Замыслу Марка Захарова, патриарха театральной и кинорежиссуры, уже лет десять. Говоря по правде, мало кто верил, что на сцене респектабельного и в последние годы конъюнктурного «Ленкома» действительно может появиться «День опричника», мрачнейшая притча Владимира Сорокина о ближайшем будущем России. Однако невероятное случилось. И это событие, что ни говори. Постановка здесь — самого мэтра, а не его правых и левых рук, как нередко бывало прежде. В ролях заняты лучшие из лучших — от легендарного Леонида Броневого (его персонаж князь Собакин вставной и ненужный, но выезд актера на сцену в инвалидной коляске дарит залу несколько минут счастья) до темпераментного Антона Шагина (адъютант Федька). Государя Платона Николаевича и вовсе играют по очереди Дмитрий Певцов и Виктор Вержбицкий.
Действие, правда, перенесли «через 100 лет после премьеры», но кого это может смутить? К эзоповым ухищрениям давно привыкли все, в будущее никто не верит, а настоящее — вот оно, более чем наглядно и узнаваемо. Даже первая бросающаяся в глаза декорация, газовая труба с китайскими иероглифами, кажется атрибутом сегодняшним.
Декорации, раз уж зашла о них речь, в «Дне опричника» выразительные, пусть Алексей Кондратьев не обладает таким индивидуальным почерком, как покойный Олег Шейнцис, ушедший из жизни ровно десять лет назад — тогда же, когда родился замысел этого спектакля. Подвижные гигантские конструкции четко указывают на незначительность человека в рамках системы, часы идут назад, на стенах висят волчьи головы, посреди сцены возвышается ржавая ракета. В опричной России неважно, какой год: всегда здесь и сейчас. День опричника — и день сурка, он такой же, как остальные дни.
Во всяком случае, так было у Сорокина, ответившего своим днем бодрого палача на хрестоматийные 24 часа из жизни жертвы — основу основ неформальной советской литературы, солженицынский «Один день Ивана Денисовича». У Захарова все несколько иначе: его Комяга (Виктор Раков, абсолютно органичный в роли деловитого карателя) просыпается опричником, а закат встречает свободным человеком. В его жизни этот день поворотный.
Здесь первая и, вероятно, важнейшая претензия к ленкомовской инсценировке. Сразу можно было предположить, что апофеоз сорокинского гротеска, «опричную гусеницу», Захаров на сцену переносить не будет: какой возрастной рейтинг ни ставь, как ни закавычивай ритуальную гомосексуальную оргию в кругу спецслужбистов-убийц, все равно подведут под статью (а если нет такой статьи, придумают специально). Однако худрук «Ленкома» пошел дальше. Он ввел в сюжет любовную линию, сделав главной героиней — к финалу вырастающей и вовсе в Богородицу — вдову Куницыну и, соответственно, свою дочь и любимую актрису Александру Захарову.
Можно сколько угодно критиковать несколько однообразную манеру Захаровой или даже злорадно вспоминать ее возраст, якобы непригодный для романтического материала. Однако в этом театре она безусловная звезда, ее появление на сцене встречают едва ли не овацией; сама же условная стилистика режиссуры позволяет принять любое допущение в области кастинга. Но не в драматургии. Проблема с вдовой Куницыной в том, что она выводит сорокинское повествование в иную, не органичную ему плоскость. Выдающийся душегуб Комяга, даже гордящийся своим душегубством, вдруг предстает перед нами застенчивым мальчиком, который влюбился в незнакомую женщину — да так, что послал к чертям всю свою карьеру. В рамках самой общей театральной абстракции в такое не поверить никак, ни за что.
Чтобы стало понятно, вспомните «Убить дракона», последний кинофильм Захарова, где нежную деву Эльзу держал в невестах правая рука Дракона — карьерист и мерзавец Генрих. Играли их те же Захарова и Раков. Теперь представьте себе финал той истории, в которой Ланселот гибнет, а Генрих исправляется, предлагает Эльзе побег — и так влюбленные ускользают от тирана-ящера. Можно такое себе представить? Даже в полном надежд 1988-м, когда вышел фильм, — маловероятно. А сегодня, когда день опричника действительно настал, и подавно.
В остальном, как оказалось, эклектичная эстрадная эстетика «Ленкома» не так уж противоречит велеречивому монолиту филигранной сорокинской сатиры. В спектакле полно отсебятины, и часто веришь в нее без труда: если такого в книге не было, то могло бы быть. Номер с ясновидящей Прасковьей Мамонтовной (Татьяна Кравченко), помыкающей китайскими рабынями и топящей печь собраниями сочинений русской классики, — из числа таких. Как и дуэт государя — Певцов превосходно играет кого-то наподобие Дракона с его тремя разными головами, меняя интонационные регистры на ходу, — с его зятем, графом-извращенцем Урусовым (Александр Сирин). Фактурный Сергей Степанченко оказался идеальным Батей, приближенным силовиком. Лучшая роль спектакля, вне сомнений, принадлежит Ивану Агапову: его персонаж, загадочный Демьян Златоустович, выходит в начале первого и второго акта, чтобы выразительно прочитать залу проповедь из «Теллурии»: «Аще взыщет государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа и токмо по воле Божьей, по велению мирового империализма, по хотению просвещенного сатанизма…»
Макаронический волапюк Сорокина гениально передает кашу в мозгах, где сложное сплетение давно потерявших смысл штампов убило даже намек на любую идеологию или веру. Но Захаров противоречит писателю и самому себе: нет, не убило, и в кромешной тьме можно полюбить, и спастись тоже, а за ночью последует рассвет. Трудно сказать, чего больше в этом катастрофически неровном, но все же неординарном спектакле, прекраснодушия или отчаяния, идеализма или цинизма (ведь публика любит хеппи-энды). Ясно лишь одно: Сорокин искал и безошибочно нашел в обычном, похожем на нас человеке опричника, а Захаров все еще надеется отыскать в опричнике человеческое.
Читать