— Коронавирусный локдаун вы проводите в своем родном боро Брент на северо-западе Лондона. Почему во время пандемии решили переехать туда из США, где жили в последнее время?
— Мы давно думали вернуться. Но глобальные ограничения сделали это неизбежным. Я знала, что мы долго не увидим наши семьи, если не уедем как можно скорее. Брент во время первого локдауна оказался самым пострадавшим районом во всей стране. Коронавирус особенно сильно затронул наше сомалийское сообщество, были сотни смертей. Меня долгое время удивляло несоответствие между ситуацией на местах и отсутствием внятной информации со стороны правительства. Этим летом в Лондоне никто не носил маски, хотя в Нью-Йорке это уже стало абсолютным правилом для всех.
— В России в разгар коронавируса вышел ваш «Северо-Запад» — роман, напечатанный на английском в 2012-м. Насколько актуален этот текст, и, если бы вы писали это сейчас, то что бы изменили?
— Я не перечитывала «Северо-Запад» с момента публикации, но, насколько я помню, он о том, что люди могут жить на одних и тех же улицах и все равно — в разных мирах: социально, экономически, экзистенциально.
— Я пишу свои вопросы в районе под названием «Волково поле» в Санкт-Петербурге, на северо-западе России. Тут сохранились коммуналки советского образца, пьянство и ругань на улице — неотъемлемая часть местной культуры. Насколько, по-вашему, переводимо на другие языки и в другой контекст понятие «бедный лондонский микрорайон»?
— Когда я была в России подростком [в 1989 году], то жила в коммуналке в московской высотке. В архитектурном плане я чувствовала себя как дома — все казалось очень знакомым. Разница заключалась в том, что в России население было более однородным и люди приходили в шок, увидев меня. Когда я встретилась с семьей, которая должна была принять меня на месяц, они все разрыдались! Не думаю, что я была той, кого они ожидали увидеть.
— Значительную часть «Северо-Запада» вы посвящаете школьной жизни своих персонажей. Вы общаетесь со своими одноклассниками? Как сложилась их жизнь, и есть ли тут пересечения с романом?
— Большинство моих друзей — из тех двух школ, где я училась. Жизни этих людей сложились по-разному, потому что школы были очень смешанными по составу учеников. Я знаю тех, кто стал бездомным, тех, кто попал в тюрьму или умер молодым. Но случались и удивительные истории. Я была нянькой у Рэйчел Янки, которая стала капитаном женской сборной Англии по футболу. Мой школьный друг, белый мальчик из рабочего класса, сын водителя автобуса и сотрудницы школьной столовой, стал главой телекомпании в Австралии! Недавно я видела его, и меня поразило то, что он сказал: ему пришлось уехать из Англии, чтобы о нем начали судить по достоинствам, а не по акценту или происхождению.
— Насколько Натали Блейк, главная героиня «Северо-Запада», — ваше альтер эго? У нее тоже ямайские корни, она выросла в том же районе и стала очень успешной.
— Я уверена, что у всех моих персонажей есть частичка моей ДНК. Но не думаю, что мы очень уж близки, особенно в политическом плане. Она — амбициозное дитя эпохи Маргарет Тэтчер. Я бы чувствовала себя очень подавленной, если бы дружила с Натали, — она слишком сильно верит в выживание сильнейших.
— В 2019 году вы говорили, что местом действия вашего следующего романа станет Москва. Можете рассказать о нем подробнее?
— К сожалению, сейчас я его отложила — помешал другой роман. Но когда‑нибудь я обязательно вернусь к этой книге. Она называлась «Самиздат».
— Россия в 2020 году разительно отличается от той страны, которой она была в 1989-м. Надежды на свободу рухнули, советский менталитет возвращается, как и лидеры советского образца. Почему, на ваш взгляд, это происходит?
— В той давней поездке в Россию мне запомнились споры о политике, которые мы, лондонские студенты, вели с московскими коллегами. Они были большими поклонниками Тэтчер, особенно девушки, думали о ней как о символе феминизма и свободы. А мы, конечно, считали ее фашисткой из пригорода! В головах у этих очень умных молодых людей было противопоставление, которое казалось мне неудачным: советская система против «свобод» Рейгана и Тэтчер. Социал-демократия, которая интересовала меня, не имела для них реального значения и истории. Думаю, если варианты — свободный рыночный либерализм или возвращение к привычному централизованному контролю, — то неудивительно, что многие люди предпочитают то, с чем уже хорошо знакомы. Великобритания прошла через триста лет дебатов, попыток, подавления и восстановления демократического процесса — и эта система до сих пор работает не особенно хорошо. Нас тоже искушают крепкая рука и авторитарная сила. Не думаю, что это чисто советское проклятие.
— Чтобы раскрыть природу современного общества, вы часто описываете зубы персонажей. На этом построен роман «Белые зубы», а в «Северо-Запад» включен рисунок со схемой зубов одной из героинь. Почему это стало таким важным символом в вашей прозе?
— Я правда уделяю зубам так много внимания? Наверное, это по Фрейду. Все, что могу сказать, — вероятно, мое первое осознание себя в детстве кроме расы и пола было связано с тем, что у меня плохие зубы. Сейчас они мне нравятся, но когда‑то они были мучением…
И, конечно же, зубы — важный политический и социально-экономический маркер. Любое общество, которое понимает, что стоматологическое лечение детей — необходимость, а не роскошь… спорим, что в таком обществе будут и другие хорошие вещи?
— В детстве вы учили русский язык. Вы практикуете его сейчас, и что помните из уроков?
— Нет, вместо него я стала учить итальянский. Но я все еще могу прочитать вслух любое русское предложение. Просто больше не понимаю, что это значит.
— Вы как‑то рассказали, что не любили Достоевского, а потом изменили отношение к нему. Почему? И какие романы Достоевского для вас наиболее значимы?
— Когда я была юной, у меня не было чувства трагического и понимания того, что такое вера и почему ее воспринимают всерьез. В момент, когда это изменилось, я начала понимать Достоевского. Но мне предстоит еще долгий путь — «Карамазовых» я так и не закончила!
Мне очень сложно читать этого писателя, потому что он безразличен к эстетике, как я ее понимаю. Его волнует только правда. Он совершенно нецивилизованный — как Иисус Христос.
Толстой, даже в крестьянской одежде, везде был бы желанным гостем. Я — одна из тех, кто всегда старается быть хорошей гостьей. И хозяйкой. И лично, и в литературе. Так что модель Достоевского заставляет меня стыдиться — ему-то все равно, что думают другие.
— Писательские голоса Достоевского и Набокова, которого вы тоже любите, похожи на ваш. Достоевский внимательно относился к социальным вопросам, Набоков был великолепным стилистом, а ваша проза сочетает в себе оба качества. Если бы вы могли чему-то научиться у третьего русского писателя, то чему и у кого?
— У Толстого! Прекрасные предложения — это хорошо, но зачем они нужны без мудрости? На мой взгляд, в этом заключалась проблема Набокова. В молодости я так его любила — а теперь считаю его подростком, и часто жестоким. Хотя все равно великолепным!
Если бы я представляла себя смесью русских писателей, то добавила бы немного Чехова. Я совсем не похожа на него, но хотела бы быть похожей. У него такой непредсказуемый и любопытный ум. Я бы рада была видеть вещи под тем же углом, что и он.
— Во время пандемии вы выпустили сборник эссе «Intimations», где сравнили писательское мастерство с разведением тюльпанов. У вас есть свой сад? Что вы там выращиваете?
— Теперь, когда я в Лондоне, у меня есть сад. Я ничего не сажаю. Еще я не фотографирую, никогда не рисую и не раскрашиваю, почти не готовлю — или, по крайней мере, делаю это плохо. Все, что я делаю, — пишу предложения. Это единственное, в чем я хороша.
— Локдаун изменил образ жизни, график работы, идеи большинства писателей, и вы не исключение. Что пошло иначе лично для вас кроме переезда и какие глобальные изменения в литературе вы прогнозируете?
— Сначала я испытывала абсолютный шок. Но теперь я понимаю, что привыкла к новым условиям. Вчера мы с мужем признались друг другу, что последние десять дней, когда мы выходили из дома, только чтобы отвезти или забрать детей из школы, были самыми счастливыми за долгое время. Сейчас я только пишу. Раньше это было совсем не так. В Нью-Йорке я проводила вне дома четыре вечера из семи в самую спокойную неделю. Теперь я живу как пожилая женщина. И самое постыдное, что я не против. Мне невероятно повезло: сидеть дома весь день — это то, чем я занимаюсь с 24 лет (в этом возрасте Зэди выпустила дебютный роман «Белые зубы», ставший международным бестселлером. — Прим. ред.). Но я очень соскучилась по людям. По людям, их лицам, их сознанию, их мирам.