Ученый-когнитивист Дуглас Хофштадтер знаменит, помимо всего прочего, тем, что открыл закон, позже названный его именем. Этот закон гласит, что на любую задачу, за которую вы планируете взяться, у вас всегда уйдет больше времени, чем вы ожидаете, «даже если при планировании учитывать закон Хофштадтера». Иными словами, даже если вы знаете, что какой‑то проект затянется, и учитываете это в своем графике, он захватит и запланированное дополнительное время.
Например, вы наивно полагаете, что на закупку недельного запаса продуктов у вас уйдет час. Но, если, зная за собой привычку планировать чрезмерно оптимистично, вы отводите на это два часа, дело, скорее всего, займет два с половиной. (Эффект особенно очевиден в крупных масштабах: правительство Нового Южного Уэльса, остро осознавая, что крупные проекты строительства обычно затягиваются, выделило себе, на первый взгляд, более чем достаточные четыре года на строительство Сиднейского оперного театра. В итоге его строили 14 лет, а расходы на 1400% превысили изначальный бюджет.) Конечно же, в законе Хофштадтера есть доля шутки. Но что‑то в этом законе всегда вызывало у меня беспокойство. Потому что если это правда — а по моему опыту выходит, что так и есть, — то он предполагает нечто очень странное: что дела, которые мы пытаемся планировать, почему‑то активно сопротивляются любым попыткам подчинить их нашим планам. Получается, что все наши старания быть хорошими планировщиками не просто проваливаются, но еще и вредят. Кажется, что сопротивляется сама реальность, как будто злой демон хочет напомнить нам, что он здесь главный, как бы мы ни умасливали его, встраивая в наш график дополнительное время.
Честно говоря, меня это, наверное, беспокоит даже больше, чем многих других, потому что я вырос в семье, можно сказать, помешанной на планировании. Мы из тех людей, которые любят как следует ко всему подготовиться, заглянуть как можно дальше в будущее; мы начинаем нервничать, когда вынуждены согласовывать свои действия с людьми, предпочитающими решать проблемы по мере их поступления. Если мы с женой получаем письмо от родителей с вопросом о наших планах на Рождество только в конце июня, можно считать, что нам повезло. И еще в детстве мне внушили, что человек, который покупает билеты или заказывает номер в отеле меньше чем за четыре месяца до предполагаемой даты вылета или заселения, относится к своей жизни почти с преступной халатностью. Во время семейного отпуска нам были гарантированы три часа ожидания в аэропорту или час на вокзале, потому что мы выезжали из дома слишком рано. («Папа предлагает приехать в аэропорт за 14 часов до вылета» — таков заголовок одной из статей в газете The Onion, как будто вдохновленный моим детством.) Все это раздражало меня тогда и раздражает до сих пор — так, как могут раздражать черты, которые человек слишком ясно видит и в себе самом.
По крайней мере, думаю, что моя семья подходит к этому честно. Моя бабушка по отцовской линии была еврейкой и жила в Берлине. В 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, ей было девять лет. Ей исполнилось 15, когда ее отчим после погрома, случившегося в Хрустальную ночь, наконец перевез семью в Гамбург, а там они ступили на борт парохода «Манхэттен», плывшего в британский порт Саутгемптон. (Пассажиры, как мне однажды рассказали, стали открывать шампанское, но только когда убедились, что корабль покинул немецкие воды.) Ее родная бабушка, моя прапрабабушка, так и не смогла выбраться и впоследствии умерла в концлагере Терезин. Так что нетрудно понять, почему девочка-подросток, немецкая еврейка, обрела, а потом передала своим детям непоколебимое убеждение, что, если не запланировать все до мелочей, тебя или твоих близких может постичь ужасная судьба. Иногда, отправляясь в путешествие, действительно очень важно иметь побольше времени в запасе.
Впрочем, такая сильная эмоциональная приверженность планированию плоха тем, что она, хотя порой может предотвратить катастрофу, в обычное время усиливает именно ту тревогу, которую должна была бы уменьшать.
В конце концов, никогда нельзя быть абсолютно уверенным, что вы не опоздаете в аэропорт, сколько бы дополнительных часов вы ни встраивали в график. Точнее, уверенным быть можно, но только когда вы уже приехали и сидите в зале ожидания. Однако вас уже не утешает тот факт, что все оказалось хорошо, потому что он уже в прошлом, а теперь на повестке дня следующая порция будущего, о которой нужно волноваться. (Приземлится ли самолет вовремя, чтобы вы успели сесть на поезд? И т. д. и т. п.) Неважно, насколько далеко вы планируете: вам не дано успокоиться и обрести уверенность, что все пойдет именно так, как вы бы этого хотели. Напротив, область вашей неуверенности просто отодвигается все дальше и дальше к горизонту. Как только вы разобрались со своими планами на Рождество, пора думать о январских планах, затем о февральских, а следом — о мартовских…
О своей невротичной семье я говорю в качестве примера, но важно понимать, что это глубинное желание сделать будущее надежным свойственно не только маниакальным планировщикам. Оно есть у любого человека, который о чем‑то беспокоится, и неважно, как оно выражается: в составлении поминутных графиков работы или чрезмерно осторожных планах путешествий. По сути, тревога — это постоянные попытки разума породить чувство уверенности в будущем: ему это не удается, но он пробует снова и снова, как будто сами усилия, потраченные на то, чтобы тревожиться, могут как‑то помочь предотвратить катастрофу. Иными словами, движущая сила тревоги — это внутренняя потребность заранее знать, что все будет в порядке: что партнер не покинет вас, что у вас будет достаточно денег, чтобы уйти на пенсию, что пандемия не заберет жизнь кого‑нибудь из ваших близких, что ваш кандидат победит на следующих выборах, что вы сумеете справиться со своим списком дел к вечеру пятницы. Но попытка контролировать будущее — это яркий пример нашего нежелания признавать наши встроенные ограничения, когда дело касается времени, потому что эту битву тревожный человек никогда не выиграет. Нельзя быть полностью уверенным в будущем. Так что ваши стремления всегда будут превышать возможности.
Издательство
«Альпина Паблишер», перевод Е.Серегиной