— После «Ниже нуля» — практически полное молчание. Что ты делал последние семь месяцев?
— Время очень быстро пролетело. У меня зимой обычно такая сильная спячка, я почему‑то вообще ничего не могу делать. Просто сижу дома, пытаюсь куда‑то выходить. У меня последние несколько лет едет крыша от русской зимы — с каждым годом все сильней и сильней. И я только в апреле смог что‑то написать. Впервые с ноября. Зато сразу 18 треков.
— «Родина» среди них?
— Я его написал не в апреле, а немного позже. Треки, написанные в апреле, пойдут на релиз [в октябре]. «Родина» — это такой социальный трек про Россию. У меня, кстати, уже был такой, «Часовые пояса», но никто этого не понял. Мне надоело делать лейтмотивом песен подростковые отношения. Мне уже 22 года, и есть миллиард тем, о которых я еще ни слова не сказал.
У нас не принято активно выражать свою гражданскую позицию и, в целом, бороться за свои права, люди боятся идти на согласованный митинг, да и вообще выступать против чего‑то. Сейчас все очень сильно накаляется (разговор записывался за день до митинга 27 июля. — Прим. ред.). Молчать про это не очень круто.
— Не боишься того, что было с Фейсом, — его альбом не зашел публике, и у него были проблемы с туром?
— Ну, у меня все не так жестко. Трек — про то, какие экзистенциальные переживания на тебя давят, когда ты живешь в разрухе. И тут нет открытого призыва к действию.
— Ты говоришь, что записанные в апреле треки войдут на альбом. Все 18? Ты же сам говорил, что любишь короткие релизы?
— Конечно, не все. Из тех 18 осталось три или четыре, а остальное ушло в корзину. У меня очень сильно все фильтруется.
— Как у тебя этот фильтр работает?
— Просто по чуйке. Я чувствую, что вот этим я доволен больше, чем остальным. Я пишу иногда в три-четыре этапа. Бывает, что первая демка трека от финальной версии отличается кардинально. Я могу записать первый куплет, припев, потом начать записывать второй и понять, что он сильнее, чем прошлые части песни. Тогда я начинаю перезаписывать остальное.
— Когда ты говоришь себе: «Стоп, хватит переписывать?»
— Когда уже просто нечего добавить. Когда звукарь говорит мне: «Все, чувак, успокойся и выходи из будки».
— Я знаю, что у тебя было рокерское прошлое, и на стриме недавнем ты говорил, что это был ****** [кошмар]. Что это было вообще?
— Ну, чувак, рокерское прошлое — это громко сказано. Мне было 18, у нас был бенд с ребятами, которые играли на инструментах от силы пару месяцев. Мы делали ужасные каверы и писали отвратительные песни. Тогда это был для меня самый первый опыт.
— Но стихи при этом ты писал с детства.
— Ну да, но это было что‑то из серии «отцу на день рождения» или просто от скуки. Я никогда не думал, что будущее у меня будет связано с творчеством. Я относился со скепсисом к творческим людям. Особенно к русскому рэпу. В 15–16 лет я слушал альтернативу, постгранж, металкор, а рэп, особенно русский, казался мне чем‑то дико зашкварным. Юношеские стереотипы! А потом я сам за это поплатился (смеется): это типа как если долго смотреть в бездну, она поглотит тебя.
— Когда она поглотила тебя? Когда был поворотный момент?
— Первый такой момент был, когда я увидел Versus Battle в 2013 году. Мне его скинул школьный товарищ. Я начал смотреть, офигел, узнал, что в России есть развитая культура, а не наркоманские подъездные движухи, как раньше.
Но долгое время ничего не выходило. Потом, через пару лет, я захотел кардинально изменить свою жизнь. Понял, что работа в рекламе с 9 до 18 это не мое. Вообще, с годами я осознал, что такой график ******** [отличный]. Главное — какая работа. У меня недавно был очень продуктивный месяц, я писал песни с 10 утра до 18 вечера, потом занимался спортом, читал или виделся с друзяьми. При этом все равно очень сложно держать режим: я обожаю ночь, это мистическое время суток.
— Теперь ты снова выступаешь с живым бендом.
— Живые инструменты очень круто раскрывают современную музыку. Я послушал и задумался, почему у нас мало кто это делает. Это же в разы увеличивает КПД выступления. Бренд я нашел магическим образом. Есть джазовый колледж на Ордынке. У меня все ребята оттуда. Состав в группе постоянно меняется: у музыкантов, мне кажется, конкуренция больше, чем на финансовом рынке. Они меняли чуваков в составе по причинам из серии «кто‑то пару раз опоздал»… Мол, если он опаздывает на репу, то у него ****** [плохое] отношение. Плюс у ребят отличный слух, и если басист, например, где‑то не дает нужный грув, я этого особо не слышу, а чуваки говорят: «Бро, он не тянет».
— Ты же смотрел «Одержимость?»
— Да, все точно так же, говорю тебе.
— Это же безумный перфекционизм. У тебя самого к себе такие требования есть?
У меня другая история. Мой перфекционизм в том, что я хочу вливать в песни максимум энергии, максимально выкладываться на каждом этапе создания трека. Для них важнее максимальная точность и выдержанность исполнения, для меня — внутренняя сила и надрыв.
— А где ты сам петь учился?
— Репетиторы + довольно много студийной работы: сначала я записывался дома, изучал, что красиво, а что нет, потом очень много работал на студии, параллельно занимаясь с педагогами. Но если бы я нормально взялся за голос, то звучал бы гораздо лучше. Я ленивый в этом плане, очень много всего нужно изучить, и я разрываюсь. Например биты. Я полтора года назад не знал, что такое кик, снейр, хэт (басовый барабан, малый барабан и тарелки. — Прим. ред.), у меня не было вообще никакого понимания, как создается инструментальная часть песни. Сейчас гораздо лучше все слышу и понимаю, плюс это очень помогает в работе с бендом. Уже даже трек себе спродюсировал, «DG» с альбома «Ниже нуля».
— Первые треки ты записывал сам?
— Да, но ни один из них не вышел. Я учился, тренировался. Писал каждый день по треку месяца полтора. Это был самый жесткий период моей жизни. У меня было такое стремление. Вот бы сейчас его вернуть.
— Почему это стремление было вообще?
— У меня было желание уйти в музыку, чтобы вообще не жить. Раствориться в ней. Это такой эскапизм: люди находят спасение в разных вещах. Я нашел в музыке. Сумасшедшее рвение прошло, когда я понял: все равно не получится раствориться в музыке окончательно, жизнь остается. Сейчас у меня одновременно и жизнь, и музыка. Я ехал к тебе и написал два трека.
— Как?
— На телефоне. Мы вчера с [участником бенда Артемом] Лисициным накидали пару идей, и появилась большая мотивация все это реализовать. «Ниже нуля» я писал очень долго. Треки шли с диким трудом. Я сидел месяц без единой строчки в голове, а потом хоп — и сразу трек. Самое дерьмовое ощущение в жизни — когда ты месяц-два-три ничего написать не можешь. Ты идешь играть в баскет, чтобы отвлечься. И вместо того чтобы наполняться энергией, ты думаешь о том, что ни черта не можешь написать. Смешение работы, которая не получается, с отдыхом, который не получается, — это порочный круг.
— Но все приходит не сразу. Дерьмо длится долго.
— Бывает, месяц пишу, неделю не пишу. И наоборот. Но я учусь. Например, я пытаюсь избавиться от шаблонных для меня методик написания. Раньше все песни делал в комнате — теперь делаю только на студии. Писал раньше один — теперь попробую с другими музыкантами. Условия должны быть некомфортными, необычными, иначе трудно заставить мозг посмотреть на мир с другого ракурса.
— Про неуютные условия. От неуютных условий — неуютная музыка. У тебя «Ниже нуля» — реально такой морозный минор.
— Да, я тогда пытался из себя выдавливать ощущения. Ноль — это пустота. А я себя чувствовал, будто во мне не осталось ничего — ни позитива, ни негатива. Я пытался это в себе перебороть.
Как вообще было: я записал «НМБО» [в 2017 году]. Это был просто огромный ком боли. Потом летом [2017 года] я записал «Better Call Soul», когда тяжесть прошла, и я решил, что хочу попробовать поиграться со стилистикой и сделать более позитивный релиз
Потом перерыв чуть больше года и «Ниже нуля». Это как раз результат борьбы, когда старый я уже ушел, а новый не появился. Сейчас, мне кажется, я заново нашел себя, песни даются намного легче.
— Альбом «Ниже нуля» помогал записывать Shumno. Чем он крут?
— Есть ряд продюсеров, которые не могут выйти за рамки трэп-звучания. Shumno вообще не такой. Я ему дал ТЗ — он выполнил его идеально, он не зацикливается на одном жанре. То, что он делал с «Мальбэком», например, и то, что делает со мной, — это очень разные вещи. А вариативность для продюсера — очень важная вещь.
— Поговорим про трек «Магия». Ты фанат «Гарри Поттера»?
— Я в детстве им зачитывался, несколько раз перечитывал и периодически, раз в два года, пересматриваю все фильмы. Я люблю эту вселенную, но не супергик.
— Любимый фильм?
— Первые четыре.
— Любимый герой?
— Гарри Поттер!
— Так просто?
— Да. Это же с детства идет. Я вряд ли мог бы по-другому мыслить. Этот архетип особенного героя, который должен победить зло, привлекает. Каждому ребенку хочется быть особенным и спасать остальных.
— Я так понимаю, Thomas Mraz тоже фанат поттеровской серии?
— Он вообще лютый гик. Он играет в DnD, Magic the Gathering. Это круто. А что до трека «Магия», я написал его, когда я пришел домой к другу пересмотреть все части «Гарри Поттера». Там еще была девчонка, которая мне понравилась. На фоне всего этого получилась эта песня.
— Где и как снимали клип?
— Его снимали ребята из Film Gods. Это продакшен, близкий к Booking Machine. Это была их идея. Под нее были спонсоры. Мы с Алмасом [Thomas Mraz] об этом подумали и решили, что идея клевая.
Наверное, сложно понять, но снимался клип во Франции. Мне, кстати, там не понравилось: Париж слишком грязный, супердорогой. Вот Ницца — другое дело.
(В этот момент в кафе звучит объявление о том, что в здании пожар, но официанты говорят, что пожара нет.)
— Я сразу вспомнил твое выступление, которое чуть не сорвалось из‑за ложного минирования.
— Это был концерт Thomas Mraz в Yotaspace, я тогда был на разогреве. Илюха Мамай (создатель Booking Machine. — Прим. ред.) что‑то сказал на ушко диджею, а тот мне говорит: «Чувак, в зале бомба, но ты не волнуйся, пой дальше».
— В чем кайф быть в Booking Machine?
— В том, что тебе никто не **** [долбает] мозги и ты реализуешься, как хочешь. Ребята подписывают творческую единицу и верят в его самодостаточность.
— А что он тебе дал, прежде всего?
— Единомышленников со схожей философией. Рынок перенасыщен серым дерьмом, а мы хотим сделать что‑то интересное.
— От тебя все ждали резкого роста после появления на BM, но этого не случилось.
— Ну, чувак, это мой косяк. Я приехал из тура с Thomas Mraz и ***** [ничего] не мог написать. Это мои проблемы. Выпускай я постоянно треки, были бы и буст, и аудитория, как мне кажется. Сейчас нужно наладить работу, не конвейер, но постоянное творчество. Какой бы у тебя ни был менеджмент, если ты не дорабатываешь, или у тебя проблемы, или ты морально не готов, то ничего не будет. Сейчас я чувствую, что все будет круто. Надо верить, визуализировать цели, а главное — писать.
— Как писался «Konstrukt»?
— У нас есть чат. От кого‑то поступило предложение сделать что‑то вместе, в итоге появилась идея сайфера (совместного трека нескольких артистов из одного сообщества. — Прим. ред.), где будут все участники BM. У Мирона уже был бит. По-моему, уже на следующий день Loqiemean прислал свой парт. Он написал его реально сразу — я опомниться не успел. Мы сразу договорились, что это будет некий репрезент, который отражает тебя как артиста.
— Почему ты поешь про «съем слиток золота»?
— Это некая отсылка к треку «Ляписа Трубецкого» «Капитал» (там в первой строчке поется: «Я ем на обед золотые слитки». — Прим. ред.). Вообще, грубо говоря, я хотел подчеркнуть отличия своей системы ценностей. Банально, конечно, но я за то, чтобы у меня, ***** [черт возьми], получалось что‑то прикольное, нежели за кормежку людей массовым гавном, которое принесло бы мне в 1000 раз больше денег.
— А что ты ел в клипе под видом золотых слитков?
— Торт. Внутри был марципан. Слитков было 8, а я как раз не завтракал, отличная съемка.
Получилась история Дориана Грея: с одной стороны, весь такой богатый и причесанный. Fake shit. А второй человек в нищете, но с реальными эмоциями. Это вообще обычная ситуация, что когда к тебе приходит успех, ты начинаешь превращаться в эту вот обложку. Не хочу, чтоб со мной такое было.
— Не думал записать альбом с живым бендом?
— Думал, но это сложно: ребята очень тщательно все прорабатывают. Это долгий процесс. Мы уже думали в прошлом году записать что‑то блюзовое, но потом как‑то отвлеклись на концерты, и появился Масло Черного Тмина, ахах.
— Альбом его тебе, кстати, понравился?
— У меня двойственное впечатление. С одной стороны, я люблю такую музыку очень сильно. Он сделал нечто, что может претендовать на звание арт-объекта. С другой, я узнал о нем, когда у него было меньше тысячи подписчиков, и старое творчество, как по мне, — это шедевры. Есть ощущение, что он выпустил этот альбом, потому что от него чего‑то ждут.
Это вообще большая проблема, ожидания аудитории и отвестветственность перед ней могут сбить с верного курса. Но когда тебе говорят, что у тебя ничего не получится — это, наоборот, стимул. Это какая‑то болезнь общества: когда тебя поддерживают, ты не можешь работать, когда хейтят, ты берешь себя в руки.
— Тебе пришлось почистить свое окружение, когда ты пришел к успеху?
— Я изначально знал, что мои ребята не будут балластом, если я стану артистом. Они все хорошие. Просто с некоторыми людьми ты начинаешь общаться сильно меньше, в частности, с теми, кто путает публичность и личную жизнь.
— Как с конструктом.
— Да. Этот «слиток золота» меня уже ****** [утомил], если честно. Бесит. Я понимаю, что это не «Самая-самая» Крида, но это локальный хит, с которым меня лично ассоциируют.
— Я думал, что с «Магией».
— Только моя аудитория. Для остальных миллионов, которые послушали «Konstrukt», я «слиток золота». Хочу избавиться от этого клише. Надо идти дальше.
