Прямая речь космонавта, прожившего полтора года на орбите

Юрий Усачев, 58-летний летчик-космонавт, совершил четыре полета в космос (1994, 1996, 2000, 2001), включая две длительные экспедиции на станции «Мир», короткий полет на шаттле и полугодовой визит на МКС. В общей сложности Юрий Владимирович провел в космосе полтора года, и он охотно делится своими впечатлениями о путешествиях и умеет делать это увлекательно. «Афиша Daily» отправилась к нему в Королев и подробно расспросила про жизнь на станции, мифах о космонавтике, отношении к религии и голливудским фильмам.

Вся подготовка разделяется на несколько этапов. Есть отбор, так называемая общекосмическая подготовка. Она длится два года и дает самое общее представление о корабле, станции, законах и политике. Потом идет подготовка в группе — тоже где-то 2–2,5 года. Здесь больше занятий на тренажерах, изучения программы полетов. Из группы по подготовленности формируют экипаж — это еще 1,5–2 года. В итоге получается 5–6 лет — как второе высшее космическое. В том числе учишь язык, ведь на МКС есть американский, европейский, японский сегменты и приходится работать с партнерами.

К самой невесомости подготовить невозможно. При подготовке есть возможность обеспечить невесомость только на 30 секунд. Ну и конечно, можно сколько угодно смотреть фото и видео с видами Земли из космоса, но воочию — это совсем другое.

Также у нас нет возможности сделать большой пространственный тренажер, чтобы все было, как в космосе. В Звездном городке модули расположены в плоскости плюс нет возможности подготовиться к полугодичной изолированности. Когда прилетаешь на станцию, даже роли в экипаже распределяются не по планам, потому что сами люди меняются. В силу замкнутости пространства проявляются особенности, всем приходится адаптироваться, корректировать свое поведение.

Конечно, это непросто. Ты изолирован, ты вынужден находиться вовсе не с самыми близкими тебе людьми, но, с другой стороны, это очень хороший опыт. Такая школа, которая показывает, на что ты способен, что ты из себя представляешь, прямо и без дураков.

У нас очень много общего, но из-за разницы в образовании и каких-то культурологических вещей, конечно, мы разные. Юмор у них другой, понятно. Как к этому относиться? Можно заострять внимание на отличиях и прийти к понятному результату, а можно пойти по другому пути. К коллегам нужно относиться очень внимательно: в замкнутом объеме любое изменение настроения непременно скажется на коллеге. И многим вещам стоило бы поучиться у американцев.

Мы до сих пор дружим и, когда появляется возможность, общаемся с огромным уважением. Больше с Джимом (Джеймс Восс — бортинженер-2 экипажа МКС-2. — Прим. ред.), со Сьюзан (Сьюзан Хелмс — бортинженер-1 экипажа МКС-2. — Прим. ред.) — все-таки женщина. Хотя, конечно, она для меня прежде всего член экипажа, а потом уже женщина. Поэтому я не мог позволить себе вольности, тем более я был командиром и должен был отвечать за то, чтобы мы все вернулись живыми и выполнили программу полета. И чтобы точно без скандала.

Конфликтных ситуаций не было. Во-первых, мы несколько лет готовились вместе и хорошо друг друга знали. Американцы хорошо мотивированы и настроены на успех, поэтому командовать ими проблемы не было. Они послушные, и для них слово командира не обсуждается. Вот был, например, случай. Мы отлетали месяц или два, и однажды я слышу, что Джим и Сьюзан что-то обсуждают на повышенных тонах. Я спрашиваю, что случилось. Они объясняют: «Пришла радиограмма, надо поменять программное обеспечение». Джим, он пехотинец, практик — обычный житейский мужик из Алабамы, говорит: «Зачем мы будем менять сейчас, когда все работает?» Сьюзан, компьютерный человек, она заявляет: «Нет, радиограмма пришла, надо заменить». И вроде оба правы.

Я говорю: «Давайте сделаем так. Сьюзан, после ужина берешь и меняешь. Мы утром встаем, и если что-то не работает, ты за счет своей физкультуры быстро все возвращаешь в исходное положение». Конфликт был ослаблен. Сьюзан взялась, сделала, утром все работало. Ни в коем случае нельзя подходить формально — пришел, скомандовал, и будь как будет. Люди не биороботы.

На станции хорошо продумано все, что касается бытовых вещей: где поесть, где поспать, туалетом воспользоваться, помыться. Есть специальные средства: шампунь, мыло, от которых ни перхоти за полгода не появлялось, ни каких-то покраснений. Там ты просто по-другому относишься к своему телу — более внимательно. И не бывает запретных тем. Ты не ждешь, пока что-то зазудело, ведь если запустишь, то потом сложнее будет выпутаться.

Труднее всего привыкнуть к невесомости. Поскольку опыта нет, надо осторожнее двигаться, когда готовишь пищу и прочее. Но через пару месяцев ты летаешь, и это настолько естественно, что даже не замечаешь неудобств. Ты знаешь, где надо взяться за поручень, где оттолкнуться, где притормозить, чтобы повернуться. Удивительно, насколько человеческий организм адаптивен к таким вещам.

Если с длительной памятью все нормально, то с короткой оперативной бывают сбои: иногда ловишь себя на мысли, что события двух-трехдневной давности просто стираются. Не знаю, почему это происходит, — то ли это от невесомости, то ли от смены внутричерепного давления. Чтобы фиксировать информацию, нам рекомендуют записывать себя на диктофон или просто вести письменный дневник. Чтобы после полета можно было эту информацию проанализировать. В первом полете я записывал то, что, на мой взгляд, могло быть интересно специалистам: замечания, предложения.

С каждым следующим полетом появлялось желание описать какие-то новые впечатления. Вот так появилась рукопись. Потом один из моих приятелей ее увидел, сказал, давай сделаем книжку. Я ему говорю: «Это же не для публикации». А он мне: «Дурак, это документ времени, ты вообще здесь уже ни причем, ты сделал свое дело, как есть, так и опубликуем, и не вздумай ничего менять — не старайся казаться лучше, чем был». Короче, он отобрал большую часть материала, так появилась книжка «Три жизни в космосе» с описанием четырех полетов. Там 99% того, что было записано на борту. Пришлось только раскрыть для читателей какие-то непонятные аббревиатуры, дописать два-три предложения на всю книгу.

Я к сновидениям не отношусь легкомысленно. В основном снятся обычные сны, такие же, как и на Земле. Но то, что запомнилось, могу рассказать, никакого секрета нет. Было все настолько реалистично, будто наяву. Время — наверное, Первая мировая война; осень, дождик моросит. Человека средних лет ведут на расстрел. Он весь израненный, босой, в рваной гимнастерке. Группа солдат, одеты во френчи, приехали на грузовичке. Поставили парня и приготовились расстрелять. Эти ребята целятся, и вдруг офицер говорит: «Беги, мы тебя отпускаем». Парень думает, что будут стрелять в спину, как бы при попытке к бегству, и говорит — нет. А ему: «Никто не будет стрелять, ты свободен». Офицер дает команду, те ребята зачехляют винтовки, садятся в грузовичок и уезжают. Он остается один и начинает метаться, желая спастись: сначала в одну сторону, потом в другую. Вокруг какой-то бруствер, какие-то кустики. Он остановился, и тут как будто зум камеры отъезжает, и вся эта сцена видна сверху. И куда бы он ни побежал, он не может спастись — его уже ждут. Я ему собираюсь сказать, неужели ты тут не видишь подвох? И я просыпаюсь в этом впечатлении.

Напротив меня в каюте мой американский коллега Джим, он тоже проснулся и видит, что я возбужденный. Спрашивает, что случилось. Я ему рассказываю, он выслушал внимательно и говорит: «Ну и какой урок?» И тут до меня доходит, что действительно урок! Если ты идешь по кем-то придуманному плану, сценарию, придешь во вполне конкретное место, где тебя уже ждут. И если хочешь чего-то добиться, ты должен следовать своему плану.

У меня было 7 выходов в открытый космос: казалось бы, опасная, физически тяжелая работа. И вот только закончился выход, проходит 2—3 часа, ты покушал, отдохнул, помылся — и снова тянет в скафандр.

Вот еще один из таких примеров: Юра Онуфриенко, мой командир в первом полете. После он летал на шаттле, и я поехал его встречать в Шереметьево. Едем с ним в автобусе в Звездный городок, там уже ждет его семья. Я говорю: «Ну как, какие планы?» Он: «Опять туда хочу!» Я говорю: «Ты только прилетел, еще даже до дома не добрался!» Удивительно. Конечно, там не санаторий, но это настолько необычное место, что даже несмотря на трудности и изоляцию — само приключение, красота Земли и возможности реализоваться по-человечески и профессионально, — из-за этого всего и тянет туда. Но ты не можешь в любой момент «возьму-ка я слетаю». Есть программа, есть очередность.

Желание вернуться на станцию есть и сейчас, но несколько лет назад решил остановиться и написал заявление. Пока я здоров и сам принимаю решения. Дело в том, что это отнимает очень много времени. Если бы меньше требовала подготовка и была бы необходимость именно во мне, можно было бы подумать. Зато сейчас вовремя пришел на работу, вовремя ушел. Могу позволить себе поехать на рыбалку или покататься на лыжах.

Миф 1: Экипаж отбирают по психологической совместимости. Когда я пришел в космонавтику, то думал так же. Да, мы проходим много психологических тестов, но там скорее составляют общий психологический портрет: изучают способность человека работать в коллективе и отдельные особенности — ищут тараканов в голове. Но никто не формирует экипажи. Просто приходит время, находятся люди, которые готовы для выполнения программы. Те, кто формирует экипажи, прагматики, им твое хочу — не хочу вообще по барабану. Есть программа, которая стоит больших денег. Не хочешь — берешь 11-й формат и пишешь заявление. Есть много других ребят, которые готовы и хотят.

Миф 2: Мы питаемся из тюбиков до сих пор. Я буквально вчера ехал и слышал про это по радио. Была известная фотография Терешковой 1964 года, где она сидит в кресле, видимо, на тренировке, в скафандре и с тюбиком. Эта иллюзия тиражируется до сих пор. В тюбиках на станции остались, по-моему, только приправы и мед. А так все остальное во вполне нормальном виде. Есть закуски в маленьких баночках — рыба, мясо; есть больше банки с говядиной или бараниной c овощами или свинина с картофелем — то есть совершенно нормальная еда. Есть сублимированные первые блюда, картошка, гречка, в которые нужно добавлять воду. Поскольку ложкой воспользоваться невозможно, все упаковано в пластиковые пакеты. Чай, кофе, соки также сублимированы. За полгода такого, что приелось, не было. Все можно комбинировать. Захотел — возьми съешь, запаса-то достаточно.

Миф 3: Многие спрашивают, как же вы там живете: у вас же постоянно камера видеонаблюдения на борту все снимает. Да нет никакой камеры! Пока не будет телерепортажей, я ее не включу, никто и не будет знать, что там на борту происходит.

Миф 4: Космонавты все на полном государственном обеспечении: все, что надо, что захотел, — тебе сразу несут. Ну как же.

Миф 5: Все космонавты военные. Поскольку первых отбирали из военных, иллюзия осталась. Сейчас даже Звездный городок перевели на гражданские рельсы. Остались ребята военные, служат, и будут еще военных отбирать, но в основном это гражданские люди. Королев в свое время создавал отряд гражданских космонавтов-инженеров, которые работали на предприятии РКК «Энергия», откуда и я имею честь прибывать. Другая часть — Каманина — была в Звездном городке, там были военные. Но все меняется: 5 или 6 лет назад стали переводить на гражданских, потому что военных задач нет.

Каждый экипаж берет на «Союз» маленькую игрушку и привязывает ее к люку на резинке или нитке. Когда происходит отделение корабля от ракеты, наступает невесомость, и эта нить искривляется, игрушка улетает. Значит, все. Мне игрушку дочь давала, и потом в каюте эта игрушка была со мной. Такая есть традиция.

Еще известная традиция: по дороге на старт есть место, где останавливался в свое время Гагарин, и там до сих пор мужская часть выходит из автобуса. Это называется перешнуровка скафандра. Ну в этом имеется и практический смысл: мы два часа сидим перед стартом в корабле в скрюченном положении, пока идут проверки. Конечно перед этим стоит освободить мочевой пузырь. Это немного диковато смотрится, но такая вот традиция.

Среди космонавтов есть те, кто к религии более-менее спокойно относится, есть те, кто на Афон регулярно ездит. В учебном городке построили храм, который опекает священник оттуда. Но все это очень личное. Я вообще не уверен, что человеку нужен посредник: каждый сам строит отношения с Богом, с Творцом. Но, наверное, полет влияет на людей. Я не знаю, как с точки зрения религиозности, но сознание меняется очень сильно. Меняется прежде всего масштаб восприятия. Здесь на Земле много условностей, вещей, которые кажутся такими важными, прям вынь да положь. А как только от них отстраняешься, понимаешь, что это все фигня, не имеющая никакого значения. И это один из самых главных уроков, который ты привозишь обратно.

Когда с детьми, зятем и дочерью приезжаем на дачу, мы смотрим кино. «Интерстеллар» до конца не смог досмотреть — тягомотина. «Гравитацию», я думаю, профессионалам лучше вообще не показывать. Не знаю, кто там кого консультировал, но понимание законов физики у них полностью отсутствует. Этот Клуни, который летает вокруг станции, — полная профанация. Как и сама идея того, что русские разрушили станцию — и посыпалось так, что всю космонавтику загубили.

Меня Джим как-то спросил: «Ты «Армагеддон» смотрел»? Я говорю: «Нет». А он: «И не смотри, это такая чушь». Я кусочек посмотрел, где там космонавт в ушанке летал. Господи, когда же они перестанут глупости показывать?

«Марсианина» я пока целиком не посмотрел, но прочитал книгу. Ее мне подарил Джим на английском языке, сказал, что мне будет очень интересно. На английском читать тяжеловато, я одолел треть. Потом мне попался русский перевод. Очень хорошая книжка, и я понимаю, почему Джим ее посоветовал. Дело в том, что на станции ты — несравнимо, конечно, с марсианским полетом — во многом должен рассчитывать на себя, а ЦУП далеко. Если что-то случится, то пока специалисты будут разбираться, времени тебе может не хватить. В «Марсианине», пусть это сделано и гротескно, герой один смог себя спасти в силу своих знаний, образования и творческого подхода. Он сам говорит, сколько бы это заняло времени, если у него был на связи ЦУП. И как они стали ему мешать, как только появилась возможность связи. Такое тоже иногда бывает, не здесь при ЦУПе это будет сказано.

Из фильмов очень рекомендую посмотреть «Космическую станцию» — это лучшее, что сделано о космосе и о невесомости, в частности. Его снимала канадская компания IMAX — часть во время моей первой, часть во время второй экспедиции. Там и интрига, и очень красивые съемки, и 3D.

У меня была идея сделать фильм «Один день в космосе», чтобы показать, что из себя представляет космический полет в очень простой форме. Прямо с надевания скафандра и до возвращения, когда его снимаешь. Человек стартует, потом стыкуется к станции, в тот же день проводит экскурсию по станции, показывает дневную и ночную Землю, тестирует пищу, играет с невесомостью и потом к вечеру возвращается. Сценария пока нет, но книжка появилась. Правда получилась она такая детская.

Я работаю в РКК «Энергия» в летно-испытательном отделе. Делаем очередной макет нового корабля, модули. У меня очень интересная творческая работа. Раньше я был начальником отдела, потом благополучно спихнул это все на нашего молодого талантливого специалиста.

Как ни парадоксально, самая большая задача — это работать над собой. Есть и менее обширные планы — образовательный курс, который все никак не доведу до конца. Мне нравится рассказывать о пилотируемом космосе, делиться впечатлениями. Ведь информации очень мало, поэтому пытаюсь в силу возможностей компенсировать вот этот недостаток. По результатам встреч со школьниками я понял, что нужно делать цикл из 15 лекций в интерактивной форме, рассчитанный на учеников 5–8 классов. Мне бы хотелось, чтобы детишки работали. У меня есть небольшая группа 15–20 человек, и я вот дергаю за ниточки, и они уже сами проектируют станцию.

Редакция благодарит за помощь в организации интервью издательство «Альпина Паблишер»