунипов: «Внезапно пригодилось время, которое я потратил в НИИ искусствознания, когда защищал кандидатскую диссертацию».

Ика Мунипова: «А я по образованию историк театра и кино, занималась рисунками Эйзенштейна».

Алексей Мунипов: «В каком-то смысле работа над выставкой не сильно отличается от придумывания неожиданной темы для специального номера «Большого города». Одну и ту же идею можно выразить в статье, пространстве или фильме».

Лия Чечик: «Просто в музейной работе есть специфика работы с подлинниками, которые тебе могут дать или не дать, с выставочным пространством и все же ограниченным количеством поясняющих текстов».

Ика Мунипова: «У меня с самого начала было очень приятное чувство, что вообще не приходилось прикладывать больших усилий, чтобы заразить нашей идеей людей: все как будто уже были к этому готовы и с радостью подхватывали, подхватывали наши предложения. Как будто бы эта идея уже носилась в воздухе».

Лия Чечик: «Даже самые консервативно настроенные участники процесса в какой-то момент включались в нашу игру и предлагали свои идеи».

Алексей Мунипов: «Нельзя сказать, что все шло очень просто, но это в любом случае невероятный опыт. Сценаристка Лилия Ким рассказывала, что когда она впервые попала на съемку сериала по ее сценарию, то начала бегать по съемочной площадке и кричать: «Господи, это все из моей головы!» Вот когда начался монтаж выставки, у нас были такие же ощущения».

Ика Мунипова: «Да, когда попадаешь на стройку, то действительно удивительным образом оказываешься внутри своей головы, но здесь все немного сложнее, потому что это не только моя голова, но Леши и Лии».

Лия Чечик: «Эта выставка необычна не только для нашего российского контекста, но и для мировой художественной практики. Выставлять первые имена XX века без всяких пояснительных сопровождений, ориентируясь только на эмоциональное восприятие зрителей, — шаг, который, в общем-то, давно напрашивался, но никто на него не решался. А мы решились».