Мыслители редко становятся персонажами телесериалов. Иван Александрович Ильин (1883, Россия — 1954, Швейцария) — исключение. Твердокаменный гегельянец, знаток немецкой философии, идейный лидер правой части русской эмиграции появляется в ключевом эпизоде сериала «Троцкий». Философ снова в заключении; революционный вождь пытается его завербовать в сторонники — напрасно. Ильин противопоставлен Троцкому как свет тьме, как патриот космополиту, как пророк национальной демократии кровавому ангелу международного террора.
Сериалом дело не ограничивается. Ивана Ильина наперебой цитирует элита, прах его в 2005-м торжественно перевезен в Москву. Публицистические («Наши задачи»), академические («Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека»), правовые и политические («Понятие права и силы») труды переиздаются, вышло почти полное собрание его сочинений и писем.
Русский путь не архаика, антилиберальная позиция не страх перед будущим. Наоборот, это гарантия динамики, единственная альтернатива духовному распаду и застою. Поэтому необходимо следовать заветам Ильина.
О том, в какой мере все это правда, а в какой иллюзия, скажем позже. Сначала о том, как складывалась ильинская биография. Он не был кухаркиным сыном, как Питирим Сорокин, или же лояльным инородцем, как Михаил Гершензон, но не был и потомственным оппозиционером, как Владимир Набоков. Отец — крестник императора, мать — принявшая православие немка. Семья высокопоставленная и, что важно подчеркнуть, лояльная. Женой Ильина стала племянница первого председателя Государственной думы (соответственно двоюродная сестра жены Бунина). Иван Александрович блестяще окончил юридический факультет Московского университета, его грандиозное философское дарование ценили великие люди — князь Евгений Трубецкой, профессор Павел Новгородцев.
Развивая идеи немецкого гения о мировом духе и разумности сущего, Ильин как бы отрыл настежь двери гегелевского кабинета, насытил его воздухом современности с ее неразрешимым трагизмом: «философия есть мудрость, рожденная страданием».
Что же до политики и публицистики, то семейное консервативное начало достаточно быстро возобладало в Ильине. Во время революции 1905 года он считался левым радикалом, после резко изменил позиции. Не то чтобы стал врагом революции как таковой (монархию он полюбит позже, задним числом), но весьма умеренным ее сторонником. Логика законной власти была ему понятнее и ближе логики сокрушителя основ. Так же, как логика силы понятнее логики интеллигентской мягкотелости.
Показательно, что одна из первых его нашумевших работ называлась «Право и сила». Правовой порядок не добр и не зол, главное его свойство — последовательность, не знающая исключений. «Оставь герою сердце, что же/Он будет без него? Тиран» — вряд ли Ильин подписался бы под этими пушкинскими словами«Герой», 1830 г.. Он стоял на том, что сердце в политике может скорей помешать, а слово «тиран» не ругательство; важно не то, беспощаден ли вождь, а то, куда он нас ведет, используя свою беспощадность. К красным бесам, которые не были порождены внутренними противоречиями России, а были подосланы в нее извне. Или к белым рыцарям, которые огнем и мечом защищали Родину от бесовских сонмищ. Не случайно уже в эмиграции он станет своего рода советником Врангеля и будет презирать Деникина. Врангель тверд и непоколебим, Деникин мечется и теряет силу.
Слово «сила» тут ключевое. Одной из самых ярких, самых цитируемых и самых переиздаваемых работ Ильина окажется книга «О сопротивлении злу силою» (1925). Она направлена против пацифистских идей Льва Толстого и содержит посвящение ветеранам Белого движения.
Ильин не был первым великим мыслителем, кто восставал против Толстого. Владимир Сергеевич Соловьев в «Трех разговорах» вообще вывел Льва Николаевича в образе князя, предшественника и слуги антихриста. Но Соловьев, пытаясь обеззаразить анархизм Толстого, не пускался в противоположную крайность, не расколдовывал сам гуманизм. Ильин интеллектуально безжалостен, он додумывает мысль о силе как основе жизни до конца. И статья «О русском фашизме», которую он опубликует в 1928-м, не просто использует модный термин мутного времени, но продолжает тему силы и воли как центра будущего русского мироустройства.
Впрочем, и эпоха ему выпала особенная, когда без ставки на силу трудно было обойтись. Личные доблести Ильина, его бесстрашие, мужество, самоотверженность несомненны. Оставаясь в советской России, с 1918 по 1922 год он несколько раз был арестован по так называемому делу «Добровольческой армии». В 1922-м вместе с другими пассажирами «философского парохода» был выслан в Германию. С 1923 по 1934 год работал в Русском научном институте (Берлин), который финансировался немецким МИДом, а после победы нацистов на выборах — Министерством народного просвещения и пропаганды. Некоторое время Ильин этим институтом руководил. До поры до времени он исходил из того, что выбор между Коминтерном и национал-социализмом однозначен. Победят в Германии сторонники большевиков, пиши пропало, поэтому сотрудничать с властями не зазорно. Но куда важнее думать о России будущего, когда коммунизм неизбежно ослабнет и придет пора строительства другой страны на месте сгнившей ленинской утопии.
Это были очень важные размышления, Ильин делал ставку на своеродность нового государства, на укорененность в традиции при верности идее свободы.
Как именно она их выделяет, если диктатура и политическая конкуренция несовместимы, Ильин в своих довоенных и послевоенных трудах не уточнял. И не слишком внятно описывал свободное будущее, это нечто светлое, хорошее, но размытое. Зато очень подробно говорил о непреклонности диктатора. Он должен обладать полновластием, чтобы служить интересам народа — как их видит. Он обязан навязывать свою волю преданному патриотическому окружению.
Легко догадаться, на кого похож этот обобщенный портрет — прежде всего на Муссолини, о котором Ильин восторженно отзывается в цикле «Писем о фашизме» второй половины 20-х годов. И отчасти на Гитлера, чей приход к власти Иван Александрович приветствовал печально известной статьей «О национал-социализме. Новый дух», опубликованной в мае 1933 года в парижской газете «Возрождение». Не будучи по взглядам антисемитом, Ильин при этом наотрез отказывался смотреть на нацистов «с точки зрения немецких евреев, урезанных в их публичной правоспособности». Потому что евреи связаны с мечтой о коммунизме, а Гитлер и Муссолини — с европейской волевой культурой, которой ничто не угрожает, пока эти вожди ведут континент за собой.
Да, в 1933-м было далеко до хрустальной ночи и тем более нюрнбергских расовых законов, да, в личном качестве Ильин вскоре откажется выполнять распоряжение об антиеврейской пропаганде в Русском научном институте, его уволят, а в 1938-м семье лишь чудом удастся бежать в Швейцарию и устроиться под Цюрихом благодаря помощи фонда Рахманинова. Да, позже Ильин многое в своих оценках 1920-30-х пересмотрит.
Повторимся — многое из того, что спрямлено и огрублено в «актуальных» текстах Ильина, на самом деле связано с его глубинными и трагическими размышлениями о природе зла. Практики большевизма не оставляли надежд на ненасильственный переход от «красной империи» к «белой» национальной демократии. Но то, что составляет суть по-настоящему великого вклада Ильина в культуру, его прорывное гегельянство и предчувствие экзистенциализма, его поиск русских корней свободы, слишком сложно. А яркие публицистические пассажи, которые легко и удобно цитировать, связаны с опасными контекстами. В идеале нужно знать и то, что Ильин думал о западной философии, и то, что он мыслил о русском пути, и то, как соблазнялся ядом современности, и то, как находил противоядие. Но сам же он и показал, насколько любая реальность далека от идеала.
