Мошенник или новатор? Что нужно знать о художнике Тино Сегале

Тино Сегал запрещает снимать свои перформансы, не любит афиши и аннотации. После того как выставка заканчивается, от его произведений не должно оставаться никакого следа. Он точно набивает себе цену церемониями вокруг своих эфемерных работ и устраивает целое шоу из передачи авторских прав.

В мире медиа Тино существует исключительно как воображаемый герой в воспоминаниях арт-критиков и журналистов. Он не разрешает делать классические интервью, отчего его слова в разных беседах не сходятся: он утверждает, что искусство — это игра в теннис, где художник делает удар, а критик должен его интерпретировать и бить в ответ.

Вокруг Сегала сложился устойчивый миф: революционер, который борется с арт-рынком, музеями и тем, что искусство олицетворяет собой сегодня. Это из детства: ребенком Тино бойкотировал Рождество, а сейчас ненавидит самолеты и как-то весь год не покупал себе вещей, но потом сломался, когда жена попросила выбрать занавески.

Итак, мне нужно поговорить с Тино Сегалом. Я рассчитываю встретить радикала и фанатика, но никаких проповедей о вреде капитализма от него не дождешься. Каждый раз, когда я задаю вопросы про деньги, он улыбается и отходит проверить, как идет работа над «Поцелуем» — одним из его главных хитов.

На Тино простая черная футболка и бордовый плащ-дождевик, он очень худой, и от этого кажется выше, чем на самом деле. Его отец родился в Пакистане, женился на немецкой домохозяйке и перебрался в Лондон работать в IBM. Сам Сегал живет в Берлине, и, когда я спрашиваю, какая культура повлияла на него больше всего, он отвечает парадоксом: переезды.

Тино Сегал учился политэкономии, но быстро разочаровался в политике и политиках. В двадцать с небольшим он тусовался с французскими танцовщиками-экспериментаторами и хотел перестать уже «танцевать для развлечения» и заняться более серьезным искусством: по словам самого Сегала, так заложенные в его работах политические идеи стали бы более весомыми.

Впрочем, в молодости на Тино влиял скорее Ян Фабр: «Звук от хлопка одной рукой», в котором танцовщики выполняют базовые балетные движения на минимальной скорости, — ключ к эстетике раннего Сегала. Его собственный дебют «20 минут для двадцатого века», по сути, танцевальный дайджест: голый Тино Сегал повторял иконические движения Айседоры Дункан и Нижинского, Пины Бауш и Баланчина. Первый музейный проект Сегала, впрочем, отсылал уже не к танцовщикам, но художникам, хотя был выполнен по тому же принципу: в работе «Вместо того, чтобы позволять чему-либо возноситься к твоему лицу, танцуя Брюса и Дэна и другое» (2000) лежащий танцовщик медленно повторял за Дэном Грэмом, Брюсом Науманом и прочими важными фигурами арт-мира. Аналогичный прием танцевального коллажа он позже применил в «Поцелуе» (2002), исполнители которого в течение нескольких часов повторяли позы, взятые с известных картин и скульптур — от Родена до Джеффа Кунса.

В 2005 году Сегал уже представлял Германию на Венецианской биеннале — тогда по его инструкции смотрители павильона пели «О-о-о, это так современно». Спустя восемь лет на этой же биеннале он получил «Золотого льва». В 2010 году Тино стал самым молодым художником, который показывал на пандусе Нью-Йоркского музея Гуггенхайма свою работу «Этот прогресс»: гуляя по спирали музея, каждый мог поговорить о собственно прогрессе с ребенком, подростком, зрелым человеком и стариком. Зрители плакали. Я шучу, что его работы напоминают психотерапию: Сегал соглашается. В обоих случаях, говорит художник, незнакомые люди довольно искренне обсуждают важные вещи, и по итогам этого разговора ты имеешь все шансы уйти не таким человеком, каким был прежде. Я спрашиваю Тино, плакал ли он когда-нибудь во время своего перформанса. Он говорит, что, конечно же, нет: мало что в принципе может довести его до слез — разве что любовь всей его жизни его бросит.

По своему механизму проекты Тино Сегала — закольцованные инсталляции. Зритель может принять в ней участие — совсем как в иммерсивном спектакле — и имеет право в любой момент ее покинуть.

В арсенале Сегала работы совершенно разной по сложности драматургии. «Эта ситуация» — диалог двух смотрителей, в распоряжении которых сотня цитат из мировой истории. Иногда — как в «Поцелуе» — зритель наблюдает за происходящим на расстоянии, порой принимает активное участие в происходящем. В одном из его перформансов смотрители озвучивали заголовки свежих газет (работа «Это новое»), в другом якобы случайные посетители начинали рассказывать о том, как долго не могут получить визу, в третьем случае звучали фразы вроде «Мистер Гитлер разрушил мое детство» (как раз «Этот прогресс»), а в четвертом зрителю предлагали пару долларов, чтобы поговорить о рыночной экономике («Это обмен»). Мне интересно, как долго Тино работает над каждой из ситуаций и как устроен его день в целом. По его словам, самое сложное — придумать правила игры, а живет он вообще как богема — точнее, как богема с детьми: работает не ежедневно, зато никогда не пропускает завтраки.

Я интересуюсь, счастливый ли он человек, и Сегал отвечает, что быть счастливым — это сложный навык, которым очень мало людей владеет в совершенстве. По его мнению, счастье — это работа, которой нужно заниматься каждый день. Я спрашиваю, считает ли он, что каждый человек интересен. Тино не дает ответа.

Один из величайших кураторов в мире — с такой же, впрочем, неоднозначной репутацией, как у Тино, — Ханс Ульрих Обрист уверен, что его работы внушают оптимизм — и утверждают новый путь искусства. XXI век не породил ни манифеста, ни нового течения в визуальном искусстве, так что действительно может показаться, будто Сегал открывает горизонты. На деле его главная заслуга состоит в том, что он меняет саму идею музея, пуская туда театр или, еще точнее, перформанс. Сам художник предпочитает термин «сконструированные ситуации»: это позволяет ему дистанцироваться от своих работ, а музеям — повторять их снова и снова с участием других людей. Едва ли, впрочем, Тино всерьез задумывается о жанрах— как бы мы ни классифицировали его работы, они остаются не столько концептуальным, сколько кинетическим высказыванием; чистой — танцевальной — формой.

Когда я спрашиваю художника, как он сам ответит на свой программный вопрос «Что такое прогресс?», Сегал справляется неважно. Тино считает, что прогресс — это новое изобретение человечества, которое почему-то было общим и для коммунизма, и для капитализма, но в существовании прогресса как такового лично он сомневается. Не думает ли он, что человечество придумало прогресс от неуверенности в завтрашнем дне? Тино Сегал просит меня включить мой вариант ответа в интервью.