Хоуп — американская рабыня, темнокожая девушка, рожденная в несвободе и обреченная в этой несвободе остаться. Домна — русская крепостная, а по сути — та же рабыня, только совпадающая цветом кожи с хозяевами. Удивительным образом две женщины встретятся и на время обменяются кожей. Это не даст им желанной свободы — но все же развяжет руки достаточно, чтобы связать их обратно было непросто.
На первый взгляд, «Кожа» никак не должна работать. Во-первых, описание сюжета так и норовит схлопнуться в банальную метафору «побудь в моей шкуре» и оказаться непомерно раздутой притчей о том, что свобода лучше, чем несвобода. Во-вторых, сама идея белокожей женщины, пишущей о темнокожей женщине в коже белокожей женщины, грозит вызвать срач о культурной апроприация (а вслед за ним — срач о бессмысленности такого срача). В конце концов, сам масштаб вызывает легкое головокружение: многосложное одинадцатичасовое повествование — непростая ноша для любого писателя или писательницы; а Некрасова все-таки известна своими короткими текстами (даже «Калечина-Малечина» читается за пару часов).
Первая проблема решается сама собой: история об американской рабыне и русской крепостной не укладывается в простую симметричную схему. Темно- и светлокожие люди в США XIX века, они же в России, тем более — женщины разного цвета кожи в любой стране сталкиваются с разными степенями несвободы.
Довольно глубоко погружаясь как в схожесть, так и в различия между историей рабства в США и России, Некрасова лишает себя возможности искать простые ответы на сложные вопросы — и заодно указывает на сложность тех, что кажутся нам простыми.
Да и сама метафора у Некрасовой максимально физиологична. Хоуп и Домна меняются кожей не по мановению волшебства: они буквально снимают ее с себя, будто одежду, мучаются от мозолей, потому что чужая кожа слишком туга или, напротив, свободна. Настоящесть образа не дает ему стать банальным, а зрителю — принять его как простое фантастическое допущение, вторичное по отношению к сюжету.
С проблемой апроприации сложнее. Некрасова и сама прекрасно осведомлена о проблематичности, заложенной в сам сюжет, и потому адресует этой проблеме вступление к сериалу, заодно становясь еще одной, третьей его героиней. «Из‑за моей белой кожи у меня нет права писать фикшен о чернокожих рабах», — пишет она и немедленно находит контраргумент: «Но, может быть, у меня есть право попытаться — из‑за общности рабского опыта предков, из‑за общности современного предубеждения (молниеносного — из‑за небелой кожи, довольно быстрого — из‑за акцента или русского имени), а главное — because of my love for black people’s literature and folklore». Несложно предположить, что такую позицию могут раскритиковать и те, кто считает культурную апроприацию недопустимой, и те, кто считает это словосочетание смехотворным. Но в словах Некрасовой есть важная логика. Американская антропологиня Нина Яблонски в книге «Living Color» пишет: «Нас объединяет и разделяет цвет кожи». Вслед за ней Некрасова говорит: нас объединяет и разделяет опыт несвободы. Такой подход позволяет найти способ смотреть на мир чужими глазами, не забывая при этом, что они чужие, и ценя общность и различия опыта в равной степени.
Наконец, третья проблема оказывается не проблемой. С большой формой Некрасова справляется мастерски. В сюжете почти нет провисаний — скорее, наоборот, финальный двухчасовой эпизод кажется чуть слишком насыщенным. Поэтический язык Некрасовой, знакомый по прежним работам, здесь остается тем же, но развивается. Манера описывать людей через эпитеты («выросшие» и «невыросшие» вместо «взрослых» и «детей» в «Калечине-Малечине») в «Коже» действует по-новому.
Это помогает чуть сгладить и еще один конфликтный момент. «Работающие» — это и американские рабы, и русские крепостные. Эти формы эксплуатации в России не принято сопоставлять, но Некрасова убедительно показывает: схожего между ними куда больше, чем разного.
Отдельно стоит отметить звуковое оформление: хотя «Кожа» доступна и в текстовом варианте, эта история все же выигрывает в изначальном аудиоформате. В исполнении актрисы Анастасии Великородной поэтическая природа обманчиво простой прозы Некрасовой обнажается. Некрасова ни на секунду не дает забыть, что после обмена героини смотрят на мир из чужой кожи: «Хоуп в коже Домны»/«Домна в коже Хоуп» — в тексте постоянное повторение этих формул может показаться кому‑то нарочитым, но, будучи произнесенными, они превращаются в почти мелодические рефрены. А разрезающий повествование пульсирующий трек «Аигел», по-своему интерпретируемый в связи с образами текста, подчеркивает тревожный и завораживающий ритм прозы, которой написана «Кожа».
Длительность
11 часов
Слушать
