— Что для вас сегодняшний Театр на Таганке?
— Абсолютно родное место! Я почти всех знаю, в коридорах не путаюсь. Мне нравится, что Ирина Викторовна (Апексимова, директор Московского государственного театра драмы и комедии на Таганке. — Прим. ред.) приглашает молодых режиссеров и дает возможность работать с актуальной драматургией.
— К вопросу о драматургии. Когда вы беретесь за пьесу, вам важно, чтобы она была отмечена на престижных конкурсах, получила награды, как, например, пьеса Пряжко?
— Важны, скорее, не награда или звание, а оценка авторитетных людей, к мнению которых я прислушиваюсь. Хотя чаще всего я просто смотрю, нравится мне текст или нет. Фестивальность — это хорошо, но не обязательно.
— А у вас какие отношения с премиями?
— Очень интересные. Я получила много премий за свой полнометражный фильм «Язычники», с которым целый год ездила по фестивалям. А ни одной театральной награды у меня нет. Мои спектакли неоднократно были в лонг-листе «Золотой маски», но пока как‑то не сложилось.
— Вы обсуждали постановку «Соседа» с Пряжко?
— Нет. Когда я начинала работать над пьесой, я и сама думала пообщаться с Павлом, и артисты меня просили узнать, как он видит свой текст. Но я решила, что не буду — именно в случае с этой пьесой. Мне казалось, я понимаю, о чем он ее писал. Павел, возможно, имел в виду совсем другое, но мне не хотелось смешивать наши точки зрения. Одно дело, когда вы читаете пьесу и размышляете над тем, что хотел сказать автор. Другое — когда вы смотрите мой спектакль, который уже может быть про что угодно. К тому же, мы с Пряжко не так хорошо знакомы.
— О чем эта пьеса для вас?
— В ней очень много тем, которые мы попытались раскрыть. Одна из самых главных — тема толерантности. Тема любви к Родине, как бы странно это ни звучало. Один из героев произносит в спектакле фразу, которая по идее относится к его жене: «Она может не выбирать слова, но я все равно ее люблю». Для меня это, конечно, совсем не про женщину, а про страну — неважно какую. Еще важна тема коммуникации людей. Что такое сосед в прямом и переносном смысле? Где заканчивается ваша зона комфорта и начинается моя? Вы вот хотите послушать музыку, а я почитать, но мы с вами вынуждены сидеть рядом. Как договориться?
— На обсуждении после читки пьесы многие говорили, что она о насилии. Вы согласны с такой трактовкой?
— Ну я лично говорила, что пьеса про соседей. Хотя в определенном смысле когда один человек чего‑то хочет, а другой нет, это, конечно, насилие. Дядя Коля, например, хочет поговорить, а его сосед Паша не хочет. Но он не может уйти: его держит характер, воспитание. Держат вот эти самые соседские отношения, которые, мне кажется, никогда не бывают дружественными. Мы можем только делать вид, стараться приспособиться к другому человеку. Но как только дело доходит до столкновения интересов, становится сложно.
— Среди ваших режиссерских работ нет постановок по классическим произведениям. Почему так сложилось?
— Скоро будут! Сегодня мне утвердили пьесу в Шяуляйском драматическом театре в Литве. Буду ставить «Привидение» по Ибсену. Вообще, с классикой у меня сложная история. Я очень долгое время говорила себе, что буду работать только с современной драматургией, потому что тогда это действительно представляло для меня больший интерес. Я читала много классических пьес, но ни одна из них меня не цепляла. Я не чувствовала в себе потенциала, чтобы взять какую‑то пьесу и сделать по ней спектакль: мне казалось, что в ней нет ничего важного для сегодняшнего дня. Но когда я ставила в «Гоголь-центре» спектакль «Персона» по Бергману (а это такой материал, который вообще вне времени), я поняла, что очень хочу поработать с классикой.
— Вы поставили несколько спектаклей в Латвии, теперь будете сотрудничать с литовским театром. Отличается ли российский зритель от европейского?
— У каждого театра своя публика, даже в пределах одной страны. Европейские зрители совсем другие. Они приходят в театр и готовы принимать все, что происходит на сцене, любой эксперимент. Их зритель более спокойный и открытый, а наш, скорее, настороженный. Может, это сам город такой отпечаток накладывает: в Москве никто никогда не может расслабиться. Но мне российский зритель все равно ближе.
— Каких спектаклей не хватает российскому театру?
— Спектаклей по современным пьесам. Я считаю, что их все еще очень мало. И мало зрителей, которые в принципе понимают, что такое современный театр. Необходимо объяснять людям — с помощью телевидения, радио, сцены, что театр бывает разный и это прекрасно.
— Что вы вкладываете в понятие «современность»?
— Современность — это я сегодня. Это про то, какие люди сейчас есть, как они живут, о чем думают. Такая рефлексия на тему сегодняшнего человека, в любых ее формах. Мы хотели, чтобы после спектакля зритель задумался о себе и окружающих, и дали ему несколько тем, на которые он может поразмышлять.
— Какой должна быть пьеса, чтобы вы за нее никогда не взялись?
— Такой, чтобы я ее прочитала, полностью поняла идею и не поняла, какое она имеет ко мне отношение. Если текст не затрагивает никакие внутренние струны, не оставляет секретов, это скучно — даже если он хорошо написан. А вот если ты с первого раза не можешь сказать, что делать с пьесой, перечитываешь ее, тогда это захватывает, и появляется цель: доказать себе, что спектакль может быть интереснее пьесы.
— Не хотите вернуться на сцену?
Я не бросала актерскую профессию. Если появится интересное предложение от хорошего режиссера, я с удовольствием снимусь в фильме — было бы свободное время!
