На следующий день после съемок «Перемен!» с Цоем произошла любопытная история.
Вернувшись в Ленинград, он встретил невдалеке от своего дома на проспекте Ветеранов старого друга Пиню, которого не видел уже несколько лет. Не без удивления выяснил, что по иронии судьбы со своим бывшим соседом по парку Победы они живут… в одном подъезде, только на разных этажах. И прямо на улице бывшие участники «Автоматических удовлетворителей» стали вспоминать минувшие подвиги, а заодно лидер «Кино» упомянул про съемки в «Ассе» и концерт в Зеленом театре. Но Пине, который в то время весело тусовался с панк-группой «Народное ополчение», вся эта история показалась слишком коммерческой и попсовой.
«Я встретил Цоя у продуктового магазина, и он стал передо мной важничать, — признавался в интервью автору Пиня. — Рассказывал про какие‑то московские концерты и пафоса стал нагонять. Я ему что‑то резкое сказал по этому поводу, а Витя обиделся. А потом он, может через месяц, по телефону позвонил и покаялся: „Наверное, ты был прав, да. Я не замечаю, но что‑то в самом деле со мной произошло“. Мол, много событий и людей вокруг. Попросил извинения и сказал, чтобы я не обращал внимания на это».
Этот мимолетный эпизод оказался неслучайным. Пока фильм Соловьева не вышел на экраны, о группе «Кино» знали несколько тысяч фанов, которые с равным успехом могли слушать любой протестный рок. В узких кругах «Новых художников» Виктор сколько угодно мог щеголять фразой «мы — группа первого эшелона», но при этом продолжал трудиться кочегаром и жить в тещиной квартире на окраине города. До начала настоящей «киномании» оставалось чуть меньше года, но единственное изменение, которое произошло в душе Цоя, наверное, заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее.
Дело в том, что на съемках фильма «Асса» Виктор неожиданно влюбился. Он увидел рядом с одним из помощников Соловьева красивую брюнетку, которая таила в себе что‑то неведомое и необычное. Другими словами, это был явно не питерский типаж, и дешевые приемчики уличного съема, разработанные вместе с Юриком Каспаряном, здесь явно не работали. Девушку звали Наталья Разлогова, и, как выяснилось, она относилась к совершенно другой социальной среде.
Наталья родилась в семье потомственных дипломатов и все детство провела во Франции. Ее дед по отцовской линии — видный болгарский революционер и борец за освобождение балканских стран от османского ига, дед по материнской линии и отец — дипломаты, брат Кирилл — известный кинокритик. В ее венах смешалась кровь русских, армянских и болгарских предков. Окончив филфак МГУ, она трудилась то переводчиком, то искусствоведом, то преподавателем. Про Виктора Цоя и его и песни, надо признаться, она знала совсем немного.
«Мне все рассказывали, что у нас будет сниматься группа „Кино“ и что они дико знаменитые, — вспоминала позднее Разлогова о знакомстве с музыкантами. — В тот день мы сидели на „Мосфильме“ и вошли два мальчика. Впереди шел такой огненно-рыжий человек с безумными голубыми глазами и огромным попугаем в ухе. А я слышала, что группа „Кино“ — это Виктор Цой. В тот момент я понятия не имела о том, что Цой — это корейская фамилия и она должна как‑то ассоциироваться с азиатской внешностью. И когда вплыл Георгий Гурьянов с попугаем в ухе, я, естественно, решила, что это и есть Цой. А за его спиной шел очень высокий красивый мальчик-азиат. И я даже не совместила его с тем, что мне говорили о Цое. И вот это было их первое явление, по которому сразу же стало ясно, что они из одного мира, а все остальное вокруг — это совсем другое». Через несколько дней Соловьев с коллегами оказался на том самом историческом концерте «Кино» в «Метелице», где музыкантам вырубили ток и публика неистово скандировала: «Электричка везет меня туда, куда я не хочу». И дипломированный филолог в лице Разлоговой сильно впечатлился, просто не мог не впечатлиться.
Однако жизнь — штука нелинейная, и Наташа воспринимала это знакомство исключительно как забавное приключение. Когда начались съемки, Виктор рассекал по центру Ялты на пижонском мотороллере, в длинном черном пальто, ослепляя побережье белым развевающимся шарфом.
«Наташа со смехом рассказывала мне, что и думать не думала о романе с Виктором, — признавалась Джоанна в книге „Стингрей в Зазеркалье“. — И только спустя несколько лет она однажды разоткровенничалась: „Он был ужасно мил! Это единственное, что я тогда отметила. Но мы были из совершенно разных миров, и никаких причин продолжать общение у нас вроде бы и не было“».
Отдадим должное скромности Разлоговой, но со стороны все выглядело немного иначе. Как говорят в народе, шила в мешке не утаишь. И вошедший в образ глазастый мальчик Бананан быстро отсканировал перемены, произошедшие в его друге.
«Виктор на съемках встретил Наташу, которая работала ассистентом второго режиссера Виктора Трахтенберга, — откровенничал Африка в интервью Александру Житинскому. — И началась у них очень нежная дружба. У Цоя было черное пальто, и периодически на набережной Ялты — не скажу, что в кустах, но в местах довольно укромных — можно было видеть две загадочные фигуры. Они были в чем‑то похожи. То есть было ощущение, что их вырубил один скульптор из одного куска мрамора: две одинаковые пышные черные копны волос и две стройные фигуры».
Внутренняя свобода и независимость, а также изысканные манеры дипломатической среды и кинематографической элиты, блестящее знание иностранных языков произвели на лидера «Кино» мощное впечатление. Он начал смотреть на окружающий мир другими глазами, и спустя месяц из‑под его пера вышли следующие строки:
Звездная пыль — на сапогах.
Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок.
Солнечный день — в ослепительных снах».
Не дописав до конца мелодию, он взял билет на ближайший самолет, чтобы спеть эту незавершенную песню единственному человеку, для которого она была написана. И Разлогова этот красивый поступок оценила по достоинству.
«Наташа призналась мне позже, что за несколько дней до того, как им обоим нужно было разъезжаться из Ялты, она перебралась в гостиничный номер Цоя, — рассказывает Джоанна. — Сидя на кровати и слушая, как Виктор напевает только что написанную, еще никем не слышанную „Группу крови“, она поняла, насколько серьезны для него их отношения. Виктор был не из тех, кто готов с кем попало делиться еще незавершенными песнями. Он уже признался ей в любви, но она воспринимала его слова как сиюминутный порыв. И только в этот момент, видя нервный блеск его глаз, она поняла, что Цой говорил ей правду. На следующий день Наташа уехала в Москву, а Виктор — в Ленинград». В аэропорту они на прощание поцеловались и, не оглядываясь, пошли на разные рейсы. О будущем каждый из них старался не думать вообще.
В процессе работы над книгой я не нашел нигде упоминаний о том, что весной 1987 года семейная жизнь Цоя висела на волоске. При этом в глазах приятелей он выглядел прямо-таки идеальным отцом — начиная от помощи Марьяне и заканчивая левыми заработками на неочевидных концертах и тяжелой работой в котельной на «Камчатке».
«Марьяша к тому времени стала сильно злоупотреблять спиртными напитками, — признавался Африка в интервью Житинскому. — А Цой, насколько я знаю, много сил тратил на то, чтобы ей хоть что‑то объяснить».
Но в какой‑то момент Виктор все же не выдержал и сорвался. Произошло это через несколько дней после завершения съемок в Москве, когда «Кино» пригласили выступить в Вильнюсе на крупном рок-фестивале «Литуаника». По-видимому, чтобы отвлечься от множества проблем, Цой увлекся активной дегустацией местного вина. Причем настолько сильно, что это не могло не сказаться на выступлении группы.
Возможно, что столичный журналист сильно сгущал краски, но буквально через неделю эта печальная картина повторилась вновь. На этот раз — в Ленинградском Дворце молодежи, где во время очередного рок-клубовского фестиваля группа «Кино» представила новую программу и потерпела самую болезненную неудачу за всю свою историю.
В тот день Цою хотелось взять реванш за неудачное выступление на фестивале 1986 года. Виктор тщательно готовился к мероприятию и до мелочей продумал свой сценический имидж: сильно накрасил веки и нарисовал на щеке следы когтей диких зверей. Вечером 3 июня 1987 года он вышел на сцену один и впервые — на жестких, рубленых аккордах — исполнил «Группу крови». Со второго куплета в зале раздались громкие звуки гитары, баса и четкий барабанный ритм — на сцене появилась вся группа, причем в расширенном составе, с Африкой в качестве второго барабанщика и Андреем Крисановым на второй бас-гитаре. Исполнялись композиции из нового «героического цикла»: «Следи за собой», «Между землей и небом война», «В наших глазах», «Мама, мы все тяжело больны».
«Не помню, кто именно посоветовал Вите петь более низким голосом, — рассказывает Саша Титов. — Я уже давно не играл в группе, но присутствовал на фестивале, где Цой попробовал новый стиль на материале, который вошел потом в „Группу крови“. Я понял, что произошел перелом, и публика была ошеломлена. Некоторым понравилось, некоторые были в ужасе. Я понимал, что музыкантам придется еще много работать, но этот ход мне показался правильным».
К сожалению, в тот вечер мужественная энергетика «Кино» не совпала по настроению с полусонным залом. Казалось, что ничто не предвещало беды, и у сцены даже возникло подобие ажиотажа и толкучки. Но тут в дело вмешался президент рок-клуба Николай Михайлов. «Я прошу сесть наших гостей!» — грозно зарычал он в микрофон, чем немного остудил страсти. Но, когда подошла очередь финальных композиций «Легенда» и «Прохожий», часть фанатов обнаружила себя в районе буфета. Дослушать концерт до конца они почему‑то не захотели.
«Если найти запись в интернете, то можно увидеть, что публика была не особенно впечатлена и аплодисменты звучали довольно вялые, — вспоминает куратор Ольга Слободская. — А Дворец молодежи — это большой зал, на полторы тысячи мест. Похожая история была за полгода до этого, когда новогодний концерт „Кино“ собрал всего ползала. Тогда у публики был запрос на „ДДТ“ и „Алису“, на социальные песни в лоб. И „Телевизор“ тогда гремел с песней „Твой папа — фашист“. А что группа „Кино“? Новая волна, какие‑то лирические песенки про любовь. По крайней мере многим так казалось».
Можно только предполагать, почему на концерте Виктор не исполнял такие проверенные боевики, как «Последний герой», «Троллейбус», «Электричка» или «Транквилизатор». Возможно, он очень верил в новую программу, сердцем предугадывая ее огромный потенциал. Было бы неверно утверждать, что никто в тот грустный вечер не въехал в перспективы будущих хитов с «Группы крови». К примеру, главный редактор машинописного журнала «Ауди Холи» Гленн Казаков отказался от приглашения на пьянку с друзьями из «Рокси» и отправился погулять по ночному Петербургу, вдумчиво переваривая услышанное. Блестящий журналист и барабанщик казанской группы «Холи», он позднее принимал участие в интервью с Цоем для ленинградского фанзина «РИО» и, пользуясь случаем, публично восхитился этой программой.
К сожалению, таких ценителей, как Казаков, в городе оказалось немного. Так, на следующий день Цой купил в киоске газету «Комсомольская правда», где в статье «Невские ритмы» молодой корреспондент ТАСС Дмитрий Дибров писал: «Звучание группы стало жестче, что, на мой взгляд, обедняет палитру аранжировок». И выглядело это если не как приговор, то как крайне неприятный диагноз.
Словно предчувствуя грядущую реакцию медиа, Цой после выступления принял лошадиную дозу спиртного. Затем уселся посреди холла и закинул ноги на стол. К нему присоединился Володя Рекшан из «Санкт-Петербурга», и они вдвоем устроили пьяный и немного бестолковый джем.
«Выступление „Кино“ почему‑то не покатило, — утверждала Марьяна в книге „Точка отсчета“. — В зале уже не было привычного для Вити подъема. Встречали песни неплохо, но без сумасшедшего восторга… Может, звезды расположились не так, я не знаю. Бывает, что настроение публики неумолимо меняется, и оно зависит от разных причин. В тот раз настроение было среднее. Это оказалось обидным для Вити, который любил эти песни и строил по поводу них определенные планы… Короче, после того как его „не поняли“, он обиделся. Обиделся не на кого‑то конкретно, а на весь Питер».
Надо признаться, что в этот вечер поведение жены Цоя тоже было неидеальным. Возможно, женской интуицией она почувствовала в поведении Виктора что‑то неладное и дала волю эмоциям. В гримерке Марьяна устроила Цою выволочку — при музыкантах, журналистах и друзьях. Точных ее высказываний уже никто не помнит, но, судя по всему, хорошего там было немного. Вероятнее всего, после этого грязного скандала связь между Виктором и Марьяной начала трещать по швам. Но здесь можно только гадать.
«После фестиваля во Дворце молодежи Витька оказался настроен на разрыв с окружающим его музыкальным миром, — вспоминал позднее Гребенщиков*. — И был абсолютно прав, потому что мир, окружающий его, был чудовищный. И он разорвал связь с рок-клубом и ушел в абсолютно самостоятельную сторону. И опыт показал, что именно там ему и было место, именно туда к нему пришли сотни тысяч людей».
Но до этого момента еще надо было дожить. А пока Виктор с Рашидом Нугмановым ушли в ночь, без каких‑либо планов на продолжение банкета. Любопытно, что одетый в строгий костюм кинорежиссер нес дипломат, внутри которого звенели бутылки. В темных переулках они встретили знакомого музыканта, Алексея Федорова, который направлялся к себе домой на «Пионерскую» вместе с хорошенькой Ирой Шароватовой, будущей участницей группы «Колибри».
Дальше случилась шумная вечеринка, где произошла знаменитая история с наручниками, которые Федорову привез из Венгрии его дедушка. Смысл игры состоял в том, что ключ прятался в задний карман, а испуганной Ирине, прикованной к Цою, хозяин заявил, что ключ потерян. Такая вот была жесткая игра. Через несколько часов друзей по несчастью все-таки расковали, а Рашид отыскал телефонную будку и сообщил Марьяне, что Виктор находится с ним в гостях. Мол, не стоит волноваться.
А на следующий день Цой пошел на главпочтамт и заказал разговор с Москвой. Он знал, что Наташа на все лето уезжает с ребенком под Ригу, и решил немного с ней поболтать. Они не виделись уже две недели, и от звуков ее голоса Виктор подсознательно забывал все беды и чувствовал себя совершенно счастливым человеком.
* Борис Борисович Гребенщиков внесен Минюстом в реестр иноагентов.