Про что я сейчас буду вам рассказывать? У образованного класса в последние несколько лет есть ощущение, что общество скользит куда-то в архаику: резко завинчиваются гайки, политический режим становится более ригидным и жестким. При этом в стране незаметно, под радарами, происходит что-то еще. Прекратился бум политизированных общественных движений, потому что они подвергаются давлению и репрессиям, но вместе с тем не остановился бум благотворительности: за эти же несколько лет количество людей, которые рутинно участвуют в благотворительности, увеличилось на порядок, это стало обычным делом для множества простых людей, не интеллигенции, не элиты. Резко вырос спрос на просвещение: появляется огромное количество новых просветительских проектов, популярные издания печатают научно-популярные статьи, и у них у всех есть своя аудитория. Люди учатся, бегают по курсам, смотрят лекции в интернете. Растет спрос на психологическую грамотность.
У людей, живущих в России, по исследованиям социологов, быстро растет количество социальных связей: у среднего россиянина становится намного больше знакомых, за пару лет их количество увеличивается в полтора раза. С 2005 года этот рост происходит отчасти благодаря техническим средствам: интернет, мобильная связь, социальные сети, которые позволяют заводить социальные связи легче, чем терять их. Раньше человеку найти друга было трудно, а потерять легко: переехал, сменил работу — большинство знакомых покинули твой круг общения. Сейчас, чтобы потерять человека, его нужно забанить в фейсбуке. Это действие. Вы должны очень сильно не хотеть его иметь среди своих знакомых, чтобы вымести его из своего круга. По умолчанию наши знакомые остаются с нами. У нас не только радикально больше знакомых и знакомых знакомых — их круг намного более разнообразен.
Это приводит к огромному росту способности к взаимопомощи, и благотворительность — только один пример. Люди, у которых больше знакомых, разнообразнее круг связей, увереннее чувствуют себя на текущей работе, потому что знают, что если они ее потеряют, то смогут найти новую. Социальные сети каждого конкретного человека становятся более диверсифицированными. Мы дружим с разными людьми из разных городов, разных возрастов, и гораздо интенсивнее, чем 10 лет назад.
Вдруг появилась мода на разговоры о тех темах, которые раньше считались либо табуированными, либо слишком мелочными, слишком про частную жизнь, чтобы про них вообще вспоминать. Например, флешмоб «Я не боюсь сказать», когда женщины лавинообразно заговорили о количестве сексуального абьюза, которому они подвергались в своей жизни. В социальных сетях стали обсуждать то, о чем раньше говорить было вроде бы стыдновато и мелочно. Например, как бабушки кормят детей, провоцируя у них пищевые расстройства — это стало серьезной темой, не мелочь какая-то. Кто выполняет домашнюю работу и сколько рабочих часов это добавляет женщине? Кто режет салаты на работе в тот момент, когда кое-кто в курилке решает важные проблемы и обменивается сплетнями, которые хотелось бы знать и женщинам тоже? Мелочно, да? Стыдно и неудобно. Неловко слушать, как серьезный человек про такое разговаривает. А ведь это те механизмы, из которых складывается ограничение жизненных шансов для множества людей, из них же складывается психологическая травма для детей, которая потом оборачивается серьезными проблемами. И люди учатся их проговаривать, не скрывать от себя, не делать друг перед другом вид, что этого нет или что они выше этого.
Такие истории вдруг начали озвучиваться и вызывать интерес. Стало намного более социально приемлемым показывать, что тебя это волнует. И разговор на эти темы вызывает гораздо более болезненную реакцию, чем несколько лет назад. Особенно остро реагируют те, кто этими проблемами травмирован, и те, кто становится источником таких проблем для других и не хочет об этом слышать и думать (каждый из нас в определенной степени принадлежит к обеим категориям).
Мы оказались на том уровне развития, когда стала возможна публичная дискуссия о проблеме абортов. Есть много людей, которые считают, что аборт — это право женщины, но сейчас вышли в публичное пространство и громко заговорили те люди, которые активно против, которые на эту интимную тему не стесняются громко вопить: «Какие вы сволочи! Вы пропагандируете убийство!» Раньше их было не слышно. Почему нас было слышно первыми? Потому что мы более продвинутые, мы первыми зарегистрировались в фейсбуке. Но сейчас доступ в интернет, то есть доступ к этому формату общественной дискуссии, получило большинство, и мы уже не можем доверить эти вопросы государству, специалистам, нам приходится о них спорить.
Мы привычно списываем появление того, что нам кажется устаревшими взглядами и отсталой позицией, на архаизацию общества: «У нас же правительство хочет, чтобы мы все вернулись в средневековье или Советский Союз…» На самом деле, люди с такой позицией просто получили доступ в пространство общей дискуссии в силу того самого развития общества, которое первым дало голос самым продвинутым. Да, правительство сейчас делает попытку на этом проехаться. Думаю, что обломается оно так же, как уже обломалось на попытках проехаться на всех предыдущих низовых идеологических течениях: либеральном и националистическом, к примеру. (Можно сформулировать иначе: все низовые идеологические течения обломались на попытке мобилизовать государство на выполнение своих целей). Песков уже сказал, что лидер «Ночных волков» зря обругал Константина Райкина за либеральные высказывания. Почему? А не фиг. Никакое низовое движение, никакие идейные люди со своей повесткой уже несовместимы с той государственной бюрократией, которая у нас есть. Это не вопрос конкретных политических взглядов. Люди, которые участвуют в сколь угодно неприятных вам и мне низовых идеологических движениях, — это люди, которые в политическом смысле перешли из модерна в постмодерн, из общества, где все делается через государство, в общество, где все делается через горизонтальные социальные связи, через высказывание, через мобилизацию единомышленников. Государство все, конечно, пытается мобилизовать в свою пользу. Но государство настолько застряло в предыдущей эпохе, что может только защищать себя от всех этих низовых процессов самоорганизации гуртом, а вовсе не удовлетворять цели каких-то из них.
Причем тут флешмоб про насилие над женщинами? Мой ответ такой: наше общество сейчас проходит тот период, который западное общество проходило в 60–70-е годы. Механизмы координации преобразуются: эффективными становятся сетевые, горизонтальные, основанные на прямых социальных связях и самоорганизации.
Общество очень хорошей координации между людьми — это то, что называется индустриальным периодом, или поздним модерном. Это когда государство всех регулирует, и оно везде главное, и делает так, чтобы мы были все такие как бы одинаковые, легко друг с другом стыковались в очень плотной рамке ограничений. Все читаем одни книги, все поем одни гимны, все встаем одновременно и идем к станку. Люди становятся послушными винтиками, но зато их очень легко организовать на большие дела, большие проекты. Общество выходит из этого состояния, когда происходят две вещи одновременно. Первая: мы настолько обточены государством и другими большими системами для беспроблемного взаимодействия друг с другом, нам настолько легче друг друга понимать, чем это было до эпохи модерна, что мы уже можем без этих больших систем координироваться друг с другом, кооперироваться напрямую, например, организовываться по социальным сетям. Скажем, прийти на эту лекцию. Кто-нибудь узнал о лекции не через соцсети? Ну вот видите.
Вторая причина: люди очень устают от слишком большого контроля государства над гражданами и способности государства влезть куда угодно. Представьте себе, насколько зависим от своей работы человек, который трудится в большой корпорации и не может поменять работу, потому что другой для него нет. Он очень сильно зависим. Его начальник и его сослуживцы имеют возможность лезть ему под шкуру, в личную жизнь. Это такая странная история, когда почти у всех людей есть то, что социологи называют «мастер-статусом», когда один какой-то ваш статус определяет, кто вы есть для окружающих.
Например, домохозяйка. Все представляют, чего ждать от домохозяйки? Мы понимаем, какова эта социальная роль. Путиловец. В советское время путиловец — это статус, который все объясняет про человека. Он уже двадцать лет как профсоюзный функционер, и вот-вот его изберут в Верховный Совет по рабочей квоте, а он все еще путиловец. Преступник. Один раз в тюрьму сел — все, преступник. 10 раз совершил преступление и не попался — нет, еще не преступник. Но когда государство его поймало и повесило эту стигму, заставило получить опыт сидения в тюрьме, тогда он стал преступником, и его все боятся. Это статус, который тебя клеймит, маркирует. Лауреат, артист. Не все статусы стигматизирующие, но тем не менее. Еврей в Советском Союзе — понятно, хочет в Израиль. Это не дает вам развивать те идентичности, которые плохо стыкуются с основным мастер-статусом.
Но ограниченный 8-часовой рабочий день приводит к тому, что у каждого человека есть досуг. А развитая, продвинутая модерном, медицина дает длинную жизнь. Люди наслаждаются возможностью кроме работы иметь еще и хобби и еще какое-то занятие, множество социальных лиц. Идентичность начинает множиться. У людей появляются возможности быть кем-то еще, быть кем-то другим, быть с людьми на других, менее четких и принудительных условиях, предъявлять миру разные идентичности. Идентичности перестают перестают липнуть одна к другой: раз ты домохозяйка, то ты обязательно не работаешь. Так, женщина может быть домохозяйкой и вести свой бизнес. Она может не хотеть, чтобы ее воспринимали только как домохозяйку но одновременно с этим не хотеть, чтобы ее воспринимали только как бизнес-вуман, потому что большой кусок ее жизни — это семья. Она хочет иметь возможность предъявлять это все одновременно.
Появляется спрос на более мягкие, более гибкие, более горизонтальные отношения между людьми, на признание множественных идентичностей и того, что все разные. А разнообразие продуктивно. Одинаковость была продуктивна — она давала нам возможность координироваться, делать что-то вместе. Но разнообразие еще более продуктивно, оно позволяет нам строить более сложные и эффективные системы.
Когда вы руководите «Гуглом», разнообразие вам на руку. Чем из большего количества стран приедут программисты, тем лучше будет ваш средний программист. Вы же «Гугл», можете выбирать лучших. Хорошо, если у вас в коллективе есть женщины, представители меньшинств. Вам это важно, потому что у вас очень разнообразная аудитория, вам полезно, если и в коллективе было бы так же разнообразно.
Если вы университет, вы боретесь за дайверсити. Это происходит не только потому, что вам жалко меньшинства и хочется помочь им выбраться из тех проблемных условий, в которые их загнал прошлый период истории. Но и потому, что это ваш шанс дать студентам возможность научиться взаимодействовать с любым человеком — из разных стран, разного возраста, с разными убеждениями. Мало ли куда их потом занесет судьба и карьера? Мы учимся существовать в разнообразном сообществе, потому что потом нам работать в разнообразном сообществе. Кто-то из нас пойдет в международную компанию, а кто-то станет ученым и будет всю жизнь общаться с людьми со всего мира, а кто-то пойдет в строительный бизнес, и ему придется руководить рабочими — мигрантами из двадцати стран одновременно.
С одной стороны, такая диверсифицированность для нас выгодна, но с другой стороны, она на нас едет, проходится по больному многим. Я понимаю людей, которые читают истории по тегу «янебоюсьсказать» и понимают, что они были частью травмы для огромного количества женщин, которые нечаянно повстречались им на пути. Я не говорю про сознательных насильников. Представьте вот, что пишет девушка в рамках этого флешмоба: «Я вздрагиваю каждый раз, когда мужчина пытается подать мне пальто и взять мою сумку». Не потому, что она феминистка, которая считает, что это является указанием на ее подчиненный статус. Нет, совершенно по другой причине. Потому что, когда вы взяли у человека сумку, вы получили контроль над его имуществом, а у нее был в жизни случай, когда молодой человек джентльменски берет сумку, а потом, когда разговор становится неприятным, она не может у него забрать свою сумку, пока он этот неприятный разговор с ней не закончит по своей воле. И теперь она вздрагивает от этого жеста. И вы, джентльмен, который в жизни ни одного грубого слова женщине не сказал, вдруг с ужасом понимаете, что какие-то из женщин, у которых вы из джентльменских соображений взяли тяжелую сумку, в этот момент внутренне сжимались. Сталкиваться с этим знанием больно, неприятно. У человека начинается стадия отрицания, и происходят кошмарные скандалы в интернете. Информация о чужом жизненном мире прорывается в общественное пространство. В следующий раз, прежде чем взять у женщины сумку, вы прикинете: «Эта дама меня уже знает 5 лет. Наверно, она уже в курсе, что я ничего такого не выкину». Или спросите: «А тебе комфортно, если я это сделаю, или только из вежливости бы согласилась?»
Сначала будет больно, а потом количество счастья вокруг вас начнет увеличиваться. Это продуктивный процесс — столкновение жизненных миров разных людей. Это и есть приход следующей волны модернизации. Так общество становится еще более связанным, наше взаимодействие более эффективным. Когда мы учимся делать свой жизненный мир доступным для других, говорим, например, о такой травме, это не только слышать больно, говорить об этом еще больнее, но мы учимся об этом говорить, а услышав это, мы учимся на это реагировать — не только болью от сиюминутный травмы, но и изменением своего поведения. Мы учимся, например, как вести себя, когда кто-то в вашей ленте чем-то таким делится. Что не надо в этот момент въедливо выяснять подробности, это слишком похоже на недоверие. А надо защитить того, кто говорит, если кто-то пришел хамить или троллить, — потому что для другого это всегда сделать проще, чем для себя самого. В результате наша жизнь становится более мирной, наша координация — более простой, экономика — более эффективной, и просто в буквальном смысле счастья в обществе становится больше. Уважения людей друг к другу становится больше.
Эти процессы долгое время шли подспудно, но мне кажется, что сейчас уже российское государство осознало опасность этих процессов. Когда я говорю про государство, я не имею в виду Владимира Путина и его ближайшее окружение, я имею в виду всех людей, из которых состоит государство. Посмотрите на учительницу в средней школе, только не в хорошей, не в 57-й. Как она не любит, чтобы у детей были мобильники в классе. У нее будет много высокопедагогических аргументов против телефонов: вредно для глаз, мешает уроку, каждый тупит в свои гаджеты. Что ее тревожит на самом деле? То, что, если она наорет на ученика, он сможет тут же позвонить родителям, а родители смогут тут же позвонить директору. Благодаря всем этим сетевым процессам у среднего родителя очень выросла психологическая грамотность. У нас уже даже родитель со средним образованием часто знает, что на детей орать нехорошо, что школа может сильно травмировать, что травмированный ребенок — это плохо и что у него есть моральное право защитить своего ребенка, быть на его стороне, а не на стороне системы. Это и есть прогресс.
Я хотела бы сказать, что будущее не отменишь, что это объективные процессы, которые настолько экономически выгодны и социально эффективны, что они пробьют любой заслон, но, к сожалению, я не уверена, что это так. Будущее отменить можно. Но очень больно и очень дорого. Отмотать обратно от общества сетей, скорее людей, работающих головой, чем людей, работающих руками, от множественных статусов, какой-то относительной толерантности и т. д. в эпоху квадратно-гнездовой организации общества и поставить всех обратно к станку действительно еще никому не удавалось. Когда государству удается выиграть эту войну, оно опускает общество обратно в индустриальную эпоху, в архаику, в премодерн, в такую же дикость, в какую его опустило бы единовременное разрушение государства.
Будем надеяться, что мы успеем первыми, наши процессы быстрые, а их медленные. Мы развиваемся по экспоненте, а они развиваются по прямой. Прелесть этих процессов в том, что каждый может стать их частью, и это не очень трудно, это не требует обязательно каких-то драматических революционных жертв. Чуть-чуть больше внимания к чужим чувствам и ощущениям, чуть-чуть больше готовности принять то, что другие люди от вас отличаются, чуть-чуть больше готовности быть не на той стороне, которая дискриминирует, а на той, которая принимает. Когда к вам приходит наниматься в службу такси рабочий по имени Сурен, прежде чем предположить, что человек не знает Москвы и плохо говорит по-русски, найдите его в соцсетях. Может, он выпускник истфака МГУ. Так тоже бывает в нашем обществе неконсистентных статусов. Это не требует жертв, это требует нескольких минут времени. Спасибо за внимание.
9 ноября в рамках совместного проекта «Афиши» и InLiberty состоится публичный разговор главного редактора «Афиши Daily» Екатерины Дементьевой с социологом Ириной Тартаковской на тему «Как меняются гендерные роли?». Зарегистрироваться на событие можно здесь.