6 книг Владимира Сорокина, которые надо прочитать, пока не запретили

Снова российское время укусило себя за хвост. В 2002 году движение «Идущие вместе» водрузило напротив Большого театра пенопластовый унитаз и предложило всем желающим отправить в него книги Владимира Сорокина вместе с избранными фрагментами его романа «Голубое сало», которые активисты по этому случаю заботливо напечатали. Стараниями «Идущих…» против писателя даже возбудили уголовное дело по статье о незаконном распространении порнографических материалов, но возбуждение это быстро сошло на нет: эксперты (где же они теперь) прошерстили роман и пришли к выводу, что «все откровенные описания сексуальных сцен и естественных отправлений обусловлены логикой повествования и имеют безусловно художественный характер». Продажам «Голубого сала» и освоению Сорокиным статуса живого классика этот скандал, как водится, лишь помог.

И вот спустя два десятка лет, в январе 2024-го, Следственный комитет попросили присмотреться к новой книге писателя, только-только вышедшему «Наследию»: дескать, где‑то там затаилась пропаганда ЛГБТ* и насилия над детьми. Говорят, что обращение — в лучших советских традициях — подписали аж полторы тысячи «писателей» и «неравнодушных к русской прозе читателей». Правда, с заявлением материализовалась пока лишь писательница Ольга Ускова, которая назвала роман «активной и талантливо написанной жесткой порнографией»: «Китайский поезд управляемый китайскими, белорусскими и российскими извергами едет на топливе из кусков человеческих тел и по дороге руководители поезда насилуют все живое и особенно любят детишек» (авторская пунктуация сохранена. — Прим. ред.) — ни убавить, ни прибавить, хотя сам писатель и заметил в этой аннотации кое-какие неточности.

Что ж, книги Сорокина, прямо как одна из его героинь, традиционно не жалеют читателя и всегда рады отхлестать его «по белым щекам». По счастью, кроме такой нахрапистой возмутительности в прозе Сорокина виден и феноменальный, где‑то на грани человеческих возможностей, навык управляться с русским языком, имитируя кого и что угодно, и множество безнадежных наблюдений о месте и времени. Которым следовало бы оставаться дурным сном, но кажется, все мы вовремя себя не ущипнули.

Так что, пока компетентные органы не решили, казнить «Наследие» или миловать, самое время вспомнить несколько хрестоматийных книг Сорокина. Сейчас им ничего вроде бы не угрожает, но, возможно, стоит прикупить пару томиков на маркетплейсах. Так сказать, про запас.

Советские люди ежедневно употребляют в пищу спрессованное говно (ту самую норму) и никак не могут внятно объяснить детям, во имя чего. Пожалуй, именно так легче всего описать дебютный роман Сорокина. Правда, способам поедания фекалий посвящена лишь одна из восьми частей книги, и хотя она ожидаемо стала титульной, в остальных тоже интересно. Например, вторая часть — словосочетания со словом «нормальный», в столбик описывающие нормальную жизнь советского гражданина; третья — «бунинский» рассказ о потомке Тютчева, который автор, появляясь прямо в тексте, переписывает у нас на глазах в совсем иной манере; четвертая — цикл стихотворений-подражаний; пятая — постепенно рассыпающиеся в языковую труху письма старика дорогому Мартину Алексеевичу… Объединяет всех этих диких литературных зверей в какой-никакой зверинец рамка рукописи, которую изъяли у диссидента во время обыска, и которую читает теперь начальственный тринадцатилетний мальчишка в школьной форме. Ну и мы с ним заодно.

«Норму» можно читать по-разному, но соблазнительнее всего — как глоссарий позднесоветского застоя, отповедь мнимому коллективизму и его нормативному языку, который обессмысливает не только себя, но и реальность. Ну и конечно, как памятку о том, что за норму порой принимают самое настоящее дерьмо. А еще это отличный каталог сорокинских приемов: если вы зачем‑то готовитесь поддержать беседу о концептуализме раннего (или какого угодно) Сорокина, вот же — все наглядно разложено по полочкам.

2068 год, Сибирь, секретный объект. Здесь добывают голубое сало — таинственное вещество, которое синтезируется под кожей у клонов великих русских писателей. В проекте задействованы пронумерованные копии Достоевского, Ахматовой и других обитателей учебника по литературе (их стиль Сорокин в соответствующих фрагментах виртуозно и вызывающе неуважительно пародирует). Практическое назначение сала несколько туманно, но в результате сюжетных конвульсий голубая субстанция отправляется в 1954 год, где товарищ Сталин обязательно придумает, что с ней делать. В 1954-м, как вы уже поняли, творится альтернативно-историческая вакханалия: Сталин живее всех живых, русская аристократия любовно соседствует с коммунистической номенклатурой, Европа поделена между СССР и гитлеровской Германией, вместо ГУЛАГов — LOVEЛАГи…

«Идущих вместе», в общем-то, можно понять: в «Голубом сале» Сорокин действительно преисполнился в искусстве беспредельной деконструкции; этот роман больше, чем какой‑либо другой его текст, напоминает парад девиаций, перверсий и эпатирующих выпадов во все стороны. Редкая птица долетит до середины «Голубого сала», не оскорбившись или хотя бы не покривившись; добавьте сюда слетевший с катушек сюжет и невозможность какой‑либо стройной интерпретации — да, вряд ли именно с этой книги стоит начинать знакомство с Сорокиным. И все-таки это блестящая стилистическая карусель, местами превращающаяся в центрифугу, — людям с натренированным литературно-вестибулярным аппаратом, пожалуй, стоит прокатиться. Да и как не заглянуть в одну из самых скандальных книг русской литературы. Так и отвечайте, если что: исключительно как филолог читаете это непотребство, в исследовательских целях, а вообще крайне осуждаете.

Россия к 2028 году отгородилась от враждебного мира Великой Русской Стеной и официально возродилась. Заодно под крики «Гойда!» — задолго до того, как это стало мейнстримом — возродила самодержавие и опричнину. Доходы государственные в основном от продажи газа, автомобили только китайские, сыр в ларьках (никаких больше окаянных супермаркетов) — только наш, «Российский». Облако тегов для лучшего понимания ситуации: ксенофобия, импортозамещение, коррупция, охота на ведьм, изоляция, автаркия, православие, квазипатриотизм, лубок, средневековье… Нет-нет, просто в глаз что‑то попало.

Именно в такой обстановке случаются повесть «День опричника» и сборник рассказов «Сахарный Кремль», ловко образующие дилогию. Главный герой повести — опричник Комяга, облюбовавший экспроприированный у врага народа терем; один день Андрея Даниловича состоит в основном из расправ, изнасилований, допросов, наркотических трипов, взяток — ну и на службу в собор надо успеть, грехи отпустить, и в баньке с коллегами как следует попариться. Словом, день пройдет в приятных (для героя) занятиях и не менее приятных мыслях о героическом служении Отчизне, а вот что с ним дальше приключится — об этом как раз в последнем рассказе «Сахарного Кремля».

Сладко пересыпанное архаизмами, недлинное, доступное и, так сказать, все более осязаемое, житие Комяги заслуженно стало самой популярной сорокинской книгой — отличная точка входа наравне с «Метелью». А еще эта сатирическая антиутопия здорово показывает, как Сорокин умеет миксовать смешное и страшное — хотя куда уж тут смеяться.

Война с ваххабитами раздробила Европу на множество осколков и со звоном отбросила ее обратно в Средневековье. Россия не стала исключением: Великая Русская Стена из «Дня опричника» разрушена, особый путь оказался не таким уж особым, а из всех народившихся княжеств успешнее прочих оказалась алтайская Теллурия, богатая особым материалом, из которого научились клепать волшебные наркотические гвозди. Те, как и положено гвоздям, для получения наркотического эффекта нужно забивать прямиком в голову — желательно как‑нибудь не особо летально, но тут уж как получится.

Пятьдесят коротких новелл, написанных в нарочито отличающихся жанрах и стилях, не объединяет практически ничего. Однако Сорокин и из этой кавалькады зачинов умудряется собрать цельный универсум. Прежде всего, конечно, языковой: раздав каждому из своих карликовых государств по маленькой политической идентичности и доведя ее до абсурда, писатель для каждого из них вырастил на этой почве речевую идентичность. «Теллурия» больше, чем какая‑либо другая книга Сорокина, — про беспримесное и самоценное упоение языком; когда мы говорим про автора, который в принципе питается чужой речью, это всем комплиментам комплимент.

«Доктор Гарин» — самостоятельное продолжение «Метели», разворачивающееся в декорациях «Теллурии» и предвосхищающее «Наследие»; такую вот мультивселенную (которую, впрочем, можно распутывать с любого конца) наворотил Сорокин в последние годы. С окончания «Метели» прошло десять лет. У спасенного китайцами из смертельных объятий российского мороза Платона Гарина теперь титановые ноги, он работает в пансионате «Алтайские кедры» и поправляет душевное здоровье специально выведенных политических существ, бывших лидеров Большой восьмерки, которые выглядят как говорящие задницы с огромными ртами. Однако читательскую радость от узнавания этих задниц прерывает внезапный ядерный удар Казахстана, запускающий шестеренки… приключенческого романа.

Да, главная фенотипическая особенность «Доктора Гарина» в том, что это самая жанровая и демократичная сорокинская вещь. Спрятав весь свой постмодернистский арсенал в потрепанный дорожный кофр, писатель на этот раз просто рассказывает историю — да еще и по меркам собственной библиографии непривычно светлую. И то, что за этим последует мрачнейшее «Наследие», не должно нас запутать — теперь мы знаем, что Сорокин умеет быть и таким.

* Движение ЛГБТ признано в России экстремистским и запрещенным.