Можно родиться Генри Торо, можно стать им. Обычно же он снисходит на человека.
Я воспринял слово Генри Дэвида Торо против своей воли в девятом классе. Я не стал его последователем и не стремился к этому. Я уже говорил, что не причисляю себя к любителям природы. Моя жизнь далеко не образец простоты. И хотя я склонен к анахоретству, но все-таки предпочитаю уединяться от мира в номере отеля, а не в крошечной хижине даже без удобств или приличного вайфая. «Уолдена» я быстренько сослал в Сибирь моего мозга, где его уже поджидали «Моби Дик», «Братья Карамазовы» и интегральное исчисление.
За несколько недель до поездки в Конкорд мне попалась статья о Торо в The New Yorker. Называлась она «Тина болотная» и, как вы догадываетесь, едва ли могла поднять конкордского затворника в моих глазах. Автор статьи Кэтрин Шульц начинает с описания Торо как черствого сумасброда-мизантропа, а потом и вовсе перестает церемониться.
Но вот мой пригородный поезд прибывает на станцию Конкорд, как бывало и во времена Торо, и я решаю быть непредвзятым. Если меня чему и научили мои философские изыскания, так это тому, что первое впечатление часто оказывается неверным.
Я прибыл в Конкорд, имея план, согласно которому эту главу я назову «Жить в одиночестве, как Торо» или «Жить просто, как Торо», а может быть, приняв во внимание намеки на его лицемерие, которых полно в «Тине болотной», — «Как делать вид, будто живешь просто и в одиночестве, иногда бегая к маме за печеньками, как Торо». Его опыт жизни в изоляции не подразумевал особой уж изоляции.
Я вхожу в Публичную библиотеку Конкорда. Ее не назовешь обычной библиотекой провинциального городка. Ну да еще бы. Ведь и Конкорд не обычный провинциальный городок. Романист Генри Джеймс называл его «самым крупным маленьким городком Америки»; это место сыграло ключевую роль в войне за независимость США — первый выстрел, который услышали во всем мире, прозвучал именно здесь, — а затем и в развитии движения трансцендентализма, к которому принадлежал в том числе и Генри Дэвид Торо.
Он родился в Конкорде и прожил здесь всю жизнь, за исключением времени учебы в Гарварде, а также краткого (и несчастливого) пребывания в Нью-Йорке. Торо любил Конкорд. Друзья звали его в Париж, но он отказался. Даже отправляясь в поездки — в Мэн, в Канаду, — он брал Конкорд с собой: «Я несу землю Конкорда на башмаках и на шляпе — и не состою ли я сам из конкордской пыли?»
Как и в любой хорошей библиотеке, в конкордской много уютных уголков, где можно почитать. Я вхожу в так называемое прибежище трансценденталиста. Молча взирают на меня мраморные статуи основателей этого движения. Эмерсон, Олкотт и, конечно, Торо. Бюст изображает его в зрелом возрасте, с бородой, похожего на сову. Лицо у него доброе. Или это маска, слой тины, скрывающей глубины пруда?
Здесь представлены любимые книги Торо, и по ним можно кое‑что понять. Подобно Марку [Аврелию], Торо так же постоянно изыскивал крупицы мудрости. «Мне совершенно не важно, откуда я беру идеи и чем они навеяны», — писал он. Торо читал древних греков и римлян, но уважал и более экзотические источники — «Беседы и суждения» Конфуция, «Бхагавадгиту». Будучи непревзойденным собирателем диковинок, он одним из первых западных философов добрался до индийских и китайских источников.
Где и как давно сделана эта лампочка, сколько она стоила, сколько в ней ватт, какие научные достижения позволили ее изготовить — все это не важно, пока она может освещать вашу комнату.
К восточной философии Торо обратился по весьма популярной причине — из‑за экзистенциального кризиса. Стоял 1837 год. Его только что отстранили от преподавания в конкордской школе за то, что он отказался пороть учеников розгами, как тогда было принято. Он был сломлен, растерян. И тут ему попалась книга в тысячу страниц и с таким же длинным названием — «История и описание нравов Британской Индии». Торо прочел ее от корки до корки и отыскал в ней немало сокровищ. Эти идеи, одновременно чуждые и знакомые, нашли путь к его уму. «В каком‑то смысле время от времени я сам тоже йог», — писал он другу.
Мне кажется, Торо был не столько йогом, сколько санньяси. В индуистской традиции так называют человека, который отказался от бремени семьи, оставил все материальные блага и удалился в лес, чтобы вести чисто духовную жизнь.
Завернув за угол, я едва не сталкиваюсь с Лесли Уилсон — куратором специальных хранилищ музея. Высокая, элегантная, с внимательным, испытующим взглядом. Она мне нравится. Удивительно, как она, уже несколько десятков лет «прожив» с Торо, не устала от него и как ее восхищение этим человеком не превратилось в идолопоклонство.
Лесли рассказывает, что к ней регулярно обращаются бесчисленные паломники, фанаты и психи, ежедневно осаждающие Уолденский пруд; как нелепо выглядят их толпы в храме одиночества — им, похоже, невдомек.
Слово «болото» Лесли чуть растягивает — слово повисает у нее на языке, словно она смакует это сладостное кощунство: «Ничего волшебного здесь нет».
Считать иначе — значит не понимать Торо. Всю «особенность» любому месту придаем мы сами. «Не приезжайте вы в Уолден! — упрекнул бы сам Торо своих фанатов из ХХI века. — Ищите свой собственный Уолден. А еще лучше — создайте его».
Из ближайшего сейфа Лесли извлекает заламинированный документ. Это рукопись эссе Торо под названием «Прогулки». Почерк у него размашистый, в нем тоже есть некая дикость. Он любил само это слово. «В дикости ключ к сохранению мира», — говорил он. В этой цитате часто вместо wildness (дикость) ошибочно подставляют wilderness (девственная, заповедная природа), но это не то, что он имел в виду. Заповедная природа находится вовне, дикость — внутри нас. Она сильна и своенравна.
Присмотревшись к рукописи, я замечаю правки. К примеру, Торо заменил слова «в начале дня» на «в начале летнего дня». Совсем небольшое изменение, но для Торо мелочей не было. Не потому, что он был щепетилен (хотя он был щепетилен!), а потому, что в деталях ему виделся если не Бог, то важнейший источник красоты.
Я обсуждаю с Лесли статью про «болотную тину», задействуя всю свою дипломатичность, которую обыкновенно приберегаю для бесед в налоговой службе и в кабинете уролога. Ну да, она читала. Весь Конкорд читал. «Статья, конечно, несправедлива, но не лишена точных наблюдений, — добавляет она. — Торо был не из тех миляг-парней, с которыми ничего не стоит подружиться» (типичное для жителя Новой Англии приуменьшение).
Генри Дэвид Торо, герой «Уолдена», легенда американской словесности, провозвестник экологизма, титан мысли, в жизни был тот еще типчик. Все его знакомые это подтверждали. По словам Натаниеля Готорна, «по характеру он был скрытным, как игрок в покер, а также достаточно твердолобым». Другие высказывались еще резче. «Торо был самым что ни на есть инфантильным, непробиваемым и бесстыдным эгоцентриком, которого мне доводилось встречать среди людей», — так говорил Генри Джеймс-старший, отец романиста Генри Джеймса и философа Уильяма Джеймса.
Что есть, то есть. Торо не жил в Уолдене в полной изоляции, как полагают многие. Регулярно он на полчасика выбирался в город — не только за мамиными угощениями, но и, например, на почту или в кофейню. Что же, вся история, описанная в «Уолдене», — сплошное надувательство? И девятиклассников по всей Америке нагло обманывают?
Не думаю. Торо никогда и не утверждал, будто порвал все связи с обществом. Он не скрывал, что посещал городок, что принимал в своем домике гостей. (В «Уолдене» есть целая глава под названием «Посетители».) Как сказал мне один поклонник Торо, «Уолден» — это книга не о том, как человек живет в лесу. Это книга о том, как человек живет.
Издательство
«Альпина нон-фикшн», перевод Екатерины Луцкой