История советского неофициального искусства в фотографиях Георгия Кизевальтера

«Это отчасти семейный альбом, особенно в первой части. Но вместе с тем это история нашего неофициального искусства — здесь отражена масса любопытных событий, происходивших на протяжении примерно шестнадцати лет. 1970-е и 1980-е годы были крайне интересной эпохой, когда были заложены основы всей современной культуры. Если рассматривать 1960-е, то тогда сыграло важную роль западное влияние. И сразу скажу, что у меня уже нет никакой ностальгии по тому времени: мы, к счастью, продолжаем жить, и занимаемся искусством дальше».

«Все эти фотографии мне по-своему дороги, но эта особенно. Она была сделана на моей первой персональной выставке под названием «Музей Васи». Тогда я собрал своеобразный музей идеального советского человека — насколько это было возможно сделать в условиях коммунальной квартиры. Экспозиция состояла из разных объектов, картинок и текстов — вот на этой фотографии видны светящиеся буквы, составляющие слово «Вася».

Идея была в том, что среди нас живет обычный, простой парень лет тридцати, работает водителем, но хочет стать журналистом. Вася, конечно, был абсолютно вымышленным персонажем, но я брал за основу истории своих приятелей. И вот он пишет свою биографию с подробным планом жизни: что будет дальше, в каком году он женится, как у него родится сын, потом дочь и т. п. Вся его жизнь оказывается разложенной по полочкам — с образцами статей в многотиражках, письмами, маленькими достижениями в виде грамот, участием в самодеятельности и прочим. Как художник и друг я попытался отразить его личность в портрете, детском письме из пионерского лагеря, абсурдных табличках «Да здравствует Вася — человек XX века» и прочих лозунгах. Это была довольно забавная для меня экспозиция, а потом все эти работы разошлись по музеям — что-то хранится в Третьяковской галерее, что-то отправилось в Америку».

Серия с зонтиками получилась очень интересной, но мне стоила немалых усилий: с каждым автором был связан определенный сюжет, и съемка долго готовилась. На первой фотографии мы видим художника Владимира Наумца, которого никто уже и не помнит: он уехал из СССР и давно живет в Германии. Мы с ним поехали тогда куда-то за город и долго искали вышку, с которой я мог бы снимать, пока он рисует что-то на снегу. Здесь же и художник Франциско Инфанте: с ним мы пошли для съемки в Нескучный сад вместе с его зеркальными объектами. Художника Эрика Булатова я вывез на ВДНХ, потому что одна из его известных картин связана с фонтаном «Дружба народов», и все спрашивали меня, как это удалось: куда-то вытащить его было просто нереально. У каждого снимка был свой сложный сценарий, а весь проект должен был отразить творчество разных художников и писателей с помощью одного привычного, но знакового объекта — зонтика. Многие из авторов придумали свой вариант зонтика специально для съемки.

На этом снимке — мой самый ближний молодежный круг. Это еще до образования «КД» (группы «Коллективные действия». — Прим. ред.)», но когда мы уже крепко подружились: Ира Нахова и Андрей Монастырский, тогда ее муж, Никита Алексеев и Лев Рубинштейн. Как сейчас говорят, мы все время тусовались — встречались в разных местах и то ехали куда-то, то, как на этой картинке, устраивали домашние хеппенинги. Ну что мы тогда могли изобразить? Обходились подручными средствами. Кто играл на дудочке, кто на бубне, кто-то старался делать что-то необычное…

А здесь отражен явный сюрреалистический настрой. Молодые люди, грезящие о левитации. Какие-то веревки уходят «в небо», я весь утыкан кисточками, и мы словно ждем кого-то или чего-то (помянем Беккета). Если по элементам рассматривать, то получается чистый сюрреализм, конечно, но из всех этих домашних хеппенингов, романтических книг, музыки и странных эстетических идей со временем родилась концепция «КД».

«Поездки за город» — так впоследствии назывались книжки «КД». Мы и познакомились на отдыхе, и сразу стали много путешествовать: все время ездили вместе по разным русским городам, в Крым, в Эстонию, и это стремление к изменению среды вокруг нас, к выходу из идеологического пространства города тоже трансформировалось в акции. Акция «Шар» была весьма оригинальна, и в ней присутствовало особое напряжение. Часов пять или шесть мы накачивали эти надувные шарики, их было 500 штук, где-то там валяется велосипедный насос, мы перепробовали все. Шел дождь, все вымокли, но были очень довольны. Потом мы пустили этот большой шар по реке, положив в него электрический звонок, и вышла замечательная картинка.

Эти снимки уже классика. В то время я жил в Якутии, и мне прислали посылку из Москвы: вот на фотографии она лежит на снегу, еще сложенная. В ней был «лозунг», который надо было повесить, следуя строжайшим инструкциям. Я был совсем один, и мне нужно было придумать, как залезать на деревья. А там стволы внизу совсем голые стоят — полутундра, полутайга, — совсем не такие, как у нас. В результате я придумал, как мне залезть одному: вбивал клинья в ствол и так лез. Чувствовал себя немного Маугли, которому пришлось стать человеком… Все надо было сфотографировать и отправить в Москву, но сделать это было тоже не так-то просто: сначала я должен был все повесить, отойти в поле и выдернуть лески — до того транспарант был закрытым, — чтобы черное покрывало упало. Последняя инструкция была: нужно уйти, не читая текста на «лозунге», и сфотографировать издали. Помню, какое у меня было чувство гордости, что я все это смог осуществить!

Это мастерская художника Ильи Кабакова. С ним у меня очень многое было связано, особенно в 1980-е, — мы много общались по самым разным поводам. Илья постепенно стал моим неформальным наставником. Я часто приходил в его мастерскую фотографировать, и он уже совершенно не обращал на меня внимания: каждый тогда занимался своим делом. Еще в 1970-е годы мы с приятелями, человек по десять-двенадцать, иногда ходили к нему на просмотры работ, он показывал свои альбомы. Тогда к нему было паломничество. В 1980-е годы, как мне помнится, общение с публикой стало не таким частым.

Вот галерея AptArt, сыгравшая большую роль для последующего развития искусства в Москве. Пик ее деятельности пришелся на 1982–1984 годы, и я бы сказал, что очень многое, что было потом, вышло именно из нее. Туда приходили молодые ребята, они учились, потом придумывали свои вещи. Сейчас мне кажется, что туда приходила вся Москва. На этой фотографии мы провожаем нашего американского друга — он стоит в шапочке и очках. Даже и не вспомню уже, кто его так нарядил, но, по-моему, шапочка была объектом Кости Звездочетова. Вы спрашиваете, как мы друг друга понимали? Да, мы были такими разными, но нам просто нравилось, когда кто-то делал что-то странное, — и мы начинали дружить!

Думаю, что 17-я молодежная выставка тоже сыграла большую роль в становлении русского современного искусства: именно после нее открылись все шлюзы и были постепенно сняты культурные запреты. На этой выставке у нас стали покупать работы — например, у меня официально купили в первый раз именно там. Кажется, с 1987 года уже все московские художники стали участвовать в разнообразных выставках. А до того ситуация была такая, что мы часто не знали, арестуют нас всех или нет. Все сидели и ждали, пока наверху решались эти проблемы, — так что эта выставка стала краеугольным камнем последующего развития.

А вот забавная фотография — ко мне в гости пришел писатель Владимир Сорокин вместе с молодыми ребятами, Пашей Пепперштейном и Юрой Лейдерманом. Здесь и произошло зарождение группы «Медицинская герменевтика» — именно в тот момент они познакомились друг с другом. Пашу я помню еще мальчиком, а с Юрой познакомился в начале 1980-х, и вот «старшие товарищи» решили их с Пашей познакомить: они оба хотели создать художественную группу. Все художники тогда стремились объединяться в группы: вместе было легче выживать, по крайней мере не так страшно было — создавалось ощущение духовной общности и близости.

Альбом заканчивается метадокументированием, снимком экспозиции под названием «Исследование документации». На выставке были представлены и мои фотографии, и Игоря Макаревича, и Андрея Абрамова. Выставка как бы завершила для нас 1980-е годы. Я помню, что тогда у всех была огромная эйфория: нас разрешили, и мы наивно полагали, что будем все время ездить за рубеж с выставками. Но примерно через год все стало сходить на нет. Оказалось, что у Запада интерес к нам иссяк. Мы были обескуражены — ждали, что нас примут в общую семью художников, а они выбрали двух-трех человек, и все. Так и пошло дальше: даже сейчас на Западе русское современное искусство знают очень плохо. Мне трудно сказать, был ли это момент конкуренции или мы не очень хорошо вписываемся в некий «общий контекст», но даже Кабакова не очень-то жалуют в Америке, где он живет, — а намного лучше знают в Европе, где к нам в целом, как мне кажется, больше интереса. Я много лет прожил в Канаде; там они помнят нашу классику, хорошо знают нашу классическую музыку, но что касается визуального искусства — то это Кабаков, Булатов, Комар и Меламид, позже появился Борис Михайлов — и, по сути, всё. Как будто, кроме этих художников, никто ничего и не делает… С другой стороны, выставки все же идут, мы участвуем, есть публикации, и это нормально. Жизнь просто вернулась в спокойное, естественное русло. Нужно работать дальше.