— Хотелось бы начать с другого вашего проекта, подкаста «Экспекто патронум». Чем помогло при создании новой книги то, что вы читали и перечитывали детско-подростковую литературу разных стран?
— Мне это помогло, наверное, сделать книжку со сложным сюжетом. Потому что я сейчас понимаю, что первая («Три четверти». — Прим. ред.) сделана очень примитивно: это просто история, в ней нет ничего выдающегося с точки зрения структуры. А когда читаешь довольно много и довольно часто разной, очень качественной литературы — в моем случае в основном американской и скандинавской, — то начинаешь понимать, как она сделана.
Например, я брала «Вафельное сердце» Марии Парр, где главы по сути представляют собой маленькие, отдельные рассказики, и смотрела, как автор склеивает их интригой. Это мне помогло выстроить детективный сюжет, потому что я не очень понимала, как это делать.
— Здорово, что при этом «Давай поедем в Уналашку» не вызывает впечатление такой «сделанной» истории, а воспринимается абсолютно цельно. Возвращаясь к подкасту: каждая книга выпуска в нем — это эмоциональный и поведенческий кейс, например, «Мой дедушка был вишней». Как жить, когда умирает близкий?». На какой вопрос отвечала бы «Уналашка», если бы про нее был выпуск?
— Про нее будет выпуск подкаста «Экспекто патронум». Мы его немножко переиграем: вместо меня ведущим будет мой коллега Саша Борзенко, известный многим по подкасту «Сперва роди», а я там буду в качестве приглашенного писателя. А вопрос будет такой: «Что делать, если ты чувствуешь, что в твоей семье есть какая‑то тайна?» Или, может быть: «Что делать, если ты чувствуешь, что от тебя что‑то скрывают?» Такие кейсы реально были во многих знакомых семьях, где ребенок чувствовал, что родители или семья что‑то замалчивают, начинал сам копать и выяснял, допустим, что его папа — это не его папа.
— Эти истории знакомых тоже повлияли на сюжет книги?
— Не совсем. Когда я только придумывала сюжет, и он еще не сложился у меня в голове, я все думала — что это за дедушка (по сюжету главный герой Марк ищет своего дедушку, которого никогда не видел. — Прим. ред.) и где Морковкин его может найти. В какой‑то момент стала думать: а не сделать ли так, что дедушкой Морковкина окажется дедушка его лучшего друга? Как раз в одной знакомой семье был такой случай: спустя годы все узнали, что одна дружественная семья — их довольно близкие родственники. Но потом я поняла, что не знаю, как такую интригу объяснить в детской книжке и, главное, зачем ее вводить. Мол, у дедушка была бурная молодость — и вот вам, дети, результат.
— Значит, все-таки не на все темы можно говорить с детьми? Мне интересны границы допустимого: иногда читатели возмущаются, что в современной детской литературе — особенно в скандинавской — затрагиваются не слишком привычные для нашего представления о детском вопросы: темы смерти, секса, насилия и так далее. Скажем, дедушка-греховодник — это уже за гранью добра и зла?
— Провокационный вопрос. С одной стороны, мне кажется, с детьми можно говорить обо всем, просто тщательно выбирая слова. С другой — именно в случае «Уналашки» мне самой было не очень понятно, зачем рассказывать историю именно так. Может быть, мне не хотелось вводить в сюжет измену и было неинтересно об этом писать. Дело не в том, что это какой‑то сюжет за гранью добра и зла — просто какая‑то другая история. Но «взрослый» момент в «Уналашке» тоже есть: бабушка не может никому рассказать историю своего знакомства с дедушкой, потому что это по сути one night stand, в результате которого она забеременела. И в этом месте у нее ужасная травма.
— Часто от читателей звучит вопрос «Кого из наших почитать?», даже слушатели подкаста попросили вас сделать эпизод о русской книге. Насколько, по-вашему, важна национальная специфика детского чтения? Люди хотят видеть отражение своей жизни?
— Насчет этого не знаю. Скорее, мне кажется, что определенная категория слушателей и читателей обижается за любимых писателей и русскую литературу в целом: вот мы делаем подкаст о детском чтении на протяжении полугода и не выбираем никакой русской книги. Наверное, это было странно, но у нас не было какого‑то злого умысла. Например, выбирая книгу для выпуска, мы часто отталкиваемся от вопросов, которые присылают нам сами дети, и мы думаем, где есть на него ответ. Просто мы не сразу дошли до русских книг, хотя есть множество прекрасных — как современных, так и нет.
— Но когда в итоге взяли русскую книгу для подкаста, то остановились на несовременной — трилогии Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль».
— Мы с Аней (Анна Шур, соведущая «Экспекто патронум». — Прим. ред.) с детства очень любим книгу Бруштейн, поэтому решили пооговорить о ней. А в новом сезоне мы сделали выпуск про «Зверский детектив» Ани Старобинец. Это совершенно замечательная, ужасно остроумная — вообще, я когда ее читаю, мне по-хорошему завидно — книга. Она написана невероятно смешно и точно — как раз в такой книге русский читатель увидит отражение своей жизни.
— При этом в рекомендательных списках по современному детскому чтению безусловные лидеры — скандинавские авторы. Почему они нам близки?
— Я думаю, что в книгах Ульфа Старка, Марии Парр, Мони Нильсен, Астрид Линдгрен, из которой, кажется, выросли все остальные писатели, которых я перечислила, есть то, что мне кажется самым главным в детской литературе. Их книги очень честно и естественно разговаривают с детьми обо всех аспектах жизни, не замалчивая темы, которые кому‑то могут показаться недетскими. В них нет фальши и лицемерия, в них показаны настоящие живые люди (одни дедушки у Старка чего стоят), и их авторы не пытаются сюсюкать с детьми, как будто это не люди, а какой‑то отдельный биологический вид.
— Ко всем четырем авторам, которых вы сейчас назвали, есть отсылки в «Давай поедем в Уналашку».
— Когда я дописывала книжку, я прочитала «Цацики» [Мони Нильсон] и Ульфа Старка и уже постфактум вставляла какие‑то отсылки. Но выстроить ее мне помогли и другие книги — например, «Пока нормально» Гэри Шмидта.
— Меня очень удивила разница миров вашей первой повести «Три четверти» и «Уналашки». В первой книге очень-очень много физиологии: там постоянно кто‑то сморкается, пукает, рыгает. В новой повести этого практически нет вовсе.
— Я очень хорошо помню, как себя вели прототипы героев книги «Три четверти». Они, двенадцати-тринадцатилетние подростки — точнее, не они, а мы — действительно были такими. Но в книге этот физиологизм, как любит говорить моя подруга и коллега Аня Шур, доведен до предела. А в «Уналашке» совершенно другой герой, другого возраста. Его еще не интересуют «сиськи» — его интересует длина человеческого кишечника. Я немного списывала Марка Морковкина со своего сына. Когда в 2018 году я начинала писать «Уналашку», Пете было 9 лет, и какие‑то его выражения достались Морковкину. Физиологизм там, кстати, есть, просто другого рода — он очень точно подмечает, как кто‑нибудь ест, как петрушка застревает между зубами. Или что комки корицы в каше похоже на родинки со спины маминого бойфренда.
— Другие близкие или знакомые тоже попали в книгу в качестве героев?
— Напрямую — нет: если в первой книжке все дети были списаны с моих одноклассников, то здесь скорее все герои придуманные. Йохана я, например, представляла как одного филолога-слависта, у которого брала интервью для «Ученого совета» «Арзамаса». Бабушку — как нашу соседку с дачи: с такой странной прической и в очках.
— А классная Девица, с которой начинает встречаться после развода отец Марка, вдохновлена Мамашей из «Цацики»?
— Конечно. Я ее даже представляла примерно так же. Правда, у нее есть еще один прототип — очень классная преподавательница английского из школы моей старшей дочки.
— Мне, кстати, очень понравилось, как передан в книге взгляд ребенка на развод родителей: Марк совершенно не переживает о том, что у отца новая семья, его мама загоняется по этому поводу гораздо больше.
— Мне кажется, так всегда и бывает. Это тоже вопрос искренности. Дети — по крайней мере, те современные дети, которых я знаю, — не воспринимают развод родителей как какое‑то жуткое горе. Одни мои знакомые дети, когда мама с папой сказали им (с ужасом): «Знаете, ребята, мы решили разойтись», — ответили: «Ура! Теперь вы можете на ком-нибудь пожениться!» И были в диком восторге, прыгали, радовались, что у них будет новая комната — и у папы, и у мамы. Ни у кого из знакомых мне детей я на этом месте не вижу никакой травмы. В том числе у моих собственных. Мне кажется, это то, чем пугали в основном наше поколение и поколение наших родителей, которое не разводилось до восемнадцатилетия своих детей, чтобы, не дай бог, не травмировать их. А сейчас скорее редкость, если родители к твоим десяти годам еще не развелись. Поэтому Марк спокойно относится к папе и Девице — ему с ней интересно и нравится, что она клевая.