Дмитрий Глуховский о технозависимости, 228-й статье и экранизации «Метро 2033»

— Главный герой «Текста» Илья — недоучившийся филолог. Почему вы дали своему протагонисту именно такое — отчетливо литературное — образование?

— Кто меньше подготовлен к реальности, чем филолог? Есть ли образование, больше дезориентирующее в русской жизни, чем образование литературное и языковое? Где русская классика — и где наша сегодняшняя жизнь? Вот такого человека — воспитанного в гуманистической традиции, в представлениях о том, что преступление и наказание спаяны всегда, — и интересно посадить на семь лет за то, чего он не совершал. Причем по самому простому и популярному обвинению, по двести двадцать восьмой (статья 228 Уголовного кодекса РФ «Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств». — Прим. ред.). И пускай он приложит литературу Серебряного века, пускай приложит романо-германскую группу к зоне и жизни после зоны. Из горнил в ледяную воду. Так закалялась сталь? И выходит такой человек-Россия: наполовину думающий на фене, наполовину — бабелевским языком.

— Значительная часть романа — переписка в мессенджерах и по почте — оформлена как обычные диалоги. Вы специально не стали как-то графически ее выделять — как это зачастую делают современные западные писатели?

— На бумаге смайлики выглядят убого, эмодзи — ублюдочно. Не приживаются. Зачем? Чтобы выросший на смартфонах читатель смелей брал бумагу в руки? Да ну. Куда интересней отшелушить их и дать простым диалогом: получится?

— В связи с «Текстом» многие вспоминают «маленького человека» русской литературы и чувствительных убийц Достоевского. Насколько важна для вас эта традиция, восходящая к Самсону Вырину и Родиону Раскольникову?

— Я никогда не считал себя русским писателем: хотел быть гражданином мира, рос на западной прозе, а нашу классику получал рыбьим жиром в школе, как все. Но вот европейцы, азиаты читают в переводах мои книжки и говорят — типичная русская литература, продолжение традиций. Может, это в крови где-то. Антитела, которые образуются от такой этой нашей жизни. Как сказал поэт: «Немцы делают вещи — мы … [фигачим] трагизм».

— Ваш роман написан сухим, поджарым языком несколько лимоновского извода. Можно ли сказать, что щи, остывающие на лобненской кухне Ильи, разлиты из той же кастрюли, что стоит на нью-йоркской плите у Эдички?

— Лимонова читал в школе, как только его выпустили у нас: мои родители дружили с первым его российским издателем. Порно ему дается хорошо — ради этого и читал. Лучше, чем политика. Он вообще фальшивомонетчик. Им вдохновляться? Нет, спасибо. Я — Бабелем, Платоновым. Теми, кто ковал новояз. Вдохновляться надо недостижимым. Нынешнее время тоже новояза требует: наше сегодняшнее вписывать в наше извечное. Англицизмы и мемы скрещивать с лагерным жаргоном и ранней советской прозой. Кому это еще доверить как не филологу?

— «Текст» среди прочего — роман о технозависимости. Как строятся ваши собственные отношения с электроникой? Делаете ли вы наброски в телефоне или пользуетесь записной книжкой?

— Ну я, конечно, совершенно зависим. У меня два телефона, залипаю в них по-македонски. Карусель из фейсбука, почты и инстаграма, вечно в ожидании сообщений. Свои соцсети веду сам и сам везде заводил себе аккаунт. Когда полковнику никто не пишет, читаю новости. Фокус внимания сократился до одной минуты. Писать на бумаге разучился. Рука устает от ручки уже к концу предложения, буквы в пляс, зато владею слепой машинописью и не глядя набираю сообщения на айфоне, не отрываясь от руля. Все время пытаюсь сфотографировать счастье или хотя бы восторг. Вместо воспоминаний держу в голове альбомы из айфона. Отказался от эрудиции в пользу «Википедии». Типичный представитель.

— Ваша книга маркирована сегодняшним днем: роман фонит Трампом, Росгвардией и другими приметами времени. Насколько универсальна рассказанная вами история о произволе и унижении? Это неизбывные черты русской жизни?

— Мне нужен был текст о сегодняшнем дне. Городской роман. Мне казалось, что все, что я читаю из русского, совершенно несовременно. Хотелось такую коробку с гвоздями сделать: чтобы в каждую из главных сегодняшних тем забить по гвоздю.

Некоторые сегодняшние темы — это темы извечные. Бесправие обычного человека перед системой. Система правления и управления, построенная на оболванивании и запугивании. Умение власти вовлекать в себя, магнитить к себе самых беспринципных. И ее способность прокажать оказавшихся в ней идеалистов, заражать их цинизмом и лицемерием.

Но есть и кое-что свежее. Распад правды. Развал системы координат, в которой есть добро и зло. Гниение христианской этики, основанной на смирении. Обуяние церкви бесами власти. Торжество силы. Кто нами сегодня правит, кто главный ньюсмейкер в политике и в бизнесе, а теперь еще и в искусстве, и в духовности? Прокуратура. Следственный комитет. ФСБ. Силовики. Люди, наделенные силой и, кроме силы, ни во что не верящие.

Хотя, может, и это извечное, а просто кажется новым. Просто каждому поколению приходится самому пробираться через вранье, самому развенчивать мифы. Самому покушаться на тех, кто эти мифы охраняет, потому что через них охраняет свою власть.

— Существенную роль в романе играет «народная» 228-я статья, которую инкриминируют ни в чем не повинному главному герою и по которой в стране сидят почти 150 тысяч человек. Вам близка идея легализации наркотиков  — частичной или полной?

— Я за легализацию легких наркотиков, проституции и игорного бизнеса. Все равно все виды человеческих пороков крышуют спецслужбы. Просто вместо нормальных налогов, на которые мы могли бы переложить наконец плитку на Тверской, маржа идет на строительство частных замков в Крыму.

— В интервью вы говорили о том, что ваш самый известный цикл «Метро» не в последнюю очередь разоблачение совка, человека советской формации, не желающего выходить на поверхность. Видите ли вы в современной России другие — в первую очередь типологически — фигуры, которые стремятся, фигурально выражаясь, сойти с кольцевой?

— Мне кажется, все поколение тридцатилетних уже другое. Двадцатилетние — вообще инопланетяне. Все, кто занимается своим делом, — другие. Они хотели бы в будущее, но в будущее их не пустят. Власть стареет, седеет, лысеет. Власть хочет назад, в совок, во времена своей юности. Будущее страшит ее: как любой пенсионер, президент не хочет приспосабливаться к изменяющемуся миру, он требует, чтобы мир вернулся в привычное ему состояние, и обижается, когда мир отказывается. Почему тогда среди молодежи много сталинистов, спросите? Сталин для них — символ империи. Образ империи — компенсация возрастных комплексов. Они хотят почувствовать уважение к себе. В нынешней России это невозможно. В Америке подростки, мечтая о сверхспособностях, которые заставили бы сверстников их уважать, а хулиганов — бояться, дрочат на супергероев, а у нас в стране — на Сталина. Сталин — это русский Человек-паук.

— Политические пертурбации 2010-х затронули большинство российских писателей: одни стали видными оппозиционерами, другие формируют собственные боевые подразделения, а третьи предпочитают находиться над схваткой. Какое место в этой общественно-литературной диспозиции занимаете вы?

— Политика растлевает. Власть — дыхание Сатаны. Писатели, которые идут к власти, чтобы предложить ей свое умение заговаривать народ ради денег, продают душу. Писатели, которые думают, что смогут заговорить саму власть, воспитать ее своими нравоучениями — и для этого подбирающиеся к ней поближе, — идиоты. Как только они там откроют рот, им сразу вложат туда хлеб и причастят их. Посмотрите-ка на режиссеров, которые стали депутатами: все пустоглазые. Какая, казалось бы, у депутатов власть? А душу — вынь да положь. Не, в политику лезть — гиблое дело. Писатель в России должен просто говорить правду, называть вещи своими именами. Больше некому.

— В числе повлиявших на вас отечественных прозаиков — носители очень разных взглядов: Бабель и Булгаков, Платонов и Шаламов. Важно ли для вас, какую политическую позицию занимает автор? Может ли вам понравиться книга, написанная с не близких вам позиций?

— Тут немного другое скорее. Важно, искренен ли автор. Если человек — убежденный коммунист, настоящий, идеалистического толка, — интересно послушать и почитать. Если истовый имперец — тоже послушаем. А если ты просто оппортунист и фальшивомонетчик, который сам не верит в то, что говорит, кривляка, пропагандист — мне брезгливо. Тут и силой таланта восхищаться нельзя — лицемерие все заслоняет.

— После выхода нового романа о вас — с некоторой оторопью — стали писать как о серьезном авторе, «преодолевшем» свои ранние жанровые вещи. Верите ли вы в эту будто бы неразрешимую дихотомию — «развлекательная беллетристика» против «серьезной литературы»?

— Ну «Текст» на самом деле кардинально ничем от «Будущего» или «Метро 2035» не отличается. Оторопь у тех, кто просто фантастикой брезгует. Да кто вообще придумал жанры? В них дико тесно. Хочется смешивать их, нарушать, не хочется делать никаких судьбоносных выборов раз и навсегда: или ты в фантастике, или в триллере, или в «настоящей литературе». Почему нельзя писать триллер как серьезную прозу? Кто сказал, что фантастика должна развлекать и отвлекать? Почему современная проза должна быть бессюжетной и скучной? Литература, вообще-то, может давать совершенную свободу — у литературы нулевой бюджет, на книгу не надо просить денег у Минкульта, не надо утверждать сюжет у продюсеров, не надо переживать из-за рейтингов. Надо этим пользоваться! Но нет. Писатели боятся издателей, издатели боятся читателей. Читатель, если писателя за какую-то книгу полюбит, дальше просит только добавки. Его удивлять нельзя — у него несварение может случиться. Так считают издатели. Я вот решил проверить на своей шкуре.

— В начале 2000-х вы были одним из пионеров онлайн-самиздата: «Метро 2033» читали в первую очередь в интернете. Как вы оцениваете перспективы сетевой литературы сегодня? Может ли «новый самиздат» всерьез соперничать с более традиционными издательскими институциями?

— Может, конечно. Он только страдает от отсутствия редактуры. Редактура и маркетинг — вот две единственные полезные функции издательства. Самому себя продавать неловко, а править — рука не поднимается.

— В марте прошлого года вы подтвердили, что экранизацией «Метро» займутся в Голливуде: к проекту прикреплены продюсеры «Социальной сети» и «Города грехов». Что происходит с картиной сейчас?

— Сейчас режиссера ищут. Вот Дарабонту показывали, ему все понравилось, книгу прочел, игру прошел, но не смог придумать режиссерский take и плюнул.

— Еще один международный проект, в котором вы участвовали, — создание либретто к опере «Три астронавта» по рассказу Умберто Эко. Закончена ли она? Когда ее можно будет услышать?

— Либретто закончено, но музыка еще не готова. Затянулась работа композиторов, а пока их ждали, скончались оба автора изначального произведения — и Умберто Эко, и Эудженио Карми. С Карми я успел познакомиться, был у него на семейном ужине в Милане, а Эко, поклонником которого я всегда был, оказался тогда в больнице — и не сложилось. Теперь создателям оперы надо выяснять отношения с его наследниками, агентами. Хочется верить в лучшее, в общем.

— Ваши читатели отметили переход к условно «реалистическому» письму еще на сборнике «Рассказы о родине». Не хотите ли вы в будущем вернуться к малой форме? Что вообще более чутко к быстро меняющимся временам — написанный по случаю рассказ или веский, фундаментальный роман?

— Мне нравилось писать рассказы. Роман, конечно, чугунная вещь, тяжелая, литая, пушечное ядро, может голову оторвать. В роман больше времени помещается. А рассказ — дробинка. Но если в сборнике их правильно друг к другу подобрать, мозаикой, тоже можно хорошей убойной силы добиться. И потом, рассказ всегда миниатюрная работа, художественная резка по рисовому зерну. В нем лишнему нет места, он в свои несколько страниц должен поместить целый мир с живыми людьми. Я до «Метро 2033» писал рассказы — на первом курсе, на втором. Такие, в духе Кортасара. Где-то они болтаются в сети. Так что, может, и снова рассказы будут. И романы: магический реализм на русской почве и заполярный хоррор. И пьесы. И киносценарии. Все будет. Просьба пристегнуть ремни.