— Ваш задачник по истории охватывает XVIII век. Почему вы выбрали именно эту эпоху?
Калитеевская: Мне страшновато на эту тему высказываться при Александре Борисовиче, но именно петровские реформы XVIII века кардинально изменили судьбу российского государства. Они предопределили многие явления, тенденции и институты, которые сыграют ключевую роль в XIX и XX веках.
Когда мы говорим, что принятие православия или призвание варягов наложили какой-то особенный отпечаток на русскую историю, это всегда трудно обосновать, разговор на эту тему становится набором суждений. А вот долгосрочный эффект событий XVIII века можно доказать или по крайней мере обсуждать с фактами на руках.
Мы решили использовать полуигровые механики, которые, как мы думаем, должны заинтересовать школьников, изучающих какие-то абстрактные вещи вроде принципов, на которых построены петровские реформы. К 2018 году все школы должны перейти на линейную систему, и на XVIII век будет отдан весь восьмой класс, а это значит, что у учителя появится время не только рассказывать основные факты, но и тратить время на обсуждение важных понятий или тренировку каких-то навыков — например, почитать на уроках фрагменты источников и попробовать их проанализировать. Именно из такого рода заданий в первую очередь и состоит задачник.
— Российские школы третий раз на моей памяти переходят с концентрической системы на линейную или обратно. Похоже на отмену летнего времени, которая то ли есть, то ли нет.
Каменский: Я думаю, что линейная система лучше. Концентрическая предполагает, что ученик проходит всю историю два раза и поэтому лучше запоминает. Но история Древнего мира в том виде, в каком ее дают в школе, — это что-то вроде легенд и мифов Древней Греции: просто, занимательно, но без лишних деталей. Столь же занимательна может быть история Средних веков. В 5–6 классах ничего другого и не надо. Но зачем это повторять в десятом классе в том же виде? А дать тот же материал на более сложном уровне невозможно: всю историю человечества надо вместить буквально в два учебных года. В линейной системе есть вполне понятная логика: чем ближе к нашему времени, тем большим количеством данных, источников, подходов мы обладаем. Поэтому логично самые сложные и насыщенные в этом смысле периоды оставлять на конец обучения.
— Почему вообще в школе рассказывают отдельно всемирную и русскую историю? Разве можно изучать эпоху Екатерины II отдельно от европейского Просвещения?
Каменский: В 90-е был жуткий скандал с учебником истории, изданным в рамках программы Фонда Сороса. Автора учебника обвинили во всех грехах — вплоть до того, что он пособник Гитлера, потому что в этом учебнике не была раскрыта роль СССР во Второй мировой. Но это был учебник по новейшей всемирной истории, автор исходил из того, что о роли СССР рассказывают в параллельном курсе российской истории, и, чтобы избежать повторов, сделал акцент на действиях союзников по антигитлеровской коалиции. Может быть, сработает идея объединения двух историй в один курс «Россия в мире». Долгое время просто некому было написать соответствующий учебник, но сейчас ситуация изменилась.
Калитеевская: Появилось новое поколение русистов, которые знают несколько языков, прекрасно понимают европейский и мировой контекст.
— А насколько учитель обязан следовать за учебником? Имеют ли вообще учителя право использовать на уроках такие вещи, как ваш задачник?
Калитеевская: Да, по закону об образовании учителя имеют право использовать в работе любые материалы, если они специально не запрещены. Более того, им настоятельно рекомендуют использовать некие «информационно-коммуникационные технологии». При этом никто не знает, где их брать и что это вообще такое. Мы как раз и стараемся помочь учителям решить эту проблему.
— Школьную историю преподают в неопозитивистском, почти марксистском духе. При этом есть масса разных подходов, которые под совсем другим углом на те же вопросы смотрят, но о них школьникам просто ничего не говорят. Почему бы не сказать детям, что мы рассказываем им только одну из возможных версий?
Каменский: Это давний и очень сложный разговор. Он ведется повсеместно, Россия в этом смысле не уникальна. Самая главная проблема школьного преподавания истории, как мне кажется, заключается в том, что у нас не сформулирована цель этого преподавания. Что мы хотим получить? Для чего мы преподаем историю? Если тот же вопрос поставить применительно к физике или математике, мы получим вполне конкретный ответ: дети должны усвоить некое знание, которое необходимо человеку, чтобы он ориентировался в окружающем его мире. Когда речь заходит об истории, в лучшем случае утверждается, что история должна воспитывать патриотизм.
Получается, что одни школьные предметы находятся в поле знаний и практических навыков, а другие являются просто набором идеологических концепций, никак с наукой не связанных.
Однако если исходить из того, что школьная дисциплина история должна все же давать знания, нам придется ответить на следующий вопрос: что такое историческое знание? Набор дат, имен, фактов? Вероятно, нет. Нынешний метод преподавания истории создает ситуацию, когда человек, окончивший школу и не получивший высшего исторического образования, остается в полной уверенности, что «так все и было». Создается ощущение, что картина прошлого, которая дается в школе, — полная и единственно возможная.
Но при этом невероятно популярна альтернативная история самых диковинных видов. Люди всерьез верят, что славяне прилетели из космоса, не говоря уже про «иного Сталина» и замену Петра I на его двойника во время поездки по Европе.
Каменский: Ровно поэтому! Вы всю жизнь были уверены, что в школе вам рассказывали, «как было на самом деле», и если вдруг обнаруживаете, что какие-то факты в эту картину не вписываются, то разом перестаете верить во всю школьную историю; вам кажется, что вас обманули. И ударяетесь в одно из многочисленных псевдоисторических течений — думаю, у всех есть такие знакомые.
Калитеевская: В школе не объясняют, откуда берутся те или иные тезисы, не объясняют базовых механизмов работы с источником. В результате взрослый неглупый человек верит в невероятную чушь, так как он понятия не имеет, каким арсеналом средств владеет историк, какие данные могут использоваться для обоснования тех или иных положений и, следовательно, почему одни предположения имеют право на существование, а другие противоречат имеющимся данным.
Каменский: Надо показывать детям, как устроена наука. На уроках физики детям предлагают проделать опыты, чтобы понять, откуда берется знание. На уроках истории детям предлагается готовое знание, а откуда оно берется — никто не объясняет. Нам часто говорят: «История — это не наука. Вы ее все время переписываете». Вообще-то, физики переписывают физику не реже, чем историки историю. Просто в рамках школьной программы объясняют, откуда берется новое знание о физике.
— Почему вы выбрали такой формат? Почему бы, например, не взять и не написать просто хороший учебник?
Каменский: Во-первых, учебники создаются в соответствии с историко-культурным стандартом, который родился из идеи единого учебника (Владимир Путин заявил о необходимости единого учебника истории России, построенного на «уважении ко всем страницам нашего прошлого», в мае 2013 года; на данный момент вместо него разработан историко-культурный стандарт, содержащий перечень необходимых фактов, понятий и дат, и три линейки учебников, соответствующих этому стандарту. — Прим. ред.), которая, к счастью, не была реализована. Во-вторых, школьные учебники связаны с очень большими деньгами. Издать школьный учебник и получить на него одобрение Министерства образования — все равно что получить в наследство нефтяную вышку: вам гарантирован огромный рынок сбыта. Поэтому этот рынок давно поделен.
Калитеевская: Кажется, в девяностые он был одним из самых криминальных.
Каменский: Да, убили подряд нескольких директоров одного из издательств, специализирующихся на учебниках. Пару лет назад я встречался по какому-то вопросу с владельцем одного из крупнейших школьных издательств. Я сижу у себя в кабинете, звонит секретарь: «Александр Борисович, он с охраной пришел, куда ее девать?» Владелец фирмы, издающей школьные учебники, пришел на встречу с деканом гуманитарного факультета в сопровождении охраны. Так что писать учебник — это сложная во всех отношениях задача.
— Неожиданным образом некоторые задачи из вашего сборника дословно напоминают задания из ЕГЭ. Например, игра «Как спорить об истории» очень похожа на вопрос в ЕГЭ по истории, в ответе на который надо привести по два аргумента за и против какого-либо тезиса.
Калитеевская: Мы совсем не подходили к этому проекту как к способу оценки знаний. Но экзамен в виде игры — это неплохая идея.
Каменский: Нет ничего плохого в том, что наши материалы похожи на ЕГЭ. Я на ранней стадии введения ЕГЭ выступал в качестве эксперта, и ни формат, ни содержание заданий не вызывали у меня претензий. За исключением того, о чем мы уже говорили: чтобы проверять знание истории, надо сначала понять, что из себя представляет это знание. Надо ли, к примеру, непременно знать даты правления Ивана Грозного или достаточно знать, что это было в XVI веке?
— И как бы вы ответили на этот вопрос?
Каменский: На мой взгляд, XVI века вполне достаточно. Ирина Савельева и Андрей Полетаев написали книжку «Знают ли американцы историю?», в которой проанализировали сотни соцопросов, связанных с историей. Оказалось, что американцы свою историю знают в целом неплохо, но это очень специфическая история. Это история важнейших людей и событий, сформировавших существующую в американском обществе систему ценностей.
— Это хорошо или плохо?
Каменский: По-моему, хорошо.
— Так это же скорее мифология, чем история.
Каменский: А история в массовом сознании — это всегда мифология или скорее идеология. Спор о Сталине — он же не о Сталине, а о ценностях. О том, что важнее: человеческая жизнь или ДнепроГЭС.
Калитеевская: Хотелось бы верить, что конкуренция идей и ценностей была бы немножко более осмысленной, если бы на школьных уроках истории больше учили работать с инструментами исторической дискуссии, а не предлагали одну позицию в качестве единственно верной.
— При этом XVIII век, кажется, самый спокойный в этом смысле: там нет ни Ивана Грозного, ни Столыпина, ни Сталина.
Каменский: Что вы, никакого консенсуса! Зайдите в любой книжный, посмотрите, к примеру, на сочинения историка Андрея Буровского. Он издает огромными тиражами свои книги о злодее и кровопийце Петре Первом и о вреде европеизации.
— Почему вообще все вокруг спорят о Петре и Сталине, как будто это их близкие друзья? Любой разговор об истории всегда идет на повышенных тонах.
Калитеевская: Да что там Сталин, у нас в комментариях люди периодически готовы переубивать друг друга из-за Лермонтова.
Каменский: Отчасти это рудимент традиционного сознания. Наше общество живет прошлым и настоящим, а не будущим. Русский человек гораздо менее склонен полагаться на свои силы, чем человек западный, поэтому ему кажется, что его настоящее и будущее детерминировано прошлым. Для него споры об истории — это на самом деле споры о политике и о будущем. Это такое движение вперед, но с головой, повернутой назад.
— Кажется, что школьная история только способствует такому положению вещей, рассказывая историю государства, но не общества.
Каменский: Кстати, в этом самом историко-культурном стандарте истории общества культуры и повседневности стало гораздо больше. Не знаю, несколько к этому готовы школьные учителя.
Калитеевская: Проблема с перекосом в сторону государства в историческом процессе отчасти техническая: гораздо легче рассказывать детям про сменяющихся правителей, принятые ими законы и войны, которые они вели, чем про то, чем жило общество и как оно на эти войны и законы реагировало. Игровой формат удобен как раз для того, чтобы такие вещи объяснять.
— Когда я учился в школе, учебник заканчивался 2000 годом. Нынешние учебники истории доходят до присоединения Крыма и даже дальше. Как так вышло?
Каменский: Когда готовили историко-культурный стандарт, этот вопрос обсуждался. Решили, что события последних лет имеют такую большую важность, что нельзя про них не рассказать. На эту тему есть забавная история: в начале нулевых Михаил Касьянов, бывший тогда премьером, открыл какой-то учебник, не обнаружил в нем себя и страшно возмутился. Мне нравится, как эта проблема решается английскими историками: в Британии по закону все архивные материалы становятся доступны исследователям через тридцать лет. Поэтому все, что тридцать и старше, — это история, все, что новее, — политология.
Хочу решать задачи!