Если можно кого‑то назвать художником-оптимистом, так это Дугласа Коупленда. И его оптимизм — это не про настроение, а про жанр: то, что он художник социальный, а не политический, позволяет ему изобретать троянского коня и представлять его эзоповым языком. Его катастрофа прекрасна, и он, как всегда, невероятно точно чувствует время: все мы живем сегодня в состоянии возвышенного ожидания, притом, что именно ждет нас впереди — никто не знает. Поэтому все живут как в последний раз и каждый человек живет на скорости и в эйфории.
Я попытался создать музей будущего — вместе с учеными, техниками, поэтами и мечтателями, всеми, кто занимается созданием того, что будет дальше. Шесть сцен работают вместе как детали конструктора, но на каждой из них происходит отдельное действие. Их герои вступают в собственные отношения, занимаются технологиями, любят друг друга — а, главное, пытаются предвосхитить то, что должно вот-вот случиться.
Желтая сцена, ученые
Федор Павлов-Андреевич: Ученые уже сегодня наполовину люди, а наполовину синтезированные механизмы. Посмотрите внимательно на этих: у них ненастоящий румянец, а движения скованны. Мы не можем угадать, что происходит в их сознании, и для нас его как будто не существует — не существует, потому что наше сознание не может это понять. А в холодильнике спрятан как раз тот самый мозг, который будут имплантировать каждому человеку, рожденному после 2015 года. Вы имейте ввиду, что я недавно был в музее будущего в городе Рио, где я изредка живу. Его здание построено Калатравой, и директор музея сказал, что любой ребенок, которому сегодня меньше пяти лет, будет жить в среднем от 125 до 150 лет. Это просто аксиома. А луна на фоне — символ рождения Коупленда в 1961 году, в эпоху, когда все только и делали, что мечтали о покорении космоса.
Дуглас Коупленд: Желтая сцена населена учеными, которые создают тот мир, что сегодня трудно описать. Технологии сегодня развиваются совершенно беспрецедентно — такого не было за всю историю, так что у нас нет примера, с которым мы бы могли сравнить то, что происходит, и осознать происходящее сегодня. Ученые придумывают устройства, которые меняют способы нашего восприятия мира и то, как мы привыкли думать о нем. Это зачастую довольно скромные люди, внутри которых прячутся самые настоящие волшебники.
Красная сцена, рабочие
Федор Павлов-Андреевич: Пора свернуть демагогию и обратиться к рабочему классу — людям физического труда. Дуглас про них как‑то сказал важную вещь: «Вы не понимаете, какие деньги скоро будут получать люди, которые занимаются физическим трудом и работают руками. Это будущие олигархи, скоро все перевернется». AES+F сделали об этом проект «Inverso Mundus», и здесь перед нами будущие антиподы, которые сегодня зарабатывают нормально, а завтра будут зарабатывать больше всех. Самое главное, что Дуглас позвал с собой работать над этой инсталляцией человека, который занимается витриной Dior и так далее. Эти гламурные материалы теряют свое первоначальное значение и превращаются в какую‑то дивную поэтическую вакханалию. А бриллианты здесь потому, что в будущем их будут покупать рабочие, а мы с вами пересмотрим отношение к собственным рукам.
Дуглас Коупленд: Мы не то что идеализируем рабочих, просто отдаем себе отчет, что на наших глазах меняется предназначение физического труда. Сам я происхожу из рабочего класса и поэтому никого не романтизирую. Но мне интересно, как само понимание этой работы изменится через десять лет: рабочие всегда были тесно связаны с технологиями и оттого легко адаптировались к требованиям времени. А еще любой человек, который любит свою работу, — счастливчик. Многие умирают, до того как успевают понять, что им действительно нравится делать в жизни.
Синяя сцена, ковбои
Федор Павлов-Андреевич: Это мои любимцы: посмотрите на их наряды — они нескромны. Архетип ковбоя на наших глазах обрастает преувеличениями и трансформируется. Ковбои уходили, возвращались, снова уходили, а теперь возвращаются опять. Дуглас сам в большей степени ковбой, чем кто бы то ни было из всех присутствующих персонажей. Пусть клетка и шляпа не вводят вас в заблуждение, Дуглас имеет в виду очень конкретные вещи. На фоне — атомы как символ той природы, что ковбой созерцает в течение дня. Дуглас говорит, что ковбой — это одинокий пастух и поводырь, который ведет за собой не только свою лошадь, но и невидимые стада. Он находится в полном согласии с природой, в седле наблюдает окружающий мир и фантазирует — я не хочу употреблять слово «галлюцинирует», но это примерно тот же опыт.
Дуглас Коупленд: Я рос на настоящей ферме в Канаде — с реальными ковбоями. Вы, наверное, не знаете, что это за люди, и я вам объясню. Они мечтатели, они отшельники, они пастухи. Из своего седла они наблюдают за дикой природой и миром вокруг себя, их работа — в сохранении мира. Ковбой как пастух должен хранить мир в порядке. Это его каждодневный труд.
Зеленая сцена, космонавты
Федор Павлов-Андреевич: Это 1960-е, которые хочется повернуть вспять. Каждые предыдущие десятилетия становятся желанными. Забавно, как мы ненавидели брежневские творения вроде ТАСС в Москве, а сегодня они становятся сверхсексуальными. Или ЦДХ, который собирались рушить десять лет, а сегодня он стал памятником архитектуры и народным достоянием. Наше сознание быстро перекраивает это.
Космонавты когда‑то казались нам будущим, а теперь неисправимым прошлым. Вот кто из детей сейчас мечтает стать космонавтом? Конечно, многие люди мечтают полететь в космос, но что мечтать — заплати деньги! Будущее уже все наступило. Мне кажется, что космонавты станут секси через лет 20, когда космос будет окончательно покорен, а ретрокосмонавты будут ходить на свои космические дискотеки.
Дуглас Коупленд: Я родился в 1961 году, поэтому одна из сцен здесь населена космонавтами. Для меня все это было очень близко: первая высадка на Луне, первые машины, покоряющие Марс. Луна, как и Арктика, не может принадлежать одному отдельному человеку — именно это мы и понимаем, когда смотрим на небо. Вселенная и все, что есть вокруг нее, принадлежит нам всем — и никому в отдельности. И космонавты — это граждане Луны, а не Земли, того пространства, что принадлежит всем.
Розовая сцена, тусовщики
Федор Павлов-Андреевич: Диско существует столько лет, сколько я помню себя, — и столько лет, сколько себя помнит Дуглас Коупленд. Мне кажется, что каждые 3–5 лет диско радикально меняется. Сегодня диско — это музыка для спортзала, самый чудовищный микстейп, который только можно себе представить. И визуальные образы диско настаивают, что это как раз то будущее, что уже наступило.
Дуглас Коупленд: Я знаю, что в Советском Союзе было плохо с дискотеками, но, судя по тому, что я вижу сегодня, у вас все компенсируется. Столько воспоминаний о дискотеках существует в моей памяти, но я до сих пор не могу забыть, чем они были в 1970-е годы: с композициями, которые будто бы проигрывались бесконечно, а молодые влюблялись и танцевали без конца. Люди на вечеринках очень забавны: днем у них может быть какая угодно работа, но как только ты говоришь волшебное слово «вечеринка», люди превращаются во что‑то особенное — то, чем они могут быть только на этом празднике жизни.
Фиолетовая сцена, атлеты
Федор Павлов-Андреевич: Движения и действия спортсменов — это преодоление собственных возможностей. Коупленд говорит, что никогда не сможет так, потому что находится внутри своего тела, которое считает чужеродным именно потому, что оно никогда не сможет дотянуться до этих рекордов. Коупленд поднимает их заслуги высоко и показывает атлетов звездами, точно так же, как и рабочих физического труда, — такие вот параллели пронизывают весь проект.
Дуглас Коупленд: Я всегда восхищаюсь людьми, чей ум поспевает за телом и наоборот. В XX веке люди мечтали о машинах, которые станут их невероятными телами, и тела этих людей напоминают мне об идеальных машинах. Вот о чем я размышляю в своем теле, которое не способно повторить то, что творят эти невероятные мастера спорта. Есть такое слово «проприоцепция» — его смысл связан с тем, чтобы чувствовать себя в своем теле. Некоторые люди, которым это удается хорошо, становятся танцорами, актерами или атлетами. Проприоцепция — это особое чувство или комбинация зрения, тактильного чувства и ощущения равновесия. А атлеты напоминают мне универсальную силу в смысле проприоцепции — и мы смотрим Олимпийские игры, следя за тем, как далеко они могут зайти в борьбе с самими собой.