Как вампиры прошли путь от страшных упырей до обольстительных чертей
Изначально вампиров связывали с болезнями и глобальными потрясениями
Первые же упоминания вампиров как осознанных человекоподобных монстров встречаются на древнерусском языке: в 1047 году их называли упырями, это мог быть неупокоенный, уродливый полуразложившийся мертвец, восставший из могилы и терроризирующий своих односельчан. По мнению слависта Стэнли Степанича, в суевериях вампиры выполняли функцию, схожую со многими другими демоническими существами в мировых легендариумах: их обвиняли в различных несчастьях и, в частности, в болезнях, когда представлений о бактериях и вирусах еще не существовало. Иногда этой нечисти боялись настолько сильно, что, пытаясь предотвратить эпидемии, выкапывали покойников из могил и втыкали им в грудь осиновые копья — как в европейских деревнях в XVIII и XIX веках, когда бушевали холера и туберкулез.
Культура тоже обращалась к вампирским сюжетам в эпоху больших потрясений. Начало XIX века в Европе ознаменовалось Наполеоновскими войнами; в Индонезии в 1815 году произошло крупнейшее извержение вулкана в истории человечества. Из‑за большого выброса пепла 1816 год стал «годом без лета». Именно в тот период Джон Полидори сопровождал английского поэта лорда Байрона в путешествии по Европе. В Швейцарии они встретились с супружеской парой Перси Биши и Мэри Шелли, с которыми коротали вечера за чтением и выдумыванием историй. Тогда же Мэри Шелли набросала сюжет для своего «Франкенштейна», а Байрон придумал историю о загадочном аристократе, скрывающем свою вампирскую сущность. Сам поэт считал ее тупиковой, но Полидори записал эту историю и в 1819 году издал повесть «Вампир» под именем Байрона.
Так появились и другие переосмысления — вдохновленная Полидори повесть Алексея Константиновича Толстого «Упырь» (1841), готическая новелла Джозефа Шеридана Ле Фаню «Кармилла» (1872) о хищной женщине-вамп и знаменитый «Дракула» (1897) Брэма Стокера, в котором вампир объединил в себе все страхи и пороки XIX века: он обаятелен, похотлив и несет в Англию из Восточной Европы смерть и чуму.
Именно такой образ первым закрепился в кинематографе — экспрессионистский «Носферату» (1922) немецкого режиссера Фридриха Вильгельма Мурнау, вольная адаптация романа Стокера. Ученик Зигмунда Фрейда Эрнест Джонс в статье «О ночном кошмаре» (1931) отметил, что во время пандемий множатся не только легенды о вампирах, но и ксенофобия. Выход «Носферату» в Германии сопровождался пандемией испанского гриппа, страшной инфляцией, убийством министра иностранных дел Вальтера Ратенау праворадикальными боевиками антисемитской организации «Консул», последствиями Первой мировой войны и миграцией в Берлин десятков тысяч евреев из Восточной Европы.
Кинокритик Джим Хоберман отмечает, что «Носферату» и «Дракула» стали универсальными страшилками о вредоносном Другом: кровожадный убийца приплывает на корабле, обложенном гробами, кишащими крысами, чтобы принести одну чуму и смерть. Только в Германии эти страхи накладывались еще и на антисемитизм. «Нет никаких доказательств, что Гитлер видел „Носферату“ — и все же в „Моей борьбе“ (1925) евреи неоднократно упоминаются как вампиры, кровопийцы и паразиты, „та раса, которая избегает солнечного света“. Подобные метафоры подхватили последователи, такие как нацистский идеолог Альберт Розенберг. Он неоднократно использовал квазибиологические термины, чтобы охарактеризовать евреев как вампирскую бациллу, заражающую своего немецкого хозяина. Как только началась война, тон стал еще более резким, как в нацистской брошюре 1943 года „Евреи-вампиры приносят хаос в мир“», — добавляет он.
Вампиры были сексуальными, но стали еще и человечными, когда за дело взялись женщины
В середине XX века о вампирах стали писать женщины. В 1968 году Мэрилин Росс начала серию книг о Барнабасе Коллинзе по телесериалу «Мрачные тени», а чуть позже, в 1970-х, Энни Райс издала первый роман из хроники «Интервью с вампиром».
Без эмпатичного и чувствующего рассказчика Луи де Пон дю Лака не было бы главного любимчика подростков Эдварда Каллена.
По словам писательницы и книжного блогера Анви Рид, современная вампирская литература варьируется от темного фэнтези до безопасного янг-эдалта вроде «Сумерек». «Вампиры популярны по той же причине, что и трукрайм-подкасты, документальные фильмы про маньяков и детективы про безумцев. Людям нравится узнавать чужие тайны, разгадывать мотивы и изучать не таких, как они. Вампиры все-таки убийцы — будь то кровожадные и жестокие, если смотреть на консервативную классику, или обольстительные и опасные, если смотреть на популярные романы», — говорит она.
Однако спустя сто лет вампирской эволюции в поп-культуре граф Орлок в экранизации Роберта Эггерса вновь похож на разлагающийся труп, сеет чуму, хаос и ужас — как сублимация страхов современного постпандемийного мира. Однако, несмотря на то что сюжет нового «Носферату» не новый, фильм гораздо больше, чем его предшественники, выводит историю жертвы вампира на первый план. И это нашло отклик у зрителей. Так, например, поп-культурная блогерка @jstoobs считает, что «Носферату» целиком посвящен Эллен и «тому, как тихо и незаметно навязанный стыд и ненависть контролируют жизнь женщин».
Какие смыслы можно найти в новом «Носферату»
Выражение подавленных сексуальных желаний
История болезненного фатального влечения Орлока и Эллен некоторым зрителям показалась эротичной: девушки признавались, что их привлекает, насколько герой одержим своей избранницей, его властный характер и сверхъестественная природа таких чувств. Помимо этого, многие увидели в истории Эллен эмансипацию подавленной женской сексуальности в строгую викторианскую эпоху.
Вампирский миф неоднократно связывали с потаенными сексуальными фантазиями. Эрнест Джонс по следам «Носферату» Мурнау предложил психоаналитическое понимание вампира как символа «большинства сексуальных перверсий, фантазии, отсылающей к инфантильным сексуальным беспокойствам, манифестирующей наиболее извращенные формы сексуальности». По его мнению, такой образ символизирует запретные, подавленные желания, которые не находят выхода в обычной жизни человека. В 2001 году исследователь кино Ричард Дайер, изучая вампиров в популярной культуре, называл их «самыми соблазнительными монстрами в беллетристике». Дайер отметил, что присутствие вампира всегда связано с «сексуальным напряжением».
Исследовательница моды Вики Караминас в статье «Денди-вампир: переосмысление концепций мужской идентичности в моде, кино и литературе» пишет, что вампир, как и все фэнтезийные монстры, не вписывается в традиционные бинарные оппозиции вроде «добро и зло», «мужское и женское», «жизнь и смерть». «Не вписываясь в рамки этих четко определенных и противостоящих друг другу категорий, существование вампира ставит под сомнение прочность разделяющих их границ и служит утверждению полиморфной, динамической сексуальности, не соответствующей ни одной из традиционных гендерных ролей», — считает она.

Женщины нередко фантазируют о жестоких или даже опасных ситуациях: согласно опросу 2009 года, 62% респонденток признались, что возбуждаются от мыслей об изнасиловании, при этом не хотят, чтобы они воплощались в жизни. Такая тенденция находит отражение и в спросе на эротическую литературу с элементами насилия и жестокости. Социолог Ева Иллуз в книге «Хардкорный роман: „Пятьдесят оттенков серого“Что примечательно, „Пятьдесят оттенков серого“ выросли из фанфика по „Сумеркам“., бестселлеры и общество» подробно изучила, почему такие книги, даже несмотря на то, что нередко написаны посредственно, становятся популярными. По ее мнению, для женщин они становятся power fantasy — фантазией получить власть в ситуациях, когда они чувствую себя бессильными.
По данным ВОЗ, каждая третья женщина в мире хотя бы раз сталкивалась с разными формами сексуализированного насилия, а угрозу пострадать от насилия в семье ощущали 38% респондентов опроса ВЦИОМ 2018 года. Среди женщин эта доля достигала 49%. Ева Иллуз пишет, что «фантазия формируется вокруг реальности, вбирает ее в себя, но в то же время защищает себя от нее и помогает человеку свыкаться с ней». Человеческая психика склонна превращать боль в удовольствие в условиях, когда иными способами справиться с ней не получается. Блогерка bazazilio, изучающая медиапродукты для женщин, добавляет, что в романах с элементами насилия героини перестают быть пострадавшими: они получают возможность либо изменить, либо победить обидчика.
В «Носферату» Эггерса сексуальность Эллен и маркируется окружающими ее мужчинами как «животная природа», «темные силы», ее припадки связываются с нестабильностью менструального цикла, а в качестве лечения врач предлагает пускать девушке кровь, надеть на нее корсет и привязать к кровати. В викторианскую эпоху моральные нормы ужесточались: считалось, что у женщин не может быть никаких желаний или знаний об интимных отношениях, поэтому для многих из них первая брачная ночь в лучшем случае оказывалась разочарованием, в худшем — травмой. Хотя мы не знаем ничего об интимных отношениях Эллен с мужем Томасом, вероятно, сексуальные потребности девушки с ним не реализуются. Связь же с Орлоком ощущается Эллен как что‑то опасное, но при этом невероятно притягательное, поэтому некоторые пользователи трактуют ее как power move.
Метафора сексуализированного насилия

«„Носферату“ — это аллегория сексуализированного насилия. Первая сцена показывает юную девочку, чью шею сжимают мужские руки, она кричит от боли. Спустя годы ее преследуют воспоминания о графе, и тень от его рук накрывает ее каждый раз, когда она остается одна».

«Действия Орлока „заразили“ Эллен, само существование ее тела приносит в город чуму. Она умоляет мужчину, которого она действительно любит, остаться, чтобы он ее защитил. А когда он возвращается, она кричит, чтобы он держался от нее подальше, ведь она „нечистая“. Затем она разрывает на себе одежду и насмехается над ним до тех пор, пока он тоже не совершает над ней насилие. Потому что секс и желание она понимает только как насилие».

«Она отрезает часть своего тела (волосы) для Томаса, потому что после того, как Орлок ее использовал, она понимает любовь только как физическую жестокость. Когда ее мучения становятся слишком сильными, группа мужчин насильно сковывает ее тело, привязывает к кровати, и она снова переживает то самое насилие. И никто ей не верит, пока мужчина (Томас) не увидит это сам».

«Граф Орлок совратил Эллен, когда она была молода, уязвима и просто хотела любви (как это случается со многими девочками-подростками). Когда она выросла, ее стало преследовать ее собственное тело, которое она рассматривает как угрозу для себя и окружающих. Единственный способ избавиться от себя и этого позора — позволить графу полностью уничтожить ее. Она использует свое тело как оружие против него, так же как он использовал его против нее».
Однако другая часть интернета видит историю Эллен более прозаично: по их мнению, героиня Лили-Роуз Депп не ищет выход своей подавленной сексуальности, а переживает травму из‑за сексуализированного насилия. Эллен страдает от того, насколько ее «животная», как проговаривают в фильме, натура не соответствует ожиданиям общества. В яркой сцене, где Лили-Роуз Депп рвет на себе одежду в мистическом припадке, некоторые пользователи видят внутренний конфликт: девушка любит своего мужа Томаса, но из‑за связи с Орлоком чувствует себя «нечистой», «порочной», «недостойной любви». Эллен мучает стыд: когда ее юной девочкой нашли после совращения Орлоком, отец не поддержал свою дочь, а обвинил и унизил.

Блогерка @_jennasayquoi обратила внимание на продуманный символизм: воплощением Эллен в фильме становится сирень. В викторианские времена существовал цветочный этикет, когда растения наделялись дополнительными смыслами и могли служить скрытыми посланиями. Поэтому неслучайно в фильме цветком Эллен выбрали сирень: она символизировала первую любовь и непорочность, но в то же время — последнюю любовь и смерть. Примечательно, что вдовы в траур носили разные оттенки сиреневого, чтобы почтить память покойного мужа. История Эллен окутана не столько силой, сколько фатализмом: у девушки нет иных способов справиться со своим обидчиком, кроме как через жертву и смерть.
Несмотря на попытки подробного декодинга, многие кинокритики не видят в «Носферату» Эггерса дополнительных глубоких смыслов. По мнению кинокритика «Афиши Daily» Никиты Лаврецкого, у Эггерса форма и исполнение гораздо важнее истории и смысла. «Теперь понятно, что феминистская интерпретация его дебюта „Ведьма“ была притянута критиками за уши: в „Носферату“ героиня Лили-Роуз Депп — квинтэссенция клише девушки в беде, сексуализированной жертвы и, в конце концов, роковой соблазнительницы, — считает он. — Это не обязательно плохо, ведь чисто оформительский апгрейд классики тоже может впечатлять. Но все-таки из консерватизма культурного вытекает и обидный консерватизм художественный».