— В эпоху пандемии все стало цифровым. Это вообще хорошо или плохо?
— И хорошо, и плохо. С одной стороны, это позволяет нам оставаться на связи, обмениваться информацией. Какие‑то цифровые проекты могут нас и вдохновить. С другой — это плохо, потому что, безусловно, привело к трансформации цивилизации.
Самые древние человеческие ритуалы были связаны с общностью, обменом энергией. Пещерный человек, древние охотники и собиратели были членами общества. Человек — животное социальное. Взаимодействие посредством технологий — это не социальное взаимодействие, а взаимодействие с информацией. Раньше люди собирались, чтобы посредством музыки, танца, историй научиться друг у друга и пробудить в себе все пять чувств: обоняние, осязание, зрение, слух, вкус.
В этом новом мире мы уже и так, оставаясь на связи, становимся все более и более одинокими, гораздо больше, чем раньше.
— Как вы думаете, человечество было готово к такому повороту?
— Нет, не было. Я и сам был не готов. Конечно, нет худа без добра: я смог оставаться на связи с отцом, который с марта застрял в Бангладеш и не мог вернуться. Но вообще-то в мире происходят совершенно трагические вещи — и особенно пострадал мир искусства. Пандемия разрушает современное искусство и очень тяжело бьет по артистам.
— Они пострадали финансово или психологически?
— Давайте разделять эти сферы. Есть множество артистов-фрилансеров, которые не числятся ни в какой организации, их не поддерживает правительство. А ведь они так же важны, как любой официальный институт. Именно им достанется больше всего, и меня это невероятно удручает.
Крупные компании вроде театров и музеев, вероятно, выживут, ведь их финансово поддерживают обеспеченные филантропы. Под удар попадает весь андеграунд — люди, которые и раньше зарабатывали не много, но которые искренне любят и развивают искусство.
Психологическая сторона вопроса — это другая история. Не только артисты, весь мир вообще находится в глубоком психологическом кризисе. Как раз поэтому я считаю, что надо поддерживать искусство, ведь именно оно помогает нам как‑то коммуницировать с миром и выплывать. Оно позволяет нам выразить себя и найти свое место с мире — так, как не позволяет государство или патриархальное общество.
— Какими словами вы могли бы поддержать артистов?
— Зависит от того, кому будут адресованы мои слова. Если мы говорим о человеке, которому на еду не хватает, слова тут не помогут. Я осознаю, что нахожусь в привилегированном положении: у меня есть семья, свой дом. Но, если у вас есть возможность, попробуйте замереть и немного подумать.
— Эта метафора часто встречается в ваших работах.
— Все мои постановки — об этом. Мое поколение утратило искусство слушать. Мы перестали слушать природу, а ведь раньше природа четко отделялась от любого нарратива. Раньше в мифах всегда отражалась идея, что земля дана нам взаймы, мы тут гости. А сейчас мы вдруг стали богами природы. Вместо бережного отношения мы насилуем природу — и я считаю, что в этом виноват патриархат.
— Думаете, человеку нужно научиться смирению?
— О, все смирение мы давно растеряли. Сначала западное общество, а вслед за ним и восточная цивилизация. Для нас смирение — это знак слабости. А это совсем не так. Посмотрите, кто тут теперь слаб? Достаточно крохотного невидимого вируса, чтобы взять и остановить всю планету. Мы пали на колени и наконец увидели, насколько мощна природа.
— В своих работах вы часто рефлексируете на тему настоящего и будущего. Будет ли какая‑то постановка про пандемию?
— Сейчас я работаю над фильмом к Международному фестивалю в Манчестере. Он посвящен потере близкого человека во время эпидемии коронавируса.
— Вы сейчас работаете онлайн или в студии?
— Сейчас я возобновил работу над спектаклем «Creature», премьера которого должна была состояться в English National Ballet (ENB) в марте прошлого года, но была, разумеется, отложена из‑за локдауна. Сейчас мы работаем в студии — около 30 танцовщиков. Носим маски, соблюдаем новые правила безопасности, но какое же это счастье — снова быть в театре с танцовщиками, пускай мы и не можем коснуться друг друга, не можем подойти близко.
— Как вы относитесь к постановкам, созданным специально для цифрового просмотра?
— О, я их обожаю. Понятное дело, не каждый может создать в таком жанре что‑то хорошее. Всякого дерьма полно. Собственно, как и в театре. Я видел парочку совершенно потрясающих работ, но большинство — это просто перенос существующей работы в цифровую реальность. Я сам, делая что‑то для экранов, обязательно учитываю эту совсем иную форму коммуникации со зрителем, работаю по-другому. И поэтому я неохотно разрешаю снимать и транслировать свои работы, которые созданы для театра. Их надо смотреть живьем.
— Живьем мы скоро сможем увидеть ваш «Kaash» в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.
— О да, я в предвкушении. Не смогу, вероятно, присутствовать лично, но буду следить за премьерой. Это моя первая постановка c российской труппой, и мне очень нравится с ними работать. Я очень уважаю русскую традиционную культуру, ее истории, сказки, книги и, разумеется, классический балет. И вот наконец я могу поделиться своим опытом с русскими танцовщиками. Это большая радость.
— Не боитесь, что классическим балетным танцовщикам будет трудно воспринять вашу современную хореографию?
— Должен признаться, я стал понимать, как работать с классическими танцовщиками. Я начал с [выдающейся французской балерины] Сильви Гиллем, поставив для нее дуэт. Потом работал с труппой ENB. И сейчас я уже понимаю, как найти свой голос в их классическом языке. «Kaash» создавался не на классическое балетное тело, но он будет изменен и адаптирован так, чтобы танцовщикам он подошел.
14 марта в рамках британо-российского онлайн-форума UK-Russia Creative Bridge пройдет публичная дискуссия с Акрамом Ханом. Для просмотра необходима регистрация.