У Таус Махачевой солидный послужной список: дипломы Голдсмитс-колледж и Королевского колледжа искусств, Инновация и премия «Будущее Европы», ее работы хранятся в Tate Modern и выставляются в Центре Помпиду. Персонажем той самой выставки в Помпиду, а также прошедшего в рамках молодежной биеннале перфоманса в ММСИ стал вымышленный персонаж Супер Таус, в которую Таус Махачева время от времени перевоплощается, но всем представляет как свою подругу — простую дагестанскую женщину, которая обладает невероятной силой и носит на своих плечах искусство.
— На спецпроекте Молодежной биеннале вы показали работу с участием дагестанской женщины-супергероя Супер Таус. Давайте для начала о супергероях и поговорим. У вас любимый супергерой вообще какой?
— Мне нравится один мой знакомый, которого зовут Супер Сохраб. Он супергерой из Ирана, но у него нет никаких особенных сил: ходит, конечно, в костюме супергероя, но ему все время что-то не удается… Он почти человек, знаете. Супер Таус с ним тоже дружит.
— А у Супер Таус какие способности? И как так случилось, что она заинтересовалась современным искусством, не знаете?
— Она суперсильная. Делает в основном бытовые вещи: убирает с дороги валуны и деревья, дом свой сама построила. Никаких других способностей у нее нет, она не летает, было бы странно, если бы дагестанская женщина-супергерой летала, правда?
А с современным искусством так случилось, что она один раз участвовала вместо меня в конференции «Где черта между нами? Поучительные истории, рассказанные сегодня» музея «Гараж», она делилась потом, что ей были интересны другие доклады. Кажется, ей понравились выступления Бориса Гройса и Ильи Будрайтскиса.
— У нее никакого суперспециального костюма нет?
— Нет, она в своей обычной одежде. В какой в горах ходит, в такой и ездит по выставкам.
— В любом случае у нее хороший вкус, любит Гройса. Я не думаю, что любой супергерой, например, Человек-паук, как-то внимательно отнесется к Гройсу, правда?
— Ну конечно. Мне кажется, они вообще не настоящие супергерои в отличие от нее. Супер Таус олицетворяет обычного маленького человека, который в своей жизни все делает незаметно и тихо. Тот же Супермен — это метафора всей страны: суперсильной, суперправильной, гигантской, непобедимой. Поэтому они принципиально разные, кроме того, у них своеобразные взаимоотношения с телесностью — как минимум очень сексуальные наряды. Супер Таус носит простое платье, которое продается на восточном рынке. Она принадлежит к своей культуре, но все-таки она не вбирает в себя все ее так называемые лучшие качества. Она не является элементом пропаганды, и ей не надо перевоплощаться. Дела Супер Таус даже подвигами назвать нельзя — она делает обычные вещи. Ее уязвимое место, как и у всех нас, в том, что она человек. Она так же болеет, так же смертна. В этом плане она не маг и не волшебник, она просто удивительно сильная.
— Вы думаете, она универсальная, вне времени? Потому что Капитан Америка определенно устарел. Та же Супер Таус могла появиться и сто лет назад и, в общем-то, воплощать примерно то же.
— Может быть, она вне времени. Есть бесконечно существующий миф о суперлюдях, который модифицируется со временем, — про таких героев, как Геракл. Сейчас все говорят о полулюдях, полуроботах, но Супер Таус существует просто в другой плоскости — она не человек будущего
— Зачем, кстати, нам вообще нужны супергерои?
— Чтобы надежда была на будущее и у меня, и у вас, и у страны. Супер Сохраб появился во времена коллективного бессилия — он его почувствовал. Это был такой способ противостояния. Мне кажется, что Супер Таус делает что-то подобное. Можно процитировать Ханну Арендт: в темные времена у нас не остается никакого выбора, кроме как того чтобы самим становиться источниками света, — то есть, на мой взгляд, не остается ничего, кроме как выпить фосфор и засветиться изнутри.
— А что Супер Таус сделала в Помпиду?
— Я думаю, она сама лучше всего об этом расскажет.
— Я нашла цитату вашего дедушки, который съездил в президиум и сказал: «В президиуме сижу, а счастья нету» (Махачева – внучка Расула Гамзатова. — Прим. ред.). А вы что друзьям отправляли с открытия в Помпиду?
— Счастье есть вне зависимости от выставки в Помпиду. Я много думаю о том, что будет, когда интерес пропадет, когда перестанут звать в Помпиду или еще куда-то. И стараюсь себя к этому подготовить.
Одни художники видны своему времени, другие оказываются намного впереди него — кто-то получает внимание, которое заслуживает, а кто-то нет. Из-за отсутствия связей многие художники сейчас не получают такой видимости. Мне повезло, что я училась за границей, что у меня есть возможность путешествовать. Насмотренность тоже что-то меняет…
— Когда 10 лет назад ходили по Tate Modern с досками «Хочу свою выставку в Tate Modern», думали, что все так выйдет вообще?
— Нет, я не думала. На тот момент я просто не знала, во что ввязываюсь: не представляла всю систему, подумать не могла о том, насколько это серьезно. Было просто непонятное желание воплощать свои идеи.
— Где награды свои храните?
— Награды занимают одну маленькую полочку — там есть «Инновация», а еще коробка из-под пельменей. Мы поспорили с Сергеем Хачатуровым: он говорил, что подарит мне огромную коробку пельменей, если я выиграю «Инновацию». Он написал на этой коробке пожелание: «Дорогая Таус… восхищаюсь, поздравляю… Ваш Сергей».
— Как вы думаете, как вас воспринимают на Западе? Я со своим знакомым куратором обсуждала биеннале, и он сказал: «Мы на Западе так или иначе экзотизируем все, что с Востока». Это действительно так происходит?
— Это есть, но это зависит от художника.
— С этим надо бороться? Потому что, мне кажется, извините за это выражение, но все сейчас как-то стали продавать свою идентичность. Украина пытается это делать, Китай, понятно, занимается этим последние 20 лет. Это нормальная децентрализация — или просто способ западного восприятия мира, которое не связано с их историей искусств?
— Децентрализация действительно существует. Конечно, есть какое-то любопытство, но, с другой стороны, представьте альтернативу: как можно быть продолжателем одной истории искусств? Во-первых, их много. А что, мы сейчас должны, что ли, все быть в одном диалоге с…
— С Бойсом? Да, я помню вашу цитату одну, что вы поехали в Дагестан, потому что в Лондоне все повторяли либо Бойса, либо кого-то еще._
— А какая у нас есть альтернатива? Когда дело доходит до художников, которые работают со своим регионом, это важно делать хорошо. Другого слова я не могу подобрать. Например, Акрам Заатари. Я недавно смотрела его работу «Письмо неизвестному пилоту». Она основана на удивительной истории: израильский пилот отказался сбрасывать бомбу на палестинской территории. Потому что у него было архитектурное образование, и он понял, что объект бомбежки архитектурно похож на больницу или школу. То есть у него отправная точка крайне региональная, крайне политическая, но, с другой стороны, он говорит о человеческом противостоянии машине. Его можно назвать художником, продающим свою идентичность? У меня язык не повернется. Мы сейчас ведем диалог о том, что такое хорошее или плохое искусство. Мне вообще в принципе не нравятся эти слова. Но искусство, которое меня трогает, — оно такое.
— В 2014 году вы говорили о деколониальных проектах в интервью W-O-S как о том, что вас вдохновляет. Можем ли мы, кстати, говорить о постколониальном дискурсе и в ключе бывшего Советского Союза — или это не этично?
— Я думаю, что колониальная оптика на Советский Союз немного не ложится. А деколониальный проект крайне актуален и сейчас — все кураторы и музеи говорят про включение разных типов истории. История искусств — это тоже своеобразная оптика. Есть страшный галерейный мир, которого интересует только производство объектов искусства. А есть, например, RAQS Media Collective со своими рассуждениями о разных типах течения времени, то есть о таких вещах, которые европейское сознание видит совсем по-другому. Больше всего, что меня печалит в рыночной системе, к которой я тоже принадлежу, так это то, что рынок толкает производить определенные формы — в то время как другая форма могла бы сказать то же самое намного быстрее, проще и лучше. Я вижу это даже в своих работах: представляю, что я могу сделать из этого объект и продать его, а могу сделать пирожное. И оно концептуально будет важнее по всем параметрам и по идее, которую хочу передать.
— А что будет дальше, как думаете, с искусством? Куда нас все эти медиа заведут? Какими будут новые форматы?
— Мне кажется, уже появляются художники с новым типом высказывания. Глубина действительно есть — я видела пару интересных работ на Art Basel, просто нужно время. Совсем недавно наш телефон стал продолжением нашей руки, и еще нужно это осмыслить.
Недавно я начала думать обо всей истории искусств как о своей собственной. Как только ты понимаешь, что все, что происходило, принадлежит тебе и ты являешься просто следующим звеном. Я стала думать о каждом шаге как об общем. Ведь позже появятся художники, которые будут делать вещи в сотни раз лучше моего поколения, но и это будет наш прогресс, и в такой парадигме становится дико интересно на это искусство посмотреть.
— Давайте под конец поговорим о приятном. Я насчитала у вас три околокулинарные работы. Как вообще эта идея появилась?
— Я встретила дуэт художников Cooking Sections, которые находят колониальные рецепты — например, имперский пудинг, пытаясь подобрать те же ингредиенты из бывших британских колоний. Размышляя об этом, начинаешь понимать всю геополитику, весь размах смещений, которые произошли за это время. Мы с Delfina Foundation делали «Свадебный проект» во время Art Dubai 2016 — 11 перемен блюд, в основе которых был арабский текст X века, посвященный стадиям любви, от влечения до сумасшествия. Каждый художник делал блюдо, посвященное своей стадии. А мне досталась стадия разлада, ближе к концу, и конечно, это был десерт.
Тогда мы сделали гигантский деревянный свадебный торт, разделенный на куски. Каждый гость получал съедобные тарелку, вилку, ложку и деревянный кусок торта. Съедали посуду, а кусок этот уносили с собой.
— А еще был кристальный шар…
— Да, который зритель съедал, предварительно достав из него отполированную монету в 1 евро. И в «Гараже» на открытии выставки Андрея Мизиано «Без названия… (Местные из неотсюда)» я делала печенье в виде 5 кавказских республик тех художников, которые выставлялись. Это и политика была, и что-то большее… ешь и думаешь. На встрече ICA в Лондоне я угостила всех брауни в виде бывших советских республик. Огромные и плоские пирожные в форме бывших республик, которые отделились от Союза.
—Как художник с кулинарными интересами, поделитесь своим любимым рецептом?
— Я вообще очень плохо готовлю. Могу запечь баранью ножку с чесноком, главное — запекать ее в пакете, тогда она будет очень сочная и вкусная.
(У Таус звонит телефон, и она уходит. На ее место приходит Супер Таус)
— Прежде всего хочу поздравить вас с перформансом и в Помпиду, и в Московском музее современного искусства. Но расскажите, пожалуйста, что за работу вы сделали в Москве?
— Здравствуйте. Я сделала скульптуру, которая посвящена двум смотрительницам — Марии Коркмасовой и Хамисат Абдулаевой — из одного дагестанского музея. Я узнала историю, что они предотвратили кражу полотна Родченко из музея в 1990-е. И решила им поставить памятник. А потом принесла его из Дагестана в Москву на спине. Он бронзовый, но мне не было тяжело. Там же еще будет видео, как я несу его на спине пешком из Дагестана в Москву.
— Не устали?
— Да нет, он не такой уж и тяжелый. Да и все, что я поднимаю, не то чтобы очень тяжелое. Суперсила-то у меня была с раннего возраста, сколько себя помню, это удобно: можно не звать кого-то помогать.
— А Родченко вас чем впечатлил?
— Я не очень хорошо понимаю это, если честно. Меня поразили те смотрительницы, которые бросились спасать картину без суперсилы. Я решила, почему бы не добавить памятников женщинам? У нас их и так мало.