Познакомьтесь с Галиной Балашовой, дизайнером советских космических кораблей

Немецкий архитектор Филипп Мойзер наткнулся на мои работы в интернете, а я даже и не знала, что они там есть: у меня нет компьютера и я, честно сказать, не представляю толком, как это все работает. Мойзер делал большое исследование по архитектуре модернизма и захотел получить разрешение на использование изображений. Дело в том, что в 1991 году после 30 лет работы на главном космическом предприятии Советского Союза НПО «Энергия» (разумеется, секретном) я ушла на пенсию и смогла сделать выставку своих работ в Союзе архитекторов. Я всю жизнь писала акварели, потому что архитектор должен хорошо писать — иначе как представлять свои идеи? У нас не было всех тех возможностей, что есть сейчас. Свой первый эскиз бытового отсека космического корабля «Союз» я сделала на кухне за выходные, впоследствии он был утвержден Сергеем Королевым и стал базовым для всех кораблей этого типа.

Так вот, на выставке я повесила сорок своих пейзажей и рисунок эмблемы «Союз–Аполлон». Один из архитекторов, Андрей Кафтанов, заинтересовался этой работой, я рассказала ему о своих проектах, он приехал ко мне в гости. Это был 1998 год. Все разработанные мной интерьеры космических кораблей — несколько «Союзов», «Салют», «Мир» — лежали у меня под кроватью, чтобы не скручивались. Он забрал у меня штук двадцать больших листов, сделал копии, разместил в интернете и, кажется, даже продал их, утверждая, что помогает «голодающему» советскому инженеру-архитектору. Я про это не знала и с продаж ничего не получала. В 2012 году мне позвонила ассистент Филиппа Мойзера и спросила, жива ли я — мне тогда был 81 год — и готова ли с ними сотрудничать. Мой внук по совету агентства авторских прав написал на английском письмо в издательство Dom Publishers и через полчаса получил ответ от Мойзера: «Через неделю буду в Москве». Так началось наше сотрудничество — мы вместе издали две книги и сделали две выставки.

Моя жизнь шла своей дорогой: после окончания МАРХИ, где нам преподавали ученики Жолтовского — талантливые архитекторы и теоретики Михаил Оленев и Юрий Шевердяев, — в 1955 году меня по распределению отправили в Куйбышев (теперь — Самара). Тогда активно шла борьба с украшательством — хрущевская программа по минимизации излишеств на фасадах зданий. Жить мне было негде, крыша в комнате текла, среди шкафов и бумаг бегали крысы, и решать этот вопрос советская страна не собиралась. Через год ко мне приехал школьный друг и товарищ, который сделал мне предложение; мы расписались, и я сразу вернулась в Москву. Муж мой закончил физико-технический институт в Долгопрудном: он был инженер-физик по теплозащите кораблей от сгорания и его распределили в КБ Королева. Меня взяли на работу по его рекомендации — в отдел главного архитектора, начальник которого по каким-то причинам был сантехником по образованию. Шел 1957 год.

В 1961 году Гагарин побывал в космосе, и после полета еще нескольких космонавтов на «Востоках» Сергей Королев дал указание спроектировать «Союз» с бытовым отсеком, чтобы в нем можно было жить в течение недель полета. Диаметры спускаемых космических аппаратов были маленькими — 2–3 метра, космонавты лежали в ложементах во время спусков и подъемов. Сейчас это звучит обыкновенно, но тогда интерьер космического корабля делали впервые в истории — этому не учили в университетах. Сначала в отделе Феоктистова подготовили макет, где с учетом правого и левого борта разместили два примерно одинаковых по весу и по размеру ящика, покрасили в красный цвет, поместили в них приборы, вывели зарядки. Говорят, Королев страшно ругался матом — жить в таких условиях было нельзя, тем более в космосе.

На Королева работал художник Виктор Дюмин — ему было 50 лет, намного старше меня. В основном он раскрашивал ракеты, чтобы Королев показывал их правительству. Я с ним познакомилась во время работы над памятником Цандеру — учителю Королева — в Кисловодске: меня пригласили помочь — и я сделала для него постамент.

Заниматься бытовым отсеком «Союза» сначала предложили именно Дюмину, но он как художник понимал, что это архитектурная работа, и посоветовал Феоктистову обратиться ко мне. Проектный отдел был секретным, и внутрь могли попасть только его сотрудники. Мы встретились с Феоктистовым на лестнице. Он дал мне исходные данные, форму отсека, объем аппаратуры и условия эксплуатации — этого было достаточно для проектирования.

Дома за выходные я сделала такой проект. Это была нормальная архитектурная работа, которой я 6 лет училась в институте. В понедельник там же на лестнице я отдала проект Феоктистову, позже он позвонил и сказал, что Королев его одобрил. Меня пригласили делать макет. Один из ящиков орбитального отсека, левый от входного люка, я превратила в «сервант» — шкаф с оборудованием, пультом и отделениями для бытовых вещей и книг. Рядом с «сервантом» размещалось АСУ — ассенизационно-санитарное устройство (или туалет) в виде небольшого кресла. Второй ящик, справа от входного люка, выполнял функцию дивана и тоже был заполнен оборудованием. Этот проект у меня сохранился — точнее, его копии.

Всю свою жизнь я занималась двумя вещами одновременно — в отделе главного архитектора и в КБ. Моя начальница отдела была очень недовольна, но когда звонили от Королева, она не могла запретить мне отлучаться. Лично с Королевым я знакома не была, но мы виделись, он подходил к моему кульману, наблюдал за работой. Он был большой человек и строгий очень, мы его боялись. В общем, дисциплину все соблюдали.

Службы проектирования интерьеров и службы архитектуры в КБ не было, потому что инженеры не понимали сути такой работы. Они говорили: «Архитектор же дома строит, что ты тут делаешь?» Я много раз объясняла, что архитектура — это организация пространства и в домах, и в кораблях, и в самолетах, в любых объемах, где живет и работает человек; этому и учат в МАРХИ. Со временем, правда, ко мне стали приходить конструкторы, которые строили в металле сам отсек и корпус, делали крепеж всех объемов, приборов и агрегатов. Они видели мой нарисованный проект интерьера, но не знали, как это собрать. Их профессия — крепежи, прочность, а на мне — эстетика, функциональность, удобство. Я им рисовала детали и все объясняла, но делала это из дома и бесплатно, а сама работала в маленьком отделе, который занимался совсем другими вещами. Приносила эскизы к ним на лестницу, они с удовольствием их использовали, но меня в их отдел не переводили. Феоктистов считал, что эту работу должны делать художники, а не архитекторы. Как-то он сказал мне: «Зря вы думаете, что ваша работа так важна. Космонавты полетят даже в консервной банке за такие деньги, которые они получают».

Меня переводили из отдела в отдел, как только начиналась работа над новым аппаратом, и когда образовался отдел по лунной программе, меня туда взяли — опять-таки, мне помог художник Дюмин. Моя работа нужна была в каждом корабле, но меня упорно называли инженером: должности архитектора за 30 лет моей работы так и не появилось. В план мне всегда вносили только компоновку приборов и оборудования, а архитектурную работу я делала на общественных началах — мне за нее не платили.

Инженеры с удивлением смотрели, как я проектирую: они-то размещали приборы без учета эргономики. Я ставила агрегаты в диваны, шкафы — в «Мире» объемы оборудования были не сравнимы с «Союзом». Все проектанты (так их тогда называли) были мужчины, а женщины всегда оставались на вторых ролях и делали простую работу. Мне, правда, было хорошо: я ни от кого не зависела и сама проектировала и размещала инженерную часть, но команды тоже не хватало. За 30 лет я сделала четыре модификации «Союзов», два «Салюта», станцию «Мир» и поработала на лунной программе. Я любила свою работу, но я бы ничего не смогла сделать без понимания соразмерности с человеком — а это не всем дано.

В 1973 году было принято решение по проекту «Экспериментальный полет «Аполлон—Союз» (ЭПАС): для авиационно-космической выставки в Ле Бурже во Франции американцы взяли на себя буклет, а наши начальники — эмблему, значок и макет экспозиции двух кораблей.

В зарубежные командировки ездили только начальники, ну а нас, исполнителей, просто ставили перед план-фактом работ. Подозреваю, что у американцев был целый отдел художников, а я была одна. Техническое задание звучало так: «Галя, нарисуй вот это». Я и рисовала. Варианты были разные, но красно-синий значок со стыковкой кораблей был самым удачным. Сначала там стояла дата 1975 год — для выставки в Ле Бурже. Я сделала эскиз, ездила на завод в Мытищах, который эти значки изготовлял, и там на меня оформили авторский паспорт: автор — Балашова. Поставили цену — 60 рублей, самую низкую при тираже 100 000 экземпляров. Я получила 27 рублей после всех вычетов и на эти деньги купила конфет «Мишка на Севере», чтобы подарить сотрудникам отдела авторских прав, потому что моей фамилией очень редко подписывали мои работы. Меня всегда очень невысоко ценили, потому что я не знала, как разговаривать про деньги.

Американцам значок очень понравился, его сделали эмблемой павильона «Союз–Аполлон». Я работала над интерьером корабля, где советские космонавты должны были встретиться с американскими астронавтами, размещала в нем агрегаты, телекамеры, тестировала цвета отделки — мы отказались от красного, потому что при съемке он выглядел черным, и сделали удобные липучки для всех предметов, чтобы они не плавали по кораблю. А в перерывах я рисовала новые и новые эскизы эмблемы программы.

После выставки значок начали производить в Америке, делали конфеты, почтовые марки, духи, посуду и даже сигареты с этой эмблемой. Тогда начальство решило зарегистрировать право на нее в Швейцарии, но этот патент стоил несколько тысяч долларов — и от идеи быстро отказались. Изображение было так популярно, что моя мама, работавшая в аэропорту Шереметьево, рассказала, что эмблему однажды обнаружили на контейнере с наркотиками, отправленном из Азии в Лондон. Ее наклеивали на международные грузы, чтобы контейнеры шли без остановки и не задерживали реализацию программы, и, видимо, жулики про это знали.

Я сохранила две зарубежные газеты, где написали, что эмблему «Союз–Аполлон» утвердили и в НАСА, и в Академии наук, но все публикации были без моей фамилии. В итоге дошло до абсурда — на полигоне перед полетом спороли с костюмов космонавтов эти круглые красно-синие эмблемы, которые я рисовала, потому что думали, что их авторы американцы. Директор программы Константин Бушуев, видимо, подписал то, что ему принесли неосведомленные подчиненные. «Союз» вылетал в космос на неделю раньше, чем «Аполлон», и американцы удивились, что утвержденная эмблема исчезла, и тоже спороли ее и нашили свои знаки.

Когда я ушла на пенсию, я все забыла, хотя неприятных моментов и унижения на предприятии было много — несмотря на всю романтичность работы. Конструкторы заставляли меня рисовать их портреты, шаржи, флюгеры в виде Карлсона с кружкой пива им на дачу. Им на самом деле было все равно на интерьеры кораблей — ну а мне некуда было деваться. На секретных предприятиях царил рабовладельческий строй: начальники считали себя единоличными авторами проектов, а мы — исполнители — были никто.

Как вы, наверное, поняли, я плохо умею зарабатывать деньги. Первые 12 лет в КБ моя зарплата была 140 рублей, потом мне прибавили 20 и стало 160, а в 1969 году, когда стали делать новый «Союз Т», повысили до 180 рублей — тогда как мои знакомые архитекторы получали 350–400 рублей. В конце 1980-х я уже работала сторожем, а после ухода на пенсию про меня ни разу и не вспомнили. В 1990-е я продавала свои пейзажи на Арбате — нужно было на что-то жить. Рада, что с пенсией в 18 000 я наконец-то накопила 300 000 рублей на издание альбома со своими акварелями. Уже скоро он выйдет из печати.

После того как мы познакомились с Филиппом Мойзером, немцы стали относиться ко мне очень приветливо и внимательно; мне понравилось с ними работать. Три раза с внуком и внучкой мы ездили в Германию по приглашению немецкого издательства. Меня встречали волшебно — вручили даже награду за достижения в профессии. Мы были в Бонне, во Франкфурте-на-Майне и в Берлине. Гонорары мне отдали книгами с моими опубликованными работами — я, правда, все их уже раздарила. Все это сделало мне очень большую рекламу в России, и журналисты теперь часто пишут обо мне неправду, а после выхода фильма «Галина Балашова — космический архитектор» на телеканале «Культура» соседи в Королеве совсем меня невзлюбили.

Выставка работ Галины Балашовой пройдет в атриуме Технопарка с 27 по 29 июня. Встреча с архитектором состоится 29 июня в 15: 00. Зарегистрироваться на мероприятие можно здесь.