Неделю назад глава Нобелевского комитета пообещал, что после вынужденного годового перерыва премия по литературе вернется и станет great again — в частности, избавится от «евроцентричной перспективы». Заявление, которое сейчас кажется едва ли не издевательским: оба свежеиспеченных лауреата — европейцы; канадка Маргарет Этвуд, гваделупка Мариз Конде, сириец Адонис и японец Харуки Мураками могут спать спокойно и не отвлекаться на написание нобелевской лекции.
Было, впрочем, и второе обещание: отстраниться от ориентированности на мужчин-писателей. И дело не только в желании потрафить феминистам и искупить прошлогодний секс-скандал: больше сотни лет шведская академия действительно игнорирует писательниц, и Ольга Токарчук стала пятнадцатой женщиной, получившей эту награду.
Токарчук — вообще редкий пример, когда Нобелевский комитет награждает автора не на исходе карьеры, а в самое золотое время. В прошлом году ей достался Международный Букер (а в 2018-м ее книга вошла в шорт-лист), в 2008-м и 2015-м — «Нике», главная польская литературная премия. Так что, хотя Токарчук и не величина масштаба Исигуро и Боба Дилана, традиционный нобелевский вопрос «Да кто это вообще?» здесь неуместен вовсе. Кто-кто — главная звезда польской литературы.
Ольга Токарчук живет неподалеку от границ с Чехией и Германией, и это тот случай, когда место жительства неотрывно связано с творчеством писательницы: «Я очарована концепцией границ», — говорит она сама. И речь не только о государственных границах, но и о границах между мифом и реальностью — и, понятное дело, о границах допустимого. Например, польские националисты считают, что Токарчук эту границу перешла, заметив однажды, что Польша не только была жертвой немецкой и советской оккупации, но и сама в разное время выступала в роли страны-агрессора. Дошло до того, что издатель нанял для писательницы охрану: ей начали всерьез угрожать. Токарчук, прежде сторонившаяся политики, поняла, что сопротивление бесполезно: «В последние годы я заметила, что писатель в любом случае, о чем бы он ни писал, делает политический выбор». Надо полагать, что признание на новом уровне взбудоражит критиков Токарчук еще больше — вон премия Светланы Алексиевич до сих пор многим не дает покоя.
Впрочем, неизбежность ворчания польских националистов — мелочь по сравнению с потенциальной реакцией на присуждение премии австрийцу Петеру Хандке. Творческий наследник Ибсена и Кафки (и лауреат премий имени обоих), начал свою карьеру в 1966-м с бессюжетной пьесы «Оскорбление публики». Это название стало пророческим. В первую очередь — по отношению к творчеству Хандке, то последовательно выворачивающему наизнанку театральные условности, то с внимательностью жреца-гаруспика вскрывая языковые клише и пытаясь найти в них новый язык. На родине Хандке живой классик, но и у нас его творчество тоже знают: он любимый соавтор Вима Вендерса (Хандке написал сценарий и для классического «Неба над Берлином», и для довольно невыносимых «Прекрасных дней в Аранхуэсе»).
Все изменилось в 1996 году, когда вышла книга «Зимняя поездка по Дунаю, Саве, Мораве и Дрине, или Справедливость для Сербии». Словенец по матери, Хандке с особой теплотой относится к Балканам, и его позиция по поводу сербского военного конфликта показалась многим слишком мягкой и добросердечной. В дальнейшем он продолжал выступать в защиту Слободана Милошевича, обвиненного в военных преступлениях, за что добряк Салман Рушди назвал его уверенным претендентом на титул «Международный болван года», а в 2006 году и вовсе выступил с речью на похоронах Милошевича. Этого ему в кругах левой европейской интеллигенции уже не простили. Парижский театр Comédie-Française отказался от постановки пьесы «Игра в вопросы, или Путешествие в звонкие земли»; начал было подниматься шум вокруг присуждения Хандке литературной премии Генриха Гейне — но от нее писатель предусмотрительно отказался сам, чтобы избежать еще большего скандала. У некоторых политическая позиция драматурга, перпендикулярная европейскому мейнстриму, вызывает уважение — в защиту Хандке высказывался, к примеру, Юн Фоссе. Но в целом он превратился в изгнанника, которого многие коллеги признают, но при встрече отводят глаза — что, кажется, самому Хандке весьма идет.
Пять лет назад, поздравляя с победой Патрика Модиано, Хандке заметил, что Нобелевскую премию в области литературы пора бы уже и отменить: ее, мол, дают кому попало, и нервозности от нее больше, чем пользы. Присудить ему премию после такого заявления — очередная красивая провокация шведского комитета. После череды скандалов Нобелевской премии просто необходимо было переключить внимание на что‑то; кажется, и в этот раз шалость удалась: одни упрекнут ее в потакании левым, другие — в заигрывании с правыми, третьи — еще в чем‑нибудь. В разгар cancel culture, когда даже неловкий твит порой может стоить карьеры, демонстративное нежелание учитывать репутацию авторов при выдаче им званий и рангов — практически новый панк. Когда‑то Борхес обнулил свои шансы на получение Нобелевки, пожав руку Пиночету, — премия Хандке в какой‑то степени становится искуплением этого казуса.
Кроме формирования нового литературного канона у Нобелевки есть еще одна задача: каждый год (ну или каждые два года) давать окололитературной общественности достойный повод для обсуждения, споров, проклятий, восхвалений и заламывания рук. И с этой задачей она в очередной раз справилась с блеском.
