— Частый вопрос из последних комментариев у тебя в соцсетях: почему EP, а не альбом?
— Сейчас вообще время больших релизов. Все пишут альбомы по 18–20 треков, стриминг пошел в гору, и все врубились, что количество треков влияет на число прослушиваний. Стрим засчитывается за 15–30 секунд трека, поэтому чем больше треков, тем больше прослушиваний.
Но я всегда гнался за качеством, а не за количеством, поэтому по ходу работы над EP забраковал несколько демок. У меня уже было готово для EP пять треков, но я хотел добить их число до шести, и так получилось, что шестой трек я очень долго делал. Я записал несколько демок, и ни одна из них меня не устроила. И в итоге написал «Hologram» — и я понял, что круг замкнулся.
Еще это будет (интервью было взято 24 октября, перед релизом. — Прим. ред.) символично отражено на обложке
. Она олицетворяет мои прошлые релизы, на ней изображены пять колб (показывает обложку): первые четыре — как будто уже неживые, а в пятой к герою идут проводки.
Первая олицетворяет альбом «Homerun»: тут видна бейсбольная перчатка; вторая — «Double Tap»: тут есть маски и другие детали; третья — «Files»: здесь очки, бейсболка, горящие кроссы; четвертая — «Ice Cream»: она замерзшая, как мороженое; и пятая — новый EP.
— Что это означает? Почему ты их решил сделать неживыми?
— Это не было задумкой. Просто так получилось: сначала я хотел сделать обложку с одной колбой, но уже потом пришла идея сделать несколько колб и символически показать прошлые релизы. Идея такая: проекты закончены — там и релизы, и клипы, и то, как я выглядел. Сейчас у меня новая активная фаза. Все альбомы стилистически отличаются друг от друга, а фанаты всегда сравнивают каждый новый релиз с предыдущим.
— Но тут как будто водораздел проходит, черта между четырьмя предыдущими работами и новой.
— Нет, такая обложка могла бы быть для любого релиза: текущая горит, а остальные — неживые.
— Я заметил: у тебя темп выдержанный — год альбом, год EP. В то же время кажется, что в русском рэпе ускорились темпы. Ты намеренно не хочешь часто дропать релизы или просто долго сочиняешь треки?
— Не знаю, почему так получается. Наверное, в силу времени. Весной, например, у меня был тур — времени нет, не поделаешь альбом, не попишешь музло. Потом я начал работать над EP — сейчас я выпускаю его, снова поеду в тур, параллельно буду снимать клипы. За новое музло буду браться после того, как выделю время.
Но это касается именно больших релизов, требующих погружения. В любом случае, я регулярно работаю над музыкой: треки выходят, клипы снимаются — возможно, чаще, чем у большинства артистов.
У меня нет в запасе большого числа уже готовых релизов, которые я бы публиковал по расписанию. Все пишется в настоящее время. Не будет какого‑то расписания на год вперед — я не знаю, что будет через полгода, что я буду делать, о чем буду писать.
— Тебя не пугает это?
— Да нет. У меня вся карьера незапланированная. Все само себя толкает — нет стратегического плана, как завоевать аудиторию.
Недавно у меня состоялся диалог с менеджером другого артиста. Он [менеджер] говорил, что нужно выступать на мероприятиях с узнаваемыми треками, которые людям зайдут, приведут их в Apple Music. Короче, разговор был направлен на бизнес-историю, а я пытался объяснить ему, что мне важно в первую очередь исполнять треки, которые нравятся мне.
Естественно, на мероприятиях я читаю «I Am», у которого 11 миллионов просмотров, но у меня вся программа не состоит исключительно из треков, которые больше всего всем полюбились за все годы. Мне интересно представлять актуальную музыку, которая нравится мне. Я готов к тому, что новый трек кто‑то не поймет, но в моем концепте это будет правильно, я буду доволен. В этом и разница.
— Кто в итоге в том споре оказался прав?
— Никто. Трек, про который шла речь, еще не вышел.
— Не расстраиваешься по поводу хейта? Не рефлексируешь?
— Слушай, если бы этот хейт был каким‑то правдивым… Знаешь, обидеться можно на правду. Если бы я стал делать музыку хуже и мне бы об этом сказали, то я бы задумался. А когда мне сейчас говорят, что раньше песни были лучше, я ведь понимаю, что это совершенно не так, потому что я сейчас гораздо больше внимания уделяю музлу, чем тогда. Сейчас я могу свои треки назвать музыкой и где‑то включить. Раньше не мог: они проигрывали по звуку, по тематике, по фонетике — корявые тексты, тараторка.
— В комментариях к «Ice Cream» пишут, что «Обла не тот»…
— А потом я собираю четыре тысячи в Москве.
— Да. Это важно! В то же время говоришь в интервью об этом альбоме: «Я не считаю, что там есть какое‑то колоссальное отличие от моих старых работ». А в тех же комментариях это ведь другая частая претензия к тебе. Понимаешь, почему?
— Наверное, судят конкретно по релизам, а я сказал про определенный период в творчестве. К выходу «Ice Cream» я уже достаточно вошел в текущее звучание. На протяжении полугода до релиза я в этом звучании чувствовал себя комфортно и считал, что я выпускаю какой‑то логичный проект.
Конечно, прошлый релиз, который был написан в 2018 году, был в определенном смысле продолжением «Files» по звучанию. Старое звучание жестко отстает от того, что есть сейчас. Звук зависит от того, через какое оборудование все это прогоняется и как это звучит. Я читал много хейта на прошлый релиз, но в то же время я читал много положительных комментариев про звук. Типа: «Слышите, как это звучит? Как будто это мастерилось в Майами».
— Ты начинал в достриминговую эпоху. Как поменялся рэп-рынок в России за эти годы?
— Я загружал первый альбом через какой‑то агрегатор и платил 10 или 20 долларов в год или за полгода — просто для того, чтобы мой альбом с обложкой и названиями был в iTunes. Это эстетическое удовольствие: мне нравится, что мой альбом есть на площадках и его можно там послушать.
Денег там никаких не было: какие‑то копейки приходили. Наглядный коммент тех лет от Крип-а-Крипа, который выпустил альбом с 20 треками, — «Забрал свою тысячу рублей с iTunes». Это был 2015 год или что‑то вроде того.
Эра стриминга наступила тогда, когда появился [сервис «ВКонтакте»] Boom. Он и Apple Music — главные игроки на рынке сейчас. Все поменялось года полтора назад: люди стали зарабатывать, не выступая. В 2015–16 годах без выступлений у нас, кажется, не зарабатывали.
— Когда новичку было проще выстреливать: пять лет назад, когда было меньше конкуренции, но и возможностей, или сейчас, когда обратная ситуация?
— Сейчас очень просто записать трек на любой студии, выпустить, и он может мгновенно попасть в топы. Но в то же время чувствуется перенасыщение информацией — поэтому сейчас песня просто так не взлетит, нужна реклама.
Раньше ты мог просто выкинуть песню в интернет, и она могла быть везде — как произошло с моим клипом в 2014 году. Я его просто выложил, и уже начался какой‑то шум, обо мне заговорили.
Отвечая на вопрос: выстреливать в разные годы, наверное, одинаково. Сейчас есть перенасыщение информацией, но есть площадки и рынок — хотя при этом нужно много работать, рекламу запускать. Раньше перенасыщения информацией не было, но и рынок был не таким развитым — не было столько денег в индустрии, клипы просмотров не набирали, люди в интернете сидели меньше, гаджетов было меньше.
— После тебя появилось целое поколение артистов: есть ощущение возросшей конкуренции среди молодых игроков?
— Я все эти годы чувствую, что я фрешмен. У меня не было ощущения, что я состоявшийся артист, хотя я сейчас уже понимаю, что это так.
А новички и фрешмены… Есть те, с кем я общаюсь, дружу, записываю песни, и это все на взаимном респекте. А есть фрешмены, которые стреляют, а потом пропадают.
Про конкуренцию никто особо не говорит. Тут больше важны удержание репутации и имя. С новыми игроками конкуренции у меня, наверное, нет, потому что аудитория новых игроков — это и моя аудитория, которая достаточно лояльна ко всему, что я делаю, как я одеваюсь, с кем я записываю треки. Она всегда интересуется и доверяет моему слову, вкусу — поэтому половина чуваков, которые приходят на концерты фрешменов, носит мой мерч.
— Как ты познакомился с OG Buda и Платиной (главные рэп-новички 2019 года, OG Buda записывался вместе с Obladaet на его последнем EP. — Прим. «Афиша Daily») ?
— Я познакомился с Федуком и OG Buda на фестивале в Ростове, а с Платиной мы списались в интернете. Потом я показал Платину пацанам, и на следующий день с ним уже Buda пообщался. И все: Платина приехал в Россию, мы заколлабили, все заколлабили. В какой‑то момент мы сдружились на почве музыки.
— Ты в интервью GQ говорил, что планируешь запуск своего бренда. Как продвигаются дела?
— Как только что‑то будет, это будет известно. Пока все в работе.
— Заметил одну общую черту всех твоих интервью: тебя постоянно спрашивают про одежду. Тебе не надоедает это?
— Надоедает. Особенно сейчас, когда я был в Москве и дал четыре интервью.
Но если вопрос интересный, то не надоедает. Если спрашивают про бренд, дизайнера, модельера, артиста, то это интересно. А когда это просто что‑то шаблонное, то не хочется об этом говорить.
— Просто в чем дело: твой рэп многие воспринимают будто бы как дополнение к образу идеального хайпбиста. Тебя не расстраивает такое?
— Я бы не сказал, что я идеальный хайпбист. Это как раз шаблонное суждение. Наверное, я вообще для большинства людей в России, которые не любят мое творчество, являюсь хайпбистом.
У меня любви к моде не больше, чем у кого‑то из артистов на Западе. Просто у нас в России все попроще чуть-чуть. И артисты попроще.
— В каком смысле?
— Выглядят попроще. Уделяют внимание визуальной составляющей в основном лишь те артисты, кто состоит на лейблах. А селфмейд-артисты — немножко колхозноватые. А у меня любовь к моде как‑то сложилась изначально: и самому сфера была всегда интересна, и еще в детстве мама мне привила вкус к моде. Еще есть друзья и знакомые, которые с этим связаны. Но в первую очередь это личный интерес.
Но я не делаю на это основной упор. Как Gunna я не одеваюсь, шубы не ношу.
— Ты для многих — прямая ассоциация определения «новая школа». Справедливо?
— Я про это и говорил, да.
— При этом тебе уже 28. Кем себя видишь после тридцати?
— Дрейку тридцать три сегодня (24 октября. — Прим. ред.) исполнилось. Я вообще никогда не думаю об этом: задумываюсь только тогда, когда спрашивают. Отвечу так: как ты себя чувствуешь, так и должен выглядеть — и заниматься теми вещами, которые тебе близки. У меня много одноклассников, которые вообще по-другому выглядят, и никто не говорит, что они довольны этим.
Мне повезло: я чувствую себя с ними на одной волне, начиная лет с 19–20. Возможностей просто стало больше. А кем вижу себя? Не знаю, кем вижу. Думаю, я так же буду заниматься музыкой. Возможно, брендом. Не знаю. Захочется чего‑то нового по-любому.
Сейчас начнется шестой тур. Сейчас думаем: следующий будет весной? А потом осенью? А потом снова весной? Конечно, мы будем заниматься концертами и дальше, потому что каждый раз выступления все мощнее. Просто в дальнейшем это будут более масштабные вещи.
Я не хочу совсем переставать выступать, как Оксимирон. Я хочу выступать всегда: я получаю удовольствие, концерты для меня — продолжение песен. У меня не было карьерных падений — каждый раз у меня все идет вверх. Не знаю, что дальше будет.
— Исписаться не боишься?
— Я считаю, что это невозможно. Я в один момент думал, что все, ничего не могу написать, но понял: нужно просто ловить определенное состояние. Отчаяние, любовь, что‑то очень конкретное.
Когда все окей, ты ничем не вдохновлен и ничем не расстроен, сложнее писать. А в жизни постоянно происходит что‑то.
— У тебя уже шестой тур. Неужели это не превратилось в рутину?
— Вообще нет. Тур — это маленькая жизнь, отдельный период. Предыдущий длился три месяца, это выделяется в памяти отдельно. А все остальное, знаешь, какая‑то вялая хрень: просто течет жизнь, ничего не происходит.
Вроде бы происходят какие‑то выступления, фестивали, но именно тур стоит особняком — этот постоянный напряг, усталость, недосып. Это что‑то особенное: ты преодолеваешь себя сквозь усталость и сон, просыпаешься, когда спал всего час — и тебе нужно ехать.
Когда этого нет, ты не чувствуешь себя живым. С одной стороны, мне не нужно вставать на работу к восьми утра, я живу в свое удовольствие и работаю постоянно над музыкой. С другой стороны, тяжелая работа чувствуется именно в туре — ты понимаешь, что должен работать, ******* [вкалывать]. Плюс тур — это не просто новые обложки. Это новый концепт, новое шоу — будь то визуалка, спецэффекты. В этом туре у нас будет шоу в каждом городе.
— Из того же интервью GQ: «В Иркутске, когда я двигался во всей этой теме — со «старшими», со своими понятиями, с феней, — в 7–8-м классе мы отрабатывали телефоны, собирали деньги со своих молодых». У меня вот в голове никак не вяжется вот это и стильный воспитанный молодой человек, который передо мной сидит. Как вообще этот перелом произошел? Где склейка кадров, где заканчиваются вот эти понятия и начинается рэп?
— Я же ходил в широких штанах, когда был малой. А потом чуть повзрослел.
Я там стал больше таким «спортиком», а после этого я переехал в Питер, и там шла моя трансформация.
Наверное, на это повлиял сквош: в него играют приличные и культурные люди с высокими ценностями. За время, что я играл в сквош, я ни разу ни с кем не конфликтовал.
— Не сложно было адаптироваться?
— Все не совсем так, как кажется. Вообще, я воспитан хоть и не в полной, но нормальной семье — я закончил школу хорошо, университет, у меня не было троек никогда. То есть не совсем какое‑то там быдло переехало в Петербург.
Просто эта уличная движуха была интересна, когда я был молодым.
— Я просто зацепился за фразу «отрабатывать телефон».
— Они же не отрабатывались у слабых или у детей. Это были какие‑то разборки, когда за косяк у кого‑то забирается трубка, в этом духе. Всему виной были фильмы, популярные в то время: «Бригада», «Бумер», «Спец».
— О переезде в Питер. У тебя была строчка «Я не помню чувства дома, я дома как в гостях». О чем речь?
— Когда я переехал в Питер, я жил по съемным квартирам и реально потерял чувство, что я возвращаюсь домой. Это все время была какая‑то новая хата — мы каждые три-четыре месяца меняли жилье. Поэтому я потерял чувство дома. Даже когда я приезжал в Иркутск, тоже не было этого чувства.
А сейчас оно появилось. В Питере я себя чувствую как дома, хотя Иркутск для меня тоже особенный город.
— Чем Питер круче Москвы?
— В Питере меньше агрессии. Люди вежливее, радушнее, понятнее. Здесь я смотрю на человека и понимаю, что он и кто он. А в Москве ты можешь не понять, кто перед тобой. Жить тут круче, чем в Москве: архитектура, люди.
— Ты рассказывал, что перед концертом в Москве делал вливание с адреналином в горло. Звучит жутко, а как оно на самом деле?
— Делают вливание металлическим шприцом. Нет, его не вкалывают в горло: просто из него проще всего залить лекарство на голосовые связки. Это не больно, а просто неприятно. Ты должен оттянуть язык пальцами и пропеть какую‑нибудь ноту, когда лекарство вливается. Оно стимулирует связки, и ты можешь петь.
— Как бороться с угрозой срыва связок в туре?
— А это все с опытом приходит. Когда ты едешь в первый тур, тебя переполняют эмоции, ты не можешь контролировать себя, начинаешь орать, как многие начинающие артисты. Связки не выдерживают, срываются. Нужно следить за здоровьем, тепло одеваться. В последних турах я не пользуюсь услугами фониатора — не было такого, чтобы я срывал голос.
— Андрей Никитин спрашивал про ник Obladaet (оказалось, это отсылка к реплике из сериала «Спец». — Прим. ред.). А я вот нигде не узнал, почему ты в соцсетях «Kill me, Obladaet».
— *** [Черт] знает! (Все смеются.) Это давно было. В этом нет смысла никакого.
Поправка: в первоначальном варианте было указано, что на EP Obladaet были треки с OG Buda и Платиной, что не так (Платина не участвовал в записи EP)