— Сейчас найдем красивое место. (Выходят к реке.) Я, когда был маленький, приходил сюда. Просто это чем примечательно — [тем,] что на той стороне. На той стороне, видишь, обрыв и небо, без строений, без горизонта, без мусора, без ничего, такой вакуум. Тут отличная ихтиофауна, которая еще присутствует, часто рыбу ловят.
— А как эти рыбы, интересно, на музыку реагируют?
— Не знаю, как они реагируют на музыку, но на колокольный звон они реагируют нормально. Мы сейчас снимали фильм в Калязине, где стоит колокольня, — знаешь? Это остров на Волге, где затопило город, а колокольня осталась стоять. Я с этого острова поймал щуку под колокольный звон.
— Это во время съемок «Колокольного марафона», нового фильма о звонарях?
— Да. Мы задумали его совместно с Денисом Смагиным, Надей Захаровой и с Алексеем Шабаровым — это режиссер нашего фильма. Начали его после того, как сняли короткометражный фильм «Колокол».
— Тот, что на Beat Film Festival показывали?
— Да. Не в последнюю очередь благодаря конкретным чудесам, которые происходили во время съемочного процесса, мы решили, что нужно продолжать.
[Мы делаем] документальный фильм с элементами роуд-муви. Это фильм-путешествие, где главную роль играет группа звонарей нового формата, которая путешествует по России и изучает колокольную акустику и колокольную архитектуру. Через диалоги с местными звонарями, очень известными мастерами, или благодаря каким‑то просто неожиданным знакомствам, она [группа звонарей] раскрывает разные аспекты: музыкальный аспект, аспект веры, канонический аспект, разные вопросы, на которые не хотелось бы отвечать в формате интервью перед камерой.
Мы вот только недавно неделю провели в Ростове Великом, Ярославле, Калязине, Костроме, в деревне Левашово. Снимали колокола-гиганты, сохранившиеся с дореволюционных времен, с XVI века. Записывали все виды ростовских звонов, вступали в беседы со звонарями, с духовенством, с обитателями этих деревень и мест. Очень интересная была поездка. До этого мы были в Орловской, Калужской и Тульской областях.
Есть телевизионные фильмы, есть наука кампанология, которая изучает колокола, есть солидная библиография, но фильма, который повествовал бы о разных аспектах жизни звонаря, — такого фильма не знаю. Поэтому мы загорелись и нацелены показать колокольный звон как аскетическую дисциплину, через ее подвижников.
Фильм еще готовится: будет досниматься и собираться. Мы рассчитываем на кинотеатральный, телевизионный показ. Мне очень важна подобная медиасреда, потому что я не пользуюсь инстаграмом, я не публикую в соцсетях ничего.
— Помню, что ты говорил, что создаешь проекты не для того, чтобы выпускать в какой‑то бесконечный интернет-поток, и ценишь непосредственный коннект с аудиторией.
— Ну да. Тем более что, знаешь, сейчас все используют инстаграм и другие платформы, которые замечательные, если к этому относиться концептуально. С их помощью можно донести действительно интересные посылы, собрать свою аудиторию, но в то же время акт отказа от этого для меня является вдохновением. Потому что в этом случае я вынужден придумывать новые способы для взаимодействия и творчества. Весь проект «Колокол» появился, потому что у меня освободилось время от соцсетей, ежедневных апдейтов.
— На самом деле, для меня было необычно, что ты снимаешь такое кино. Может, потому, что я лично не была с тобой знакома, но мне казалось, у тебя несколько другое амплуа — много юмора, иронии. Как ты сам ощущаешь: это смена творческого вектора?
— Есть, безусловно, некая смена понимания цели — зачем я это делаю. Такая музыкальная эпопея, которая началась на лейбле Cómeme, конечно же, всегда была связана с юмором и с танцами и никогда не исходила от техно-сцены. Это всегда были вечеринки с людьми в красочных одеждах, артисты, довольно свободная, ни к чему особо не прикрепленная тусовка дэнсеров. Это было очень здорово, но это глава, которая называется коллаборация. Была «ДЭКА» с Андреем Ли, Филипп Горбачев и голый мужик — на местном жаргоне (Philipp Gorbachev & The Naked Man), все коллаборации с Матиасом Агуайо и Дэниелом Малосо, то есть с ребятами с лейбла Cómeme. Трек «Веришь ли ты в хаус-музыку?» был написан совместно с двумя аргентинскими диджеями DJs Pareja, которые особо не понимали, что я говорю, но как‑то все равно чувствовали, и нам было весело.
Коллаборации никуда не деваются, но это одна часть. А есть часть молитвенная, территория более личная, но такая, которая может стать коллективной. Кстати, что такое литургия: это совместное дело — молитва в церкви. И хаус-музыка как своего рода общая молитва много значит для меня.
Я не диджей, я не электронщик, я не экспериментальный артист, я не занимаюсь IDM, я, в принципе, не артист и не техно-музыкант. Хаус-артист — это уже ближе. Но попробуй объясни в двухстах километрах от Москвы, допустим, сторожу в храме, или продавщице, или бабушке своей, или маме — что такое хаус, если человек не был на хаус-вечеринках с восемнадцати лет и не понимает, что такое хаус в хорошем смысле слова. Фрэнки Наклз, Грин Вельвет, чикагский эйсид-хаус — если раскопать, то получаем, что хаус это довольно-таки духовная музыка.
А уж коли они важны для меня, я захотел разобраться, откуда они, что мне может дать беседа с Богом, некий диалог, и что я могу в это общение привнести. Таким образом родился проект «Колокол» и вообще все прошлые релизы с 2011 года. Но в этом случае я позволил себе, наверное, некую смелость рассказать все как есть и не придумывать, как замаскироваться.
Этот [новый] альбом я записал, уже будучи звонарем — у меня каждые выходные выступления: вечерний сет и двойной утренний сет в воскресенье, не считая Великих праздников и каких‑то особенных церковных памятных дней. Это действительно музыкальное молитвенное действие: звонарь приобщает к службе, и не только тех, кто идет в храм, но и тех, кто в него не собирается, то есть это связь между Богом, службой и пространством, которое окружает храмы.
Колокольный звон известен всем в России, и он, в принципе, не вызывает удивлений. Это не только красиво, но еще звон напоминает о вере. Ты, может, не сразу к нему приблизишься, но шанс есть — такое напоминание, понимаешь? Это и многое другое меня переделало и как‑то настроило более правильно.
(Разглядывает горизонт.) Тут не видно колокольню, где моя местная точка. Там можно звонить долго — у меня сет иногда полчаса идет, иногда дольше, иногда меньше.
— А ты воспринимаешь звонарство как работу? Или миссию? Или как что?
— Ну любая такая боговосхваляющая деятельность — это подвижничество. Мы вот когда ездили на съемки фильма, встретили одного звонаря, который пятнадцать лет работал в Троице-Сергиевой лавре. Он сказал, что за звонарем всегда ходят бесы. Например, дьявол ненавидит звонаря и колокольный звон: внезапно возникают препятствия, чтобы попасть на колокольню, позвонить, еще и правильно позвонить, и не забыть месседж, не впасть в джаз или медитацию. Это напоминает и выступление перед аудиторией, потому что путь публичного артиста всегда сопряжен с искушениями — это как минимум сребролюбие, искушение гордыней: я, я, я, я круче всех выступаю, мой звук самый актуальный. И я сдался, потому что понял, что без Божьей помощи не справлюсь.
— Это какой‑то конкретный момент?
— Это плавный был момент в моем случае, но все время случались какие‑то чудеса. На съемку фильма «Колокол» не было денег, и я созвонился с другом семьи, священником, — сказал, что снимаю фильм, где же взять денег. Он: «Какой фильм? Это такое хорошее дело — Господь как‑то поможет обязательно». Я подумал: интересно — но что конкретно мне нужно сделать? Лег спать. И тут на следующее утро мне написали из Нью-Йорка, что хотят срочно купить трек «В пятом новом веке» для летней рекламной кампании Balenciaga. Смета у меня была большая, и она была именно такая же, как эта цифра.
— Расскажи, как ты понял, что хочешь быть звонарем?
— Вот это внезапно: я просто пришел в храм на Пасху и зазвонил. На Пасху любой желающий может звонить в колокола, вот и я пришел в храм и оказался через пять минут на колокольне. И меня осенило, что это нонсенс, что этот музыкальный инструмент…
Можно проанализировать записи Константина Сараджева, звонаря-виртуоза, гения, который различал в одной октаве 1701 звук и обладал удивительным слухом — он делал проекты концертных колоколен, схемы особых развесов, новые проекты колоколов, их профилей, созвучий. То был скачок авангардного искусства.
Потом это все просто запретили декретом [при советской власти], огромные исторические колокола были уничтожены — мы потеряли огромную историческую ценность невообразимого масштаба и веса. В нашей стране десятилетия храмы молчали. Но даже несмотря на этот запрет, если проанализировать акустическую музыкальную структуру нашего ландшафта, получается, что колокольный звон и сама служба — это с отрывом самая популярная живая музыка, исполняемая в нашей стране. Именно исполняемая, мы не берем культуру ретрансляции — радио, стриминг, даже, по сути дела, диджей-сеты.
И я задумался: что же мы такие слепые? Нам подавай только ньй-йоркских авангардистов, японских нойз-музыкантов, но мы просто проходим мимо таких инструментов, в которых заключено столько и духовного, и атонального, и музыкального, и вечного. И я подумал: раз уж я барабанщик, пусть лучше буду барабанить, но звонить в колокола во славу Божию, потому что я осознал давно, что не могу обрадовать кого‑то чем‑то революционно новым.
— А с новым инструментом какие у тебя артистические амбиции?
— Мне хотелось бы, чтобы концертная программа «Колокол» звучала как можно чаще в хороших местах и люди понимали, что это такое. Я особенно благодарен Наташе Абель и «Мутабору», что разрешила сделать такой перформанс на мейне в три часа ночи на открытии площадки. Потому что невозможно и представить, что в «Бергхайне» в три часа ночи на рейве вдруг начнется концерт «Колокол».
— Какое место звонарь занимает в храмовой иерархии и есть ли особые правила поведения для звонарей, продиктованные родом занятия?
— Колокольный звон — это молитва в звуке. Она открывает, и закрывает, и сопровождает богослужение. Вот и все. И я сужу по своему опыту, воцерковленность, приобщение к таинствам лично мне очень приходит на пользу, если оно правильно исполнено. Шанс на спасение, смирение. Как звонарь я начал потихоньку разбираться в службах и ориентироваться в церковном календаре, я понимаю больше про праздники, понимаю, что делаю, что такое церковь, что такое молитва, что такое каноны. Это, конечно, такая громаднейшая небесная архитектура, которая меня поражает своей стройностью, смыслами, красотой и своей необходимостью.
— А звонарство — для тебя в том числе и работа?
— Позиция звонаря в нашем обществе, в церковном мире — она очень мало оплачивается. Есть система пожертвований, но мне не всегда понятно, как она работает. Я за свои труды звонарские никогда не просил. Бывали случаи, что меня поощряли в свободной форме, но так или иначе настоящая награда всегда приходит свыше. Например, мы со съемочной группой и кинокомпанией САГа получили деньги от Министерства культуры на производство полнометражного фильма. Мы были единственными на питчинге, кто представлял фильм, освещающий колокольный звон. Еще «Колокол» выиграл грант-поддержку в Берлине — в рамках ежегодной инициативы поддержки музыкантов от MusicBoard Berlin.
— А как ты учился играть на колоколах и репетировал?
— В процессе. Когда я начинал звонить, мне было стыдно, и я думал, что все проходят мимо и затыкают уши. И репетировать непонятно где. Но я купил горшки для цветов в строительном магазине — посмотрел на ютьюб-канале своего будущего наставника Александра Чайки, как все это правильно выглядит на колокольне, и сделал языки из черенков от лопаты, развесил дома и тренировал правую руку, чтобы не ударить в грязь лицом.
А что касается самого звона — есть церковный устав, каким звон должен быть. И в нем есть то, что я очень люблю: не определено, каким должен быть трезвон, и, как правило, это определяет сам звонарь. То есть мы попадаем в ситуацию необходимости творчества. И сейчас я придумываю новые колокольные звоны для храма, а их техновая, фестивальная версия присутствует на альбоме «Колокол».
— А как ты воспринимаешь эстетику рейва или его посыл? Для тебя нет никакого противоречия в том, чтобы играть там?
— А в чем?
— Ну трудно понять, что такое рейв, сейчас этим словом называют что угодно, любую вечеринку.
— Ну как ты бы определила рейв?
— Для меня это что‑то протестное. Но меня больше смущает не это, а возможная потеря смыслов. На рейв могут приходить разные люди, кто‑то просто провести досуг, по-разному оторваться, принять что‑то.
— Ну я не могу судить об этом, потому что я не знаю, что рейв, что не рейв. Все понимают, что рейв — это вот когда несется. А что такое несется — ну когда всем очень весело вместе и с помощью музыки стираются границы. Хорошая музыка всех объединяет, поэтому рейв, наверное, всегда был близок к какому‑то религиозному опыту, духовному переживанию. Я несколько раз в «Бергхайне» плакал от радости будучи совершенно трезвым, потому что видел, как совершенно разные люди, и молодые, и старые, в шесть утра трясут своим телом и костями, им нравится музыка, они освобождаются, друг другу улыбаются. И вот это состояние — оно противоположно тому, что подразумевает какая‑то идеологическая форма сплочения людей. Им никто не платил, чтобы они пришли и танцевали в клубе. И в «Мутабор» все это наше замечательное поколение палками и пропагандой никто не загоняет. Это люди, которым есть что поведать друг другу. И это здорово.
— Ну и искушения на рейвах тоже много, если смотреть канонически.
— Все зависит от нас — какими мы приходим на рейв, что мы там делаем, что играем и что несем. И, конечно, было бы круто сделать рейв в стиле «Колокола». Представляешь, такие масштабные акустические вибрации, молитвы, пульсации, видеоряды, смыслы, самое главное, которые исходят не из рейва, про который ты рассказываешь, а которые исходят из рейва как такой масштабной аудиоинсталляции. И в этом плане я вижу, что у «Колокола» есть сила. Он уже этим и является — экспериментом по утверждению новой духовной музыки. У меня есть конкретный новый звук, новое акустическое исследование, готовится еще один фильм, есть люди, которые собираются вокруг этого, и я счастлив, что я нахожусь в чудесном поле, на этом пути. И главная задача — распространить это новое слово.
