— Забавно, как все поменялось. 20 лет назад журналисты вас критиковали на чем свет стоит, а теперь расхваливают по полной программе переиздание «Hybrid Theory». Как так?
— Тогда все было немного сложнее. С одной стороны, были фанаты, которые любили нашу музыку, понимали нашу музыку. С другой стороны, были люди, которые относились к нам с подозрением: прежде всего, из‑за того, что у нас все получилось так быстро и так хорошо. Они не могли понять, что фанаты действительно любили нас. Они думали, что это был такой деланный продукт.
Было время, когда мы просто приходили в ярость от журналистов, особенно в Западной Европе и Великобритании, которые придумывали самые дикие истории и потом спрашивали нас о них, будто бы это была правда. Что‑то типа: «Говорят, вы били щеночков, это правда?» И мы такие: «Что? Что вы говорите? Мы вообще не слышали о таком». А они такие: «Ну, вот говорят».
Про нас говорили, что мы были деланной группой, типа бойз-бендом и все такое. И в таких ситуациях ты никак не можешь защитить себя. Единственный выход — продолжать жить своей жизнью, делать музыку и заниматься тем, чем должен.
— Откуда этот миф о Linkin Park как о бойз-бенде?
— Оттуда же: мы слишком быстро раскрутились. В итоге [те, кто к нам относился с подозрением] считали, что это лейбл написал песни, выбрал ребят, собрал их и сделал все согласно маркетинговому плану. Дикая дикость. Хоть этот слух не продержался слишком долго, несколько месяцев так про нас говорили.
— Но в итоге все изменилось, и теперь вот говорят о «наследии Linkin Park». Почему, с вашей точки зрения, скептики изменили свою точку зрения?
— Ну, на самом деле, очень многие понимали это сразу. Практически как только мы начали играть. Поначалу в группе были только я и мой друг Марк Уэйкфилд. Мы послали демо парню, чьи контакты были на CD, издававшихся Immortal Records, — это, например, Incubus, Korn. Мы сделали демо на кассете, там было что‑то вроде трех или четырех песен. Он в итоге пригласил нас на встречу, задал несколько вопросов и сказал: «Ребята, вы же еще почти ничего не сделали, но при этом у вас отличное демо. Мне нравится то, что вы делаете, вам нужно собрать группу, выступать, записать настоящий студийный альбом».
В итоге мы собрали группу. Дейв [Фаррелл, басист] был соседом Брэда [Дельсона, гитариста]. А с Джоном [Ханом, который отвечал за семплы и диджеинг] мы ходили вместе в колледж. Марк и Брэд вместе с Робом [Бурдоном, барабанщиком] играли в одной школьной группе. Потом мы с Марком разошлись, он не был прирожденным исполнителем. Но он любит музыку и теперь занимается менеджментом: System of a Down, Deftones, Alice in Chains, Smashing Pumpkins. В итоге мы нашли Честера [Беннингтона].
В общем, с того момента мы стали рассылать записи слушателям и устраивать концерты. 50 человек уже было неплохо, 100 — и промоутеры говорили: «Вы отлично поработали, парни». И у нас почти всегда получалось. Мы проехали всю страну до Флориды, параллельно рассылая кассеты, стикеры, футболки и прочие вещи тем, кто подписался. На первый наш концерт пришли где‑то 25 человек, но все стало постепенно расти.
— Вы для себя как‑то пытались объяснить растущую популярность?
— Во-первых, мы старались соответствовать возможностям фанатов. В наших ранних листах рассылки половина адресов были обычные почтовые ящики, у людей даже не было имейлов. Но технологии двигались вперед, и мы старались быть на связи с фанатами так, как им было удобно.
Есть еще одна важная вещь. Спроси человека в то время в школе или колледже, что он слушает, ему ответят: «Я слушаю хип-хоп», или «Я слушаю метал», или «Я слушаю что‑то еще». Теперь человек назовет артиста или скажет: «Я все слушаю». В США он скажет: «Я слушаю все, кроме кантри» (смеется). Все изменилось буквально за 15–20 лет.
Мы же сами слушали кучу всего, и наша музыка была как раз про то, чтобы взять элементы из разных стилей и объединить их.
— А что вы на самом деле любили?
— Мы любили Rage Against the Machine, Nine Inch Nails, Wu-Tang Clan, Public Enemy, Depeche Mode. Это очень разные музыканты, и их стиль было странным тогда объединять во что‑то одно, но мы объединяли.
— Еще один юбилей этого октября — 20 лет «Kid A» Radiohead.
— Мне больше нравится «OK Computer», но «Kid A» тоже нравится.
— Так вот, возвращаясь к разговору о медиа, тогда же было такое противопоставление: мол, мы выбираем Radiohead, а вот Linkin Park — это так, фигня.
— Публикации такого типа в медиа напоминают мне значки, которые ты крепишь на рюкзак, когда идешь в школу. Цель — не показать, что эти конкретные музыканты великолепны. Им важно было как‑то манифестировать собственную позицию по отношению к музыке.
Правда, в итоге это оказалось очень глупым. У нас всегда была очень бойкая фан-база, которая готова была разорвать медиа на куски. И то же самое происходит сейчас, скажем, в отношении публикаций о Бейонсе, или BTS, или кого угодно: фанаты просто распнут тебя, если ты раскритикуешь их любимых артистов.
— Когда я переслушивал на бокс-сете с переизданием «Hybrid Theory» треки вроде «Pictureboard» или «She Couldn’t», я словил себя на мысли: «Черт, почему эти песни не вышли тогда?» А вы сами не жалеете об этом?
— Я не знаю. Мир тогда был совсем другим. Мне кажется, что «Hybrid Theory» не стал бы таким альбомом, который повлиял на многих, если бы эти песни были там. Они куда больше подходят именно к сегодняшнему дню, чем к тому времени. Что мне нравится в этих треках, это то, что они показывают, какой группа станет потом. Если вы слышали только «Hybrid Theory», то вы знаете только одну нашу сторону. А вот эти песни вроде «She Couldn’t»… Нет живых барабанов, тяжелых гитар, Честер поет с общим посылом «Ты не один» — это тоже важная составляющая группы. Мне кажется, это такой манифест целой группы. Без этих треков мы бы не пришли к песням вроде «Breaking the Habit» и не стали такими открытыми к экспериментам.
— Сейчас ностальгия по нулевым стала общим местом, и Linkin Park стали частью этой ностальгии. Вам это нравится?
— Я не знаю, у меня нет позиции по этому вопросу. Мне кажется, разные тренды были всегда, и мне в целом все равно. Но чем я горжусь, так это тем, что мы стали частью вот этого смешения стилей и жанров и познакомили фанатов с той музыкой, которую они никогда раньше не слушали.
Мне кажется, ностальгия может быть веселой вещью и помогать людям в самообразовании. 13-летние слушают «Hybrid Theory», переживают какие‑то вещи в первый раз и думают: «О, вот то, что мне нравится». Ребята, которые никогда не играли на гитаре, берутся за инструмент. И это же замечательно. Ребята занимаются музыкой, чтобы услышать что‑то крутое, неожиданное, неизвестное. И многое из этого было создано давно. И потом они — опа! — и находят что‑то, что меняет их жизнь к лучшему.
