Действие романа происходит в 2049 году. Главный герой — талантливый программист Павел Чжан — с самого детства чувствует себя изгоем, неудачником. Ребенком он пережил сексуальное насилие, которое повлияло на всю его жизнь. Повзрослев, Павел смог преодолеть себя, сделал успешную карьеру и постарался забыть о темном прошлом — но прошлое его так и не отпустило.
— Расскажи историю создания этого романа?
— В 2018 году я прочитала статью о случае в Лазурненской коррекционной школе-интернате. Дело заключалось в чем: усыновленные дети в трех семьях независимо друг от друга рассказали о некоем Сереге, у которого было разрешение посещать детдом в гостевом режиме, и он часто, с согласия воспитателей забирал детей из интерната на рыбалку, на ночь, где их насиловал. Причем дети рассказали об этом довольно буднично, как само собой разумеющееся. Родители были в ужасе, они пытались обратить внимание полиции, администрации и директора интерната, но никто с этим разбираться не стал. Только когда дело дошло до СМИ, что‑то зашевелилось, Серегу этого нашли и посадили.
И вот это меня поразило: безразличие взрослых и стремление скорее замести все под ковер, чтобы не повредить репутации школы-интерната, чтобы поменьше делать, поменьше разбираться, поменьше заниматься этим. Как будто дети — это не люди, а просто вещи, что‑то неудобное. После этого я начала искать подобные случаи и нашла довольно много.
Например, в Даровском районе Кировской области посадили двух мужчин: три года они из соседнего интерната водили к себе мальчиков, причем знали, что тем еще нет четырнадцати. Они приводили их домой, спаивали водкой, и мальчики оставались у них на ночь — со всеми вытекающими. Три года жители села на это смотрели, все знали, видели. И только когда кто‑то сторонний заявил, что такое происходит, пришли журналисты и начали разговаривать с жителями… Одна статья начиналась: «Шокирующие подробности узнали о своих соседях жители села такого‑то». И это было бы смешно, если бы не было так грустно, потому что ну как они могут быть шокированы? Это небольшое село, все все знают, вы три года это наблюдали, черт возьми, и никому не было никакого дела.
И вот это человеческое безразличие подтолкнуло меня написать роман. Мне стало интересно, что дальше будет с таким ребенком. Вот он вырос, собрал себя заново, пытается жить дальше, затолкал прошлое, свою боль куда‑то вглубь себя, и как он с этим будет жить? Как он преодолеет вот это ощущение «неужели со мной так можно?», ощущение того, что вокруг одни враги и что ты человек какого‑то другого сорта.
— Почему, как тебе кажется, сегодня так актуализировалась проблема травмы в обществе и в литературе в частности?
— Потому что насилие перестало быть нормой. Мы начинаем его высвечивать, говорить о нем все больше, потому что то, о чем мы больше всего говорим, мы меньше всего принимаем; нормальное и повседневное мы активно обсуждать не будем, правильно? То есть, если ты почистил зубы, ты не будешь ходить и всем говорить, что ты почистил зубы.
В девяностых, я думаю, никому бы не пришло в голову ходить и рассказывать о том, что кто‑то ухватил его за задницу на работе, прошу прощения. А сейчас это ненормально. Я этому очень рада, мне кажется, что мы начинаем преодолевать это мнение, что «нельзя выносить сор из избы», что открытое обсуждение совершенного насилия повредит в первую очередь репутации жертвы.
Теперь мы идем совсем к иной точке зрения, и это радует.
— Когда я читала твою книгу, то вспомнила еще один современный российский роман — «Возвращение в Острог» Саши Филипенко. Когда мы записывали с Сашей интервью, он рассказал мне, что прочитал статью про то, как в детских домах популярна карательная медицина, где детей фактически пичкают аминазином, чтобы они не доставляли неудобств воспитателям. Из вот этой документальной подоплеки и вырос весь роман, собственно, как и у тебя. Я спросила у него, почему он не захотел заняться расследовательской журналистикой, а написал именно художественный роман. И этот же вопрос я хотела бы адресовать и тебе.
— Мне кажется, так проще достучаться до людей — через историю, через отстранение. По этой же причине моя история происходит в будущем. Можно немножко докрутить, немного гиперболизировать, что‑то можно преподнести не как сухие факты, хотя сухие факты иногда пугают тоже очень сильно. Чем бесстрастнее и безэмоциональнее преподносятся ужасные вещи, тем страшнее — страшнее, чем художественное нагнетание. На мой взгляд, достучаться до людей проще вот так.
— Название твоего романа напоминает о «Фантастических тварях» Джоан Роулинг. Можешь сказать, почему ты так его назвала?
— Роман называется «Речные твари», потому что это связано с травмой Павла. Он воспринимает всех людей вокруг себя через призму своей травмы, через призму того, что произошло с ним, и все люди для него вокруг — речные твари. По факту они не твари, никто не тварь, но Павел от каждого ждет подвоха, предательства; параноик он, по сути. Но источник этого негатива по большому счету он сам. Вот и вышло «Павел Чжан и прочие речные твари», потому что…
— Он тоже тварь?
— Грубо говоря, да, но по большому счету, конечно же, нет. Это исключительно его восприятие самого себя. В конце романа он больше всех ненавидит именно себя — за то, что он сделал.
— А вообще, могла бы быть другая судьба у твоего героя? Или же он был обречен?
— Как мы обсуждали в интервью с Татьяной Стояновой, если бы он пошел на психотерапию, то, наверное, все не было бы так печально и не было бы такой истории. Павел остался наедине со своим психическим состоянием и с травмой, которая его угнетала, ему было не с кем об этом поговорить. Потому что опять же есть восприятие «если я расскажу — это я буду грязным», «если я с кем‑то поделюсь, они будут на меня смотреть по-другому, будут жалеть или избегать…».
На самом деле, насчет насилия… Я не могла писать о том, что меня не волновало. Тема абьюза также проскакивала и в моих фантастических романах. И в том («Меня зовут I-45». — Прим. ред.), за который я была в 2017 году номинирована на «Интерпресскон» и «Новые горизонты» под псевдонимом Вера Огнева. Там тоже была история насилия. Это была книга о том, как из хорошей, казалось бы, девочки героиня превращается в какого‑то монстра. Это вопрос, который волнует меня уже давно.
— Получается, «Павел Чжан» — это первый роман, изданный под твоим настоящим именем. Почему до этого ты брала исключительно псевдонимы, в том числе мужской? К женщине-фантасту относятся как‑то предвзято?
— Это во-первых.
Ну правда! Однажды я написала роман и выложила в интернете под мужским именем. Поставила абстрактную аватарку какого‑то мужчины с бородой, все как надо, мистификация. Я просто выкладывала роман по главам, брутальный фантастический роман, и 80% моей аудитории были мужчины. Потом его захотело выпустить издательство, и они настояли на женском псевдониме, несмотря на мои возражения, что для целевой аудитории данного романа лучше его оставить под мужским псевдонимом. В итоге издали под женским, и роман тут же переплыл из категории «брутальные» в категорию «ну это женская проза». Были комментарии, что это женская проза, любовная линия, сразу видно, что писала женщина. Но я это видела исключительно в жанровой литературе.
— В последнее время женских имен в литературе все больше и больше. В фантастике такого не происходит?
— Есть у меня предположение, что половина мужчин-авторов, которых мы читаем в фантастике, это на самом деле женщины. Читатель фантастики немного другой. Я про Россию сейчас говорю, в Америке другая ситуация. Хотя бы даже взять премию «Небьюла», где большинство победителей последних лет — это женщины-фантасты.
— Скажи, а были ли какие‑то книги-референсы, с которыми ты могла бы сравнить Павла Чжана?
— Не книги, а, скорее, фильм — «Сплит». В «Сплите» у героя много личностей, но есть самая агрессивная, самая злая. Когда она выходит наружу, герой обретает дополнительную физическую силу, он становится сверхчеловеком. Скорее, я вспоминаю его, когда думаю о Павле Чжане.
— Действие романа происходит в 2049 году, но, по сути, мы видим все то же самое, что и сейчас: коррупцию, братков, отжимающих бизнес, людей, которые занимаются продажей себя за деньги, вебкам-моделей. Ты считаешь, что за 30 лет ничего не изменится?
— Люди в основном не меняются, на мой взгляд, честно говоря. Меняются гаджеты, меняется наша одежда. Да и то, мне кажется, лет через тридцать у нас вернутся в моду 2020-е, и мы будем носить то, что мы носим сейчас. Почему через 30 лет мы вдруг будем другими? Не будем. Если вспомнить девяностые, на мой взгляд, поменялось исключительно то, что сейчас есть куча мобильных телефонов, приложений и ноутбуков, в которых мы спасаемся от реальности. Вот и все.
Это ведь был абсолютный хаос. И люди это пережили. Им было не до обсуждения травм, люди выживали. Разумеется, я хочу верить, что лет через 30 мы будем все сознательные, мы будем яростно отстаивать права жертв, права детей, права женщин. Я хочу в это верить, но не очень верится, честно говоря.
— У тебя на обложку книги вынесен вопрос, который мне кажется очень важным. Какая же все-таки тьма страшнее: снаружи или внутри?
— Внутри. Потому что она распространяется на все, что снаружи. Она заставляет человека видеть только тьму. Если у тебя тьма снаружи, но свет внутри, ты веришь, в то, что это изменится, ты будешь верить, что когда‑нибудь черная полоса закончится. В то, что даже если я упаду, я встану и пойду дальше. А если тьма внутри, то ты и вокруг будешь видеть тьму, и в первую очередь внутри себя, и не будешь видеть никакой надежды. Вот это плохо.
