— Максим, у вас довольно сложная с технической точки зрения выставка. Трудный был продакшен?
Силенков: Да, над проектом работали порядка 50 человек. В основной массе своей это волонтеры, многие из них работали с нами над объектами для музыкальных фестивалей, например, на Signal. Никакого специального арендного оборудования мы не используем, это принципиальный момент. Это все одно сообщество, практически наша семья, мы просто кинули клич.
— То есть на выставке можно увидеть объекты, которые до этого были на рейвах?
Силенков: Да, я много раз делал объекты для крупных музыкальных мероприятий, как правило, они рассчитаны на два-три дня, и ввиду формата событий особенного акцента на наши объекты не делается, это просто часть общей программы, которая носит сугубо развлекательный характер. Поэтому мне захотелось в какой‑то момент изменить вектор восприятия этих объектов и показать их в выставочном пространстве.
Гандрабур: А я вот, кстати, часто задаюсь этим вопросом: почему вся риторика вокруг современного искусства как будто старательно обходит развлекательную составляющую, как будто поход на выставку ничего общего с развлечением не имеет. Сходить на выставку — значит, доказать свою интеллигентность, это не то что сходить в кино. Я не вижу никакой проблемы в том, чтобы воспринимать искусство именно как развлечение.
Силенков: Способность развлекаться с помощью искусства во многом зависит от самого зрителя. Я думаю, что искусство может служить и более, скажем так, серьезным целям в том случае, если зритель хорошо освоил его не только как инструмент для развлечения, но и как инструмент для развития. Часть людей приходит на выставку, и их общий культурный уровень позволяет переступить границу, где искусство — лишь развлечение. И эта часть людей может получить новый экзистенциальный опыт, от них всегда есть какой‑то фидбэк. И есть всегда люди, которые уверены, что они идут только для того, чтобы их развлекли.
— То есть вы ставите для себя более амбициозные цели?
Силенков: У меня есть свой манифест, и в нем отражена идея необходимости вот этого перехода «развлекательной границы» и способности искусства к трансформации восприятия.
Гандрабур: Я лично тешу свое эго такой простой мыслью, что я могу сделать зрителю или слушателю хорошо. И сделать хорошо каким‑то другим способом у меня получится плохо. «Хорошо» — это, конечно, категория относительная и субъективная, но мы можем пойти дальше: есть много исследований, которые говорят, что с помощью определенных звуковых частот можно чуть ли не камни в почках устранить.
А можно обсудить это «хорошо» на простом эмоциональном уровне: при помощи звуков можно потерять связь с привычным набором эмоций и обрести новые. Об этих свойствах музыки во многом мой проект Escapism. Я исследую возможность перехода развлечения в новый эмоциональный и психологический опыт. К примеру, очень многим людям недоступна способность слушать музыку, полностью в ней растворяясь, они никогда подобного удовольствия не испытывали, и вот я с помощью привычных тригеров — «выставка», «альбом» — по сути втягиваю их в психоделический мир, который помогает примерно таким же образом, каким помогает медитация. А туда, скажем так, путь длиннее. А здесь человек посмотрел видео под музыку и за 20 минут получил психологическую разрядку.
Силенков: Говоря о переходе от развлечения в новому опыту, не могу не вспомнить тот самый переломный момент. Я как‑то пришел на «Арму» и вдруг испытал такое ощущение, что я наконец-то попал в такое место, в которое всегда хотел попасть, но не знал как. Это состояние тогда сильно повлияло на меня, и тогда же появилось желание делать что‑то самому, чтобы нести этот вирус.
— Это примерно как заставлять друга почитать понравившуюся тебе книжку?
Гандрабур: Да, это то самое прекрасное чувство безвозмездно делиться чем‑то, что тебя поразило.
Силенков: Хороший пример тоже часто бывает заразителен. Когда в течение трех недель волонтеры по неясным мне причинам собирали объекты, например, просто прикручивали провода к 2000 лампочек, я не мог понять, что движет этими людьми. А когда стал общаться, даже эпизодически, я понял, что они получают сначала практический опыт, позволяющий разбудить в человеке новый созидательный паттерн, с помощью которого разрушается их кокон.
Гандрабур: Мы как‑то делали большой перформанс «Оркестр и 100 лэптопов» на Ночь музеев. Есть много людей, которые в качестве хобби пишут какую‑то музыку. Конечно, у многих из них есть амбиции рано или поздно стать настоящими музыкантами, но в лучшем случае процентов пять из них будут готовы бросить свою работу, чтобы посвятить себя музыке.
И вот мы решили привлечь любителей, собрали оркестр из 100 лэптопов, каждый из которых был одним из голосов огромного орга́на. Пришло много людей, далеких от мира музыкальных экспериментов, — бабушки, тети, дети — и поначалу никто не понимал, что вообще происходит и почему они слышат просто какой‑то шум. И постепенно все начинают понимать — с помощью наших объяснений в том числе — что в этом шуме что‑то есть, и у них начинает меняться восприятие.
— А исполнители следовали какому‑то общему принципу?
Гандрабур: Одна из пяти композиций, которую они исполняли, была основана на предварительном задании. Они должны были записать три вида звуков — слова, стук и, например, звук дрели. И мы сказали, что на мероприятии скажем, что с этом делать. И там мы сказали: «Делайте что хотите» — и ушли. Минуты на две повисла тишина, потом кто‑то стал «что‑то делать», и постепенно стали играть все. Это тот случай, когда формат создания произведения — и есть само произведение.
— Конечно, создание такого рода произведений сложно представить пару веков назад, как и выставку вроде Sensor. Новые технологии открывают новые виды искусства, при этом никуда не деваются молодые художники, которые работают с классическими медиа (живопись или даже керамика).
Силенков: Это все параллельные процессы. Я веду в «Британке» курс по созданию цифровых продуктов. Многие художники, которые, скажем, занимаются живописью, понятия не имеют о возможностях кодинга. Они просто никогда этим не занимались и вряд ли начнут. В то же время люди, которые не собирались становиться художниками, приходят к такому желанию, как раз осваивая возможности цифровых технологий.
У нас весь курс построен на практике, и вот, кстати, вот этот принцип «делайте что хотите» очень правильный. Сначала ты даешь конкретное задание, а потом расширяешь границы. Это очень правильный принцип, который реализуется в так называемых «бирюзовых организациях». Этот термин ввел Фредерик Лалу в книге «Создавая организации будущего». Он анализировал разные компании, изучал структуры их управления, и оказалось, что наиболее эффективны организации с горизонтальной структурой, в которых каждый член команды участвует в принятии решения. Есть еще оранжевые организации — например, армия. Это организации с вертикальным управлением, когда все решения спускаются сверху и потом трансформируются до неузнаваемости. Такой тип управления нужен для того, чтобы всех собрать и направить в одну точку. Но чтобы создавать нечто новое, необходима именно горизонтальная структура.
— У вас, насколько я знаю, вообще роботы принимают участие в проекте?
Силенков: Да, у нас есть объект «Реактор» — это аудиовизуальный комплекс, в котором используются роботы. В тот момент, когда в помещение заходит человек, включается саунд-арт, написанный под этих роботов.
Гандрабур: То есть человек триггерит написанную заранее программу?
Силенков: Не совсем, это все происходит в реальном времени, там была очень сложная и кропотливая работа с кодом. Все это вообще сложно было синхронизировать, причем мы привыкли, что объекты будут стоят два-три дня, а тут выставка открылась, и ей идти еще долго, а технологические проблемы все равно остались.
— И этот робот может выйти из‑под контроля?
Силенков: Нет, такой возможности чисто технически у него нет.
— Андриеш, а ты в технологическом плане планируешь продолжение своей выставки?
Гандрабур: Я вообще сразу хотел прямо одновременно с выставкой запустить приложение, но на все идеи не хватает ресурсов, так что оно будет позже. Еще я хочу сделать спектакль, завязанный на саунд-арте, — но чтобы увидеть его, нужно подготовиться. Этот спектакль будет состоять из нескольких этапов.
— А где он будет проходить?
Гандрабур: Возможно, даже в каком‑то театре, возможно, просто на какой‑то более или менее подходящей площадке. Но в этом театре нет актеров. Все действие построено на эффекте ганцфельда, который заключается в том, что специальным образом стимулированный с помощью света и звука мозг человека обращается к подсознанию и транслирует образы в сознание. Мы ведем это повествование, подсказывая музыкой эмоциональную палитру, а словами — триггеры для образов. В результате каждый участник видит свой собственный спектакль. Я уже пробовал ставить такой эксперимент, и все участники рассказывали о действительно совершенно разных спектаклях: у кого‑то веселый, у кого‑то страшный.
Силенков: Похоже на гипнотерапию.
Гандрабур: Да, возможно. Вообще, говоря о новых технологиях, я вот о чем подумал: сейчас кодинг стал так доступен, что до него добрались люди с маленькими бюджетами и безумными идеями. Я как‑то видел в одном сообществе в «ВКонтакте», что человек продает штуку, которую можно повесить на дерево, и играть на нем как на музыкальном инструменте. Стоит это счастье около 2000 рублей. То есть эту штуку можно прикладывать к чему угодно, и играть на столе, например, как на пианино, самостоятельно синтезируя тембр.
— То есть искусство с помощью технологий приобретает все больше прикладных свойств?
Силенков: Технологии в некоторых случаях просто помогают человеку воспринимать искусство или даже позволяют им заниматься. Я помню, в Японии был проект для людей с ограниченными возможностями. К мозгу человека подключали нейроинтерфейс, перед ним висело четыре холста, в какой‑то момент по сигналу с этого интерфейса лопался шар с краской, и получились четыре картины.
Гандрабур: Вообще, ситуация с искусством сейчас глобально изменилась. Если, допустим, в эпоху Возрождения государство вкладывало деньги в религиозный институт и армию, а на искусство тратили деньги только феодалы, заказывая свои портреты у живописцев, то сейчас многие социальные институты, государства готовы тратить деньги на искусство. В Финляндии решили, что каждый зал аэропорта должен быть буквально произведением искусства. Я, например, вполне представляю себе мой проект Escapism в специальном зале аэропорта или в высокотехнологичном отеле.
— А как же вопрос искусства, оставленного в вечности?
Гандрабур: Сейчас художнику нужнее попасть в «Википедию», чем в вечность.
