— Почему вашу книгу, которая вышла в США пять лет назад, издали на русском именно сейчас?
— Думаю, потому, что она проливает свет не только на историю моей семьи, но и на ситуацию в России в целом. Именно сейчас идут интенсивные дебаты о том, какой лидер нужен России, кто такой Путин и что такое путинизм. А Хрущев стоит в центре этих дебатов, потому что в сознании политически образованных людей он был первым реформатором.
— Ваш дед Леонид Хрущев — тот самый пропавший сын. Но по документам вы внучка Никиты Сергеевича. Как это вышло?
— Мало кто знает о том, что до Нины Петровны у Никиты Сергеевича была первая жена Ефросинья, которая погибла от тифа в 1917 году. У них было двое детей; сын Леонид родился как раз в 1917-м, в год революции. Он вырос и стал пилотом бомбардировщика, а в 1943 году погиб во время воздушного боя. Тела его не нашли, поэтому он считался пропавшим без вести. В том же самом году его жену Любу арестовали по обвинению в шпионаже и отправили в ГУЛАГ (Любовь Сизых освободилась только в 1956 году. — Прим. ред.), и получилось, что моя мама, которой было всего два года, одновременно потеряла обоих родителей. Никита Сергеевич с Ниной Петровной усыновили ее — таким образом они юридически стали для меня дедушкой и бабушкой.
— Почему Леонида, которого Сталин посмертно наградил орденом, в какой‑то момент объявили предателем родины?
— В 1964 году Никиту Хрущева сняли с поста генерального секретаря КПСС, и у многих появилось желание вернуть Сталина, культ личности которого он разоблачил, на пьедестал. КГБ стал делать вбросы: к примеру, на одной из партийных лекций наша родственница услышала, будто дочери Хрущева Рада и Юлия каждый месяц ездят в Париж делать прически. Эта утка не прижилась, потому что Москва — не такой уж большой город. Все знали Раду Никитичну, которая всю свою жизнь проработала в журнале «Наука и жизнь» и никогда не меняла прическу.
После этого стали возникать слухи про Леонида. В сталинские времена пропавших без вести часто объявляли предателями: раз не нашли тело, значит, человек дезертировал. Версия о том, что Леонид сдался немцам, долгое время не выходила за пределы узких кругов, но в ельцинские времена, когда все кому не лень начали писать мемуары и рассказывать свои истории, эта утка стала проникать в общественное сознание. А вот когда началась эра Путина и генералы бывшего КГБ получили опору, из этих историй, на которые раньше не обращали внимания, стали делать резонансные фильмы.
— Какие, например?
— Например, на Первом канале вышел сериал «Звезда эпохи» про Константина Симонова, к которому ни Никита, ни Леонид Хрущевы ни имели отношения. Надо сказать, что семья Симонова запретила использовать их настоящие имена, и там они выведены под другой фамилией. А Хрущевы — исторические персонажи, запретить использовать их фамилии невозможно. И вот в какой‑то из серий вдруг показали, что Леонид сидит в тюрьме, а Никита Сергеевич валяется в ногах у Сталина и просит помиловать сына.
— Как думаете, почему это произошло?
— Для путинского режима Сталин олицетворяет сильную власть, а Хрущева, который дал возможность русскому человеку сомневаться в своем царе, режим не любит… Эта история разрасталась и дальше: показали, как Леонид, самолет которого якобы подбили, тащит его через брянские леса на веревке к немцам. Потом Сталин собственноручно расстреливает его в подвалах Кремля… Увидев это, моя мама была в шоке, как и вся наша семья.
— Суды привели к какому‑то результату?
— Сначала у нас отказывались принять заявление под разными выдуманными предлогами, потом приняли, но все это тянулось бесконечно. Когда стало ясно, что суд не выиграть, я решила написать эту книгу. Кроме того, мне самой было интересно исследовать историю нашей семьи. И мне удалось сделать важное открытие: в районе Жиздры я нашла братскую могилу 1949 года — и на мемориале среди прочих есть имя Леонида Хрущева. А мама сумела получить свидетельство о его смерти и документ от Министерства обороны, где сказано, что он погиб смертью храбрых 11 марта 1943 года. Так что никаких вопросов о том, был Леонид предателем или нет, возникать не должно.
— Вы закончили филфак МГУ. Как получилось, что вы продолжили образование в Америке?
— Вообще-то я хотела быть журналистом, но в 80-е годы в СССР журналистикой было заниматься смешно, поэтому я решила заняться литературой. Когда пришел Горбачев и началась перестройка, меня пригласили в США погостить. Мне тогда было 23 или 24 года, и Америка произвела на меня невероятное впечатление: я вдруг увидела мир, в котором все были неодинаковые. И я поняла, что хотела бы пожить здесь; мне подсказали, что я могла бы поступить в аспирантуру. Советские люди этого не знали, но для поступления не требовалось разрешение государства. Я не верила, но один мой знакомый сказал: “А ты подай документы и посмотри, что будет”.
— Куда вы подали документы?
— В Гарвард, Принстон и Йель — в лучшие университеты. Меня не приняли только в Йель, но я им потом отомстила — они издали мою книжку… Не буду отрицать, что мое имя сыграло роль, но я поступала честно, здесь просто так никого не принимают. Помню, что в январе мне позвонили из Принстона, куда я хотела больше всего, и предложили стипендию. Я чуть не упала в обморок. Дальше мне пришлось сдавать экзамены GRE и TOEFL, и опять, не стану скрывать, сделать это мне было легче, чем обычному человеку. Дело в том, что экзамены сдавались через голландское посольство, а у меня был прямой выход на него, так как я преподавала в УпДК (Управление по обслуживанию дипломатического корпуса при МИД. — Прим. ред.) голландцам.
Следующий момент, получение визы, был сложным, потому что учебной визы между США и СССР просто не существовало. Тогда в Москве работал замечательный американский посол Джек Мэтлок, которого знала моя мама, и мы обратились к нему за помощью. С гордостью могу сказать, что я стала одним из первых советских людей, которым выдали американскую учебную визу в начале 1991 года.
— И в этом же году вы начали учебу в Принстоне?
— Да, я приехала в США, а через две недели случился путч. Потом Советский Союз развалился — получается, я никогда не жила в России… Начав учиться по PhD-программе, я обнаружила, что образование, полученное мной в МГУ, было невероятно высокого уровня. Многое из того, что мне нужно было прочесть, я уже читала, и у меня оставалось довольно много свободного времени. Поэтому я начала писать статьи, то есть заниматься журналистикой, о которой когда‑то мечтала.
Началось все с одной забавной истории: мы с коллегой гуляли по Нью-Йорку и осматривали антикварные магазины. В одном из них мы неожиданно увидели табличку «Khrushchev Not Welcome Here». Хозяин объяснил, что это наклейка на автомобиль: они были популярны, когда Никита Сергеевич приезжал с визитом в США. Продать ее он отказался, сказав: «Вот если б Хрущев пришел…» Я показала ему свой студенческий, но он мне не поверил. А потом я написала статью об этом магазинчике и невероятных совпадениях, которые иногда с нами происходят; ее напечатала нью-джерсийская газета «Трентон Таймс». Через два месяца, в Рождество, я прихожу домой и вижу посылку. Открываю — а там эта табличка с запиской от хозяина. Представляете? Причем редактор газеты сказала, что главное чудо — это что в Нью-Йорке прочитали статью из «Трентон Таймс», ведь я даже названия магазина не указывала.
— Как получилось, что вы стали писать о политике?
— Когда я выпускалась из Принстона, Джек Мэтлок, который по возвращению в США стал профессором в престижном аналитическом центре Institute for Advanced Study, объявил, что ему нужен младший научный сотрудник. Несмотря на то что весь факультет политики подал документы на эту вакансию, он взял меня: сказал, что знает, как думают выпускники политического факультета, а как думаю я, ему очень интересно узнать. Помимо него в этом центре я также работала со знаменитым Джорджем Кеннаном, первым послом США в СССР и автором «Доктрины Трумэна» — как оказалось, я стала его последним ассистентом. Так что я довольно долгое время занималась политическим анализом, позже работала директором по коммуникациям в двух аналитических центрах. Но мне, честно говоря, со временем стало скучно.
— Как раз в этот момент вы заинтересовались Набоковым?
— Да, я путешествовала по Швейцарии и оказалась в Монтре; мне захотелось найти гостиницу, где он когда‑то жил. Я шла по городу и вдруг увидела отель, похожий на торт с кремом. Ничего не подозревая, я решила зайти туда и спросить на ресепшен, вдруг они что‑то такое слышали. И увидела, что Набоков сидит прямо передо мной! Оказалось, что именно здесь он и жил, а бронзовую статую подарил городу к его столетию молодой русский скульптор.
Меня это так потрясло, что я написала рассказ «В гостях у Набокова», из которого потом вышла целая книга — «Imagining Nabokov: Russia Between Art and Politics». Главной ее мыслью было то, что все его книги, как и книги почти всех русских писателей, были политическими: литературой он пытался спасти Россию. Дмитрий Набоков, его сын, был недоволен моей интерпретацией, но я ее подкрепляю аргументами. Например, «Лолиту», с моей точки зрения, читают неправильно: ее надо читать последней, а не первой. Это главная его книга, и она о любви и прощении.
Но в «Лолите» все хотят видеть только порнографию… Дмитрий, хоть и был недоволен, сказал, что мое прочтение его отца облагораживает, и я была польщена.
— А как вы стали профессором The New School?
— В 2000 году они открывали кафедру международных отношений, и Майкл Коэн, который этим занимался, знал, что подобные программы обычно сосредоточены на политике и экономике. Но ему хотелось добавить к этому взгляд человека, который сможет посмотреть на политику с точки зрения культурологии: объяснить менталитет других наций, то, какую роль во всем этом играет пресса. А это именно то, о чем я в то время много писала, и, кроме меня, этим почти никто не занимался. Так я стала профессором. Вскоре вице-президентом США избрали Дика Чейни, и я подумала: «Бедные американские люди! Ведь это я знаю, что такое пропаганда, — а они нет. Они не умеют читать между строк, все принимают на веру. Им говорят, что война в Афганистане принесет всем одно лишь благо, а они верят!» И я создала свой курс по пропаганде.
— Я знаю, что ваши занятия пользуются невероятным успехом — в том числе потому, что у вас прекрасное чувство юмора, и студентам очень весело.
— Иногда мы устраиваем театральные выступления прямо во время занятий. К примеру, однажды мои студенты получили задание написать речь от лица важного политического деятеля, одеться этим человеком и прочитать ее. Причем важно было не сделать компиляцию из уже существующих выступлений, а придумать речь самостоятельно. И вот после урагана Сэнди одна студентка представила спич Криса Кристи, тогдашнего губернатора Нью-Джерси. В ее версии он хотел возвести стену, чтобы защитить Нью-Джерси от нью-йоркских зомби. Это было гениально! Тогда еще не было никакого Трампа, и никто даже не заикался о стенах. Я надевала маску Дика Чейни и принимала экзамен от его лица.
— У вас также есть очень популярный курс «Постправда и политика». Какую роль сыграл Трамп в том, чтобы постправда стала нормой?
— Эпоха постправды не началась вместе с ним, как многие думают: он — лишь ее катализатор. Я говорю студентам: «Ребят, очень легко обвинять Трампа или Путина в том, что происходит. Лучше посмотрите на себя в зеркало. Америка — это страна, которая понимает только энтертейнмент, именно поэтому здесь выбрали Трампа. Потому что с одной стороны вам показывали реалити-шоу с золотыми унитазами, а с другой была нудная Хилари. Надо сначала поменять что‑то в ваших собственных головах».
— Ваш курс «Голливуд и политика» родился из вашей любви к кино?
— Не только. Я часто говорю, что культура никогда не лжет о политике: если политика еще не сказала вам, что будет дальше, то в кино вы можете это увидеть прямо сейчас. Я пришла к этому выводу еще в 1997 году. Тогда все было хорошо: Ельцин любил Клинтона, а Клинтон любил Ельцина. Но почему‑то вышло сразу три антирусских фильма: «Самолет президента» с Харрисоном Фордом, «Святой» с Вэлом Килмером и «Миротворец» с Джорджем Клуни и Николь Кидман. На меня это произвело неизгладимое впечатление. Я подумала: «Что же мы вам сделали? Мы ведь так стараемся, а вы нас поносите».
Вскоре к власти пришел Путин, и отношения между Россией и Америкой испортились. Но уже тогда, в 1997-м, мне стало понятно: что бы мы ни делали, мы останемся для них врагом. И мне захотелось посмотреть, как Голливуд развивал этот образ врага и как он продолжает это делать. В 2007 году вышел фильм «Темные начала: Золотой компас»: там есть сцена, где плохая сила борется с хорошей. Плохие при этом выглядят, как Григорий Распутин, и кричат что‑то по-русски типа «иди, пойди, давай». В 2010-м — мультфильм «Гадкий я». Как зовут главного героя? Грю (по-английски имя Грю пишется так же, как и аббревиатура ГРУ. — Прим. ред.). Говорит он с сильным русским акцентом и посылает в космос ракеты. Таких примеров множество.
— Какие еще наблюдения о политике вам позволила сделать массовая культура?
— В 2000 году вышел «Гладиатор» с Расселом Кроу, и никто не мог понять, зачем это сняли и кому это вообще может быть интересно. Зачем это кино про Римскую империю? А дело в том, что тогда Америка уже видела себя империей, и с началом войны в Ираке это подтвердилось. Кстати, это касается не только кино: например, в том же 2000-м в модных журналах можно было увидеть множество платьев с завышенной талией, которая по-английски называется empire waist.
— Как это работает? Откуда кинематографисты и дизайнеры считывают эти сигналы?
— Путин думает, что Голливуд работает на Белый дом. Разумеется, это не так: они считывают информацию буквально из воздуха. Это на очень тонком уровне работает, и, если внимательно слушать, вы тоже можете это услышать. В 50-х годах, когда Америка хотела победить Советский Союз, Голливуд как сумасшедший выпускал имперское кино. То же самое происходит и сейчас: даже пересняли «Бен-Гура» и «Десять заповедей». Это все не специально делается: просто информация где‑то рассыпана, и они ее собирают. Мне очень интересно, как в свободной стране создается своя пропаганда — стихийная, которой даже не нужен приказ сверху.
— Вы также считаете, что интерес зрителей и читателей к жанру фэнтези связан с политической ситуацией?
— Конечно! Мы думаем, что Гарри Поттер взялся из ниоткуда. Ничего подобного. Джоан Роулинг написала хорошую книжку, но она не стала бы такой популярной, если бы люди не оказались к ней готовы. Человечество осознало, что жизнь — дерьмо, и захотело отвлечься и окунуться в другой мир.
— Чем вы сами занимаетесь в свободное время?
— Меня часто спрашивают, есть ли у меня хобби, но моя работа — это и есть мое хобби. Я люблю замечать какие‑то, казалось бы, ничего не значащие детали и анализировать их. Например, в Москве я побывала на фуд-корте «Депо» и написала статью для издания AirMail о том, что нам хотели сообщить его создатели и чем он отличается от фуд-корта на Центральном рынке.
Я много рассуждаю о Мелании Трамп: она фактически не человек, а рекламный разворот в глянцевом журнале. Когда она едет в Китай, она одета, как китайская кукла. На военной базе она в милитаристских сапогах, а когда посещает Флориду, чтобы поддержать жертв урагана, она одета в белые брюки — ну потому что во Флориде носят белые брюки. Я практически безошибочно могу предсказать, что наденет Мелания, потому что все ее наряды — это абсолютное клише. Она почти не говорит, просто создает атмосферу — больше у нее нет никаких функций. И это не просто так, это четкий месседж из Белого дома: для Трампа и его сторонников женщины не представляют никакой ценности. Понимаете, то, о чем люди говорят на вечеринках, то, что всем интересно, я превратила в профессию. По-моему, это большое счастье.
