История

«Тоска от одиночества. К остальному уже привык»: как жили ленинградцы в годы блокады

28 февраля 2024 в 12:45
Фото: Владимир Целик/РИА «Новости»
Даже в годы войны жизнь не заканчивается: люди ходят в театры, тоскуют и радуются, мечтают о мирном будущем. Листаем дневники жителей Ленинграда и узнаём, что они смотрели, слушали, ели и о чем переживали в годы блокады.

К восьмидесятилетию со дня снятия блокады Ленинграда в петербургском Манеже открылась огромная мультимедийная выставка, посвященная жизни мирных людей в осажденном городе. По промокоду DAILYART вы получите 10%-ную скидку на первый заказ билетов на «Афише».


1941

9 сентября

Прихожу домой, а в дом незадолго до моего прихода угодила фугаска (Рузовская, 5). Перебрался жить в кабинет, в Управление дороги.
Евгений Алексеев

9 сентября

Вечером около 10 часов вновь налет. Нахожусь у себя в комнате на работе. Сижу у окна, слушаю гудение моторов и взрывы падающих фугасных бомб. Подымаюсь на крышу и вижу три огромных пожара. Один где‑то за Балтийским заводом, другой за заводом Марти (видимо, в порту) и третий в южном направлении, примерно в районе завода «Электросила». Хотя и жутко, но не так уже страшно, как вчера, начинаю привыкать.
Александр Кедров

1 октября

Опять сегодня всю ночь буду на идиотском дежурстве в Союзе Писателей. А район — нехороший, рядом Финляндский мост, здания НКВД, воинские части какие‑то. Тут часто бомбили. Вот и сейчас вдруг какие‑то удары, — ведь теперь ко всему так прислушиваешься, как в тюрьме. Половина восьмого, скоро прилетят немцы. Они летают к нам с идиотической точностью и педантизмом. Сегодня с часу дня — сильная артстрельба. Мы это или они — понять трудно. Кто говорит, что это они, — по Кировскому заводу, — и это похоже, хотя тогда непонятно — откуда же? Ведь говорили, что Детское и даже Гатчина — наши. Но похоже, что это они. Другие утверждают, что это наши.

В общем, живешь как в темной бутылке, собственная судьба, и без того туманная, совсем неясна.

<…> Мне предлагали уехать, улететь на самолете в Москву с А.Ахматовой. Она сама просила меня об этом, и другие уговаривали. Я не поехала. Я не могу оставить Кольку, мне без него все равно не жизнь, несмотря на его припадки, доставляющие мне столько муки… Я не поехала из‑за Кольки, из‑за того, что здесь Юра, Яшка и другие. В общем, «из‑за сродственников и знакомых», которые все здесь, в городе, находящемся под угрозой иноземного плена, под бомбами и снарядами. <…>

Может, я не волнуюсь еще потому, что в 5 ч[асов] приняла немного валерьянки. Ну и что ж, я должна беречься, как могу, беречь силы, — раз уж осталась тут. Я отдаю все, что могу… Я не виновата, что работаю при нашей системе вполсилы. Это еще труднее. Написала 2 хороших стиха, но Яшка их почему‑то держит, боится, наверное, а стихи возьмут ленинградцев за сердце… Они уже узнают теперь мои стихи. Это печалит и сердит меня… Палят. Было бы роскошно сейчас сидеть у телефонов, чтоб позвонил Юра (о, это где‑то поблизости бомба.), и этак бодро отрапортоваться. Но умнее сидеть здесь, даже понимая, что это бомбоубежище — липа, ведь над ним — полое зало… (Палят.) Дико вымолвить, но я стала спокойнее относиться к опасности еще и потому, что, так сказать, объяснились с Юрой. Позавчера он был у меня, мы пили винишко, он вышел в наш темный коридор, и почти без задней мысли я пошла за ним, чтоб он в темноте там не загрохотал и не разбудил жильцов. Пока он там оправлялся, я села на диванчик в коридоре, стала ждать его.

Он вышел, сел рядом, поднял ко мне лицо, и я поцеловала его. Да, кажется, это я поцеловала его, — он вчера говорил, что рад, что я «разрушила дистанцию».

Вчера мы ходили по Неве, ночью. Ночь была лунная, хотя и облачная. Как пронзительно грустен по вечерам и ночам Ленинград. Эти совсем темные силуэты домов, эта безогненная Нева, мертвый, тихий-тихий, очень строгий, покорный, обреченный, милый город, где каждое местечко кровно связано с твоей живой жизнью, — каждое местечко — несколькими нитями, много раз.
Ольга Берггольц

29 ноября

У нас с утра тревога. Немцы «выматывают». Наши штурмуют…

Часа полтора гулял в парке. Тихо… Вдали иногда пулеметные очереди…
Всеволод Вишневский

2 декабря

Я раньше должен был съесть 2 или 3 обеда в столовках за день плюс еще сыт­ный ужин да завтрак, да так, подзакусить, чтобы быть сытым день. А сей­час я удовлетворяюсь 100 г печенья утром, ничем днем и вечером тарелкой супа или похлебки. Кроме того, вода.

Вода под названием чай, кофе, суп, просто вода. Вот мое меню.

1942

16 марта

Одна из сил, двигающих мной сейчас, — острое желание видеть все до конца. На себя смотришь со стороны: «выживешь или нет?» Как лягушка на столе препарато[ро]в — сама лягушка, сама препаратор. Защитная реакция — не переживать, не реагировать, только действовать. Боец идет в атаку — кровь, комья земли, он стреляет, колет, рубит. Если кусок боя перенести в мирный пейзаж и бойцу посмотреть на себя со стороны, он сойдет сума, поседеет.

На фронтах сильные бои. В Ленинграде начало работать одно кино.

Цены: сухой лук — 1200 р. кило, лимонная соль — 1000 руб. (средства от цинги), масло растительное — 600 руб., рис — 650 руб., хлеб — 350 р. Лавочники и воры скупают меха и драгоценности.

Подпухла правая сторона лица.
Эсфирь Левина

20 марта

Снова была сегодня на набережной. До чего величественная картина — стоит Исаакий, чуть в дымке. В одном из окон на стекле пламенеет отражение настоящего солнца — багрянец с золотом. Точно вызов бросил врагам, смотрящим на него с окрестных возвышенностей: «Смотри! Я не маскируюсь. Я вечен». И гордилась я им, нашим Исаакием, его нежеланием подчиниться унижающей маскировке. Да, придавила тебя к земле тусклая серая краска. Отяжелел ты. Опростился. Уже не кажется что от дуновения полетишь ты пушинкою.

Все также стоят у гранита корабли. Все так же подняты вверх дула зениток… Теплоход у противоположного берега сам на себя не похож. Остались палуба и громадный рельсовый каркас полукругом. Нет ни единой переборки. Ликвидируют пароходик. Ну что ж, знать, так надо.

Лук мой совсем зазеленел. И роза оживает.

По радио для концертов уже не пластинки крутят, а выступают живые люди. В городе показывают уже третье кино. Сегодня демонстрируется американский фильм «Шампанский вальс». Эх, посмотреть бы! Но на той стороне. Не дойдешь.
Антонина Захарьева

4 апреля

На днях спускался первый раз на костылях смотреть «Разгром немцев под Москвой». С тех пор не хожу — тяжело подниматься. В зале сумасшедший холод, хотя кинофильмы показывают через день. <…>

Мать купила за тысячу рублей пуд картошки. <…> Это надо с ума сойти. Вероятно, я в строй больше не вернусь… Много ребят эвакуируется в тыл. <…> Что‑то я залежался. От одного воздуха здесь можно заболеть. Хлеба получаю 600 г, 30 г мяса и 50 г сахара. Меняю сахар на табак или отдаю матери. Пью витамин «С».

Б.Б. (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

12 апреля

Солнечно. Погода возбуждает весеннее настроение. Народ потянулся к солнцу, сидит на завалинках и греется. Малыши возятся с сухим песочком, ребята гоняются на самокатах, значит, силенки еще есть. На Невском народу жиденько. В такие дни, бывало, яблоку было негде упасть, широкие панели оказывались узки. Население заметно поредело.

Решил сегодня пригласить М. на второй филармонический концерт. Он давался составом филармонии в Пушкинском театре.

В обычные дни там с четырех часов дает спектакли театр Музкомедии.

Люстры из зала убраны, горела одна всамделишная электролампа. Это для нас редкое зрелище. В зале пахло дымом и слегка слезились глаза. Публика сидела в пальто и в головных уборах в продолжение всего концерта. В центре зала стояли ящик с песком, бочка с водой, ломы, лопаты и колпаки для тушения зажигалок. Это были хорошо знакомые предметы. <…>

Среди публики много военных. Гражданские имеют нормальный вид, некоторые с претензией на привлекательный. Опухших и дистрофиков, конечно, там не найти, им не до жиру. Нет сомнения, что среди слушателей есть и такие «любители музыки», которые умудрились устроить себе хорошую жизнь на общих трудностях. В большинстве это торговый, кооперативный и булочный народ, которые на усушке-утруске, обвесе, а порой и просто воровстве накопили себе капиталы и стали людьми с большим достатком.
Зиновий Лившиц

17 мая

Воскресенье. Погода совсем летняя: 15° тепла; в трамваях жарко. «Замор» вчера был замечательный. Я наелся до отвала (не зря копил!).

В училище выдали обед и ужин вместе, в 1 час дня, поэтому вернулся домой рано. Что будем делать — не знаю. Может быть, если Нинель придет рано, сходим в кино.

Поминутно вспоминается былое, которое повторялось бы и сейчас, не будь проклятой войны.

И понятно: трава уже большая, скоро будут листья (на кустиках уже есть), а погода!..

А тут с утра до вечера я — в училище, да и все остальные из‑за питания поздно сидят по школам.

Опять хочется удрать подальше из героического постылого и надоевшего Ленинграда.
Миша Тихомиров

30 октября

Был на концерте в филармонии и на спектакле в Александринке на «Баядерке». В театрах не раздеваются. Публика очень пестрая, какой раньше и в захолустном кино не встретишь. Много военных и ни одного буфета.

В театре дистрофиков нет. Начало очень рано, в 5 часов. Трамваи ходят до 8-ми, а вообще хождение по городу — до 10 вечера.

На работу езжу на двух трамваях, часто с Финляндского вокзала иду пешком, трамваи ходят тихо и редко. Всегда переполнены. <…>

Ломал дом — запасаюсь дровами. Нигде не бываю. Ложусь ровно в 9–10 часов вечера, встаю около 6 утра.

На заводе отепляю конторку. Сам сделал печку. До декабря буду жить в Ленинграде, а там, если завод не забронирует, пойду опять в армию.

Сегодня в парке сорвал последние цветы осени и сам не знаю какие. Становится темно и холодно. На горизонте туман. Праздники, вероятно, буду встречать один. На заводе мне дали 8-й разряд и высшую ставку ОТК — 700 рублей, работаю старшим контролером. У меня две приемщицы 5-го разряда. <…>

По радио передают классическую музыку. Постараюсь под нее заснуть. Пока бодр и силен, что будет дальше, увидим, а пока тоска от одиночества. К остальному уже привык.

Б.Б. (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

5 ноября

Вечер, 22 часа 20 минут. Радио отстукивает тревогу. Очень неприятно. Передавали хороший концерт. Программу прервала сирена тревоги. Через несколько минут невдалеке раздался взрыв фугасной бомбы. Давно я этого не слышала и от неожиданности вздрогнула. Да, это страшно, а главное, к разрыву бомбы не привыкнешь.

Мама стирает и постоянно вздыхает. Все понятно. Я занята своими делами. Слышно гудение самолета. Иногда доносятся выстрелы зениток. Между нами почти нет разговоров. Было так приятно до тревоги, как‑то даже по-мирному! По радио объявили: на 7 ноября выдадут булку. Я подумала, что буду меняться с мамой на хлеб. Объявили о подаче электрической энергии. Все, казалось бы, ничего. Дома уютно и тепло. Есть электрическое освещение. Но тревоге нет конца. <…>

Сегодня помылась в бане. Хочется есть. Я зла на себя, так как мысль о еде мешает работать. <…> Очень тяжело, но бывало хуже. И я благодарю судьбу за настоящее. Завтра надо отпраздновать 25-ю годовщину Октября. Настроение неопределенное.

Б. З-ва (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

6 ноября

К празднику выдан польский батон из белой муки. По дополнительной карточке взял по 150 г сливочного масла и степного сыра. Завтракал булкой с маслом и сыром. <…> То, что ел каждый день в мирное время.

14 декабря

Собрались у С.К. Ее комнатка (в нашем домике) студенчески-художественная, забавная: круглая печка, большой стол, рисунки, чья-то гитара (бывших владельцев квартиры?), скрипучая тахта, несколько детских стульев.

Штейн и Аграненко читали свою новую комедию. Их пришли послушать товарищи Рыбаков и Мельник. Читка прошла хорошо. Это водевиль из ленинградской жизни, забавные приключения в морском доме отдыха.
Всеволод Вишневский

1943

6 января

Что‑то около 9 вечера. Недавно вернулась из 11-го корпуса, из терапевтического отделения, где была елка для медперсонала. Там среди санитарок есть такие красавицы-девушки: настоящая цветущая юность, все превозмогшая, все претерпевшая. А каковы они были прошлой зимой! Угощенье на елке было: черный кофе с дульцином (нечто вроде сахарина, но более приятное на вкус) и ломтики черного хлеба, посыпанные глюкозой. На вид она похожа на раскрошенный творог. Я бы сказала — вкусно.

20 января

В Ленинград приехала целая группа гастролеров: Яков Флиер, Владимир Яхонтов, Ирма Яунзем, Леонид Утесов с своим джазом. Сегодня побывал на концерте Утесова. Он играл с колоссальным подъемом. Публика приветствовала его очень горячо. Приятно снова побывать в Большом зале филармонии. Во время войны я ни разу там не был. Великолепный зал с белыми колоннами хорошо сохранился.

Здесь все оставалось по-старому. Только буфет был закрыт и с люстр сняли хрустальные подвески. В зале холодно. Слушатели сидят в пальто, капельдинеров с программками нет. В зале много в военной форме.

Я очень переживал чудную музыку. В начале концерта душили слезы. Послезавтра иду на Яхонтова и на Флиера.

23 февраля

25 Годовщина Кр[асной] Армии. Подъем в 8 ч. Но мы как маленькие дети, поднялись гораздо раньше. Знали, что будут выдавать какао и шоколад. Работали на сколке льда у Московского вокзала.

В этот день произошел большой инцидент. После работы отпросились у Лебедева в кино. А работали по-честному не разгибаясь. У всех мокрые спины и руки в мозолях. По дороге встретился комбат Бобрик. Мы не выдали Лебедева. Всю вину взяла на себя. И так, кино не посмотрели, он вернул нас в роту. А потом еще было много канители. Когда Лебедев объяснил Бобрику, что он нас отпустил, Бобрик уже не верил.

1 мая

1 мая. Около полудня. Сегодня в 9 часов утра проснулась оттого, что раскачивался дом. Он качался, как качели, прежде чем остановиться. Это Гитлер «поздравил» нас с Первым мая.

Снарядов было не много, штук восемь, выпущенных один за другим, очевидно с бронеплощадки. Второй такой «шквал» был днем, но несколько слабее.

Прелестный концерт был вчера ночью, в половине первого.

Трогательно звучали гавайские гитары и старинные романсы в эфире, только недавно содрогавшемся от орудийных раскатов.

19 августа

Сегодня побывал в кинотеатре, смотрел фильм «Неуловимый Ян». Стал свидетелем бытовой картинки фронтового города. Для ленинградцев она стала обычным явлением. Во время демонстрации фильма начался артобстрел района. Публика спокойно сидела в темном зале. От близких разрывов содрогались стены. Первой моей мыслью была: неужели не удастся досмотреть фильм? Думаю, что большинство зрителей разделяло мои желания. Так хотелось, чтобы администрация кинотеатра «запоздала» с прекращением сеанса и прокрутила фильм до конца. Видимо, администрация не была заинтересована в срыве мероприятия, и демонстрация возобновилась.

Такова каждодневная жизнь ленинградцев. В театрах зрители внимают мажорным звукам оперетты, а рядом за стенами зала рвутся снаряды и гибнут люди. Есть что‑то странное в этом постоянном соседстве со смертью.

На окровавленном асфальте лежит убитая женщина, рядом — раненая девочка с окровавленной ногой, а чуть поодаль — сетка-авоська с овощами с собственного огорода. Через несколько минут их подберут дежурные из медслужбы МПВО. Работа не прекращается, домашние дела идут своим чередом.
<…> Ленинград подвергается обстрелам почти ежедневно. В последние четыре-пять месяцев артналеты стали массированными.

Два дня тому назад снаряд попал в помещение парикмахерской. Разворотило окна и двери, разбита мебель, повреждены стены. Сегодня оконный проем забит досками, а на них листок бумаги с надписью: «Парикмахерская работает».

В.Н. (цитируется по сборнику «Блокада Ленинграда. Дневники 1941–1944 годов»)

1 ноября

Ужасный черный день. В трамвае у меня вытащили бумажник. В нем были все карточки, все документы, вся моя жизнь. Что делать? Что придумать? Как прожить месяц? Как восстанавливать паспорт, военный билет, партийный билет, орденскую книжку и др. документы. Ничего подобного в моей жизни не случалось.

1944

27 января

СНЯТА БЛОКАДА ЛЕНИНГРАДА!

Салют — 324 (!) выстрела из 24 орудий!

Что творится! На улицах, площадях кричат, целуются, пляшут, поют. Плачут.

А я не верю в снятие блокады. По-прежнему забочусь, по какой стороне лучше идти. Во сне видела новый обстрел. Это сразу после снятия блокады.

А в детдоме не предупредили о салюте. Дети плакали и боялись отпускать дежурную сестру. В изоляторе плач, так как сквозь маскировку был виден свет.

Орфография и пунктуация оригинальных записей сохранена.

Расскажите друзьям