«У меня вообще нет ощущения, что у меня выходит альбом. Я ничего не пишу о нем из солидарности с моими американскими друзьями, к тому же и лейбл у меня американский: это будет выглядеть максимально странно, если я буду промоутить свою пластинку. Я даже не постила ничего про то, что Pitchfork мой клип назвал лучшим клипом месяца. И я не испытываю по этому поводу ровным счетом ничего. Просто я в целом уже так устала что‑то испытывать. Ну что поделать? Вот так вот вышло. Я уже смирилась с тем, что мой альбом выходит в очень странное время».
Голос Кати Шилоносовой действительно кажется спокойным и умиротворенным, это голос человека, который уже не хочет переживать, — хотя вначале она сходу извиняется, что может быть вялой: только что приехала домой на велосипеде (и это предупреждение было излишним, поскольку нас ждет час с лишним оживленного разговора). Она добавляет, что это всего лишь второе ее интервью на русском по поводу альбома, — и временами признается, что ей было бы проще сформулировать что‑то на английском, благо иностранные медиа проявляют больший интерес. В какой‑то момент мы обсуждаем перевод слова excitement, а Катя вспоминает менеджерку бутика на Брайтон-Бич Зою Вексельштейн, которая мастерски жонглировала русскими и английскими словами в ролике «Очень-очень affordable».
Интерес зарубежных изданий понятен — это уже второй ее альбом на небольшом, но заметном нью-йоркском лейбле RVNG Intl. Объяснимо и мнимое — это важно —игнорирование местных изданий: в России пока не сильно налажена коммуникация между журналистами и зарубежными лейблами; большинство послушало альбом в пятницу, как и все слушатели.
«Я довольно поднаторела рассказывать об альбоме на английском, но я часто говорю об одном и том же, поэтому моя главная проблема — научиться говорить разные вещи.
А еще круче, когда ты письменно отвечаешь на вопросы — и у меня ощущение, что я пишу маленькое эссе. Знаешь, как в школе передо мной картины какого‑то художника — и нужно написать сочинение. А передо мной альбом Екатерины Шилоносовой. Я должна тезисы какие‑то кидать и потом сама же с ними разбираться».
Позволю разобраться и читателю, который ничего о Кате не знает. Помимо сольного проекта NV она также играет и поет в группе «ГШ», которая от реконструкции американского рока девяностых в какой‑то момент перешла к гитарной музыке, вдохновленной Россией, — и преуспела. Ее любовь к импровизации начала проявлять себя в московской версии Scratch Orchestra, созданной по заветам британского композитора Корнелиуса Кардью, в недолго прожившей супергруппе московских музыкантов «РТЫ» и на концертах NV. При этом одинаково хорошо она чувствует себя и в песенной форме: ее дебютный альбом «Binasu» был полон песен на ее собственном языке, вмещавшем в себя слова из английского, японского и русского, а бонус-треком к нему была песня «DE 1988» с абстрактным текстом, но написанным полностью на русском языке.
После ее первого мини-альбома «Pink Jungle» она думала забросить проект, не получив должного отклика на него, но в последний день перед условным дедлайном ей пришло письмо от Red Bull Music Academy (о поездке туда Шилоносова потом написала подробный рассказ для «Волны»). После этого она поехала в Токио, познакомилась с кучей зарубежных коллег — с некоторыми вроде Ларри Гаса и Энджел Дерадурян у нее в итоге есть совместные записи. Нетворкинг в итоге хоть и оказался полезен, но не помог с изданием дебюта — в одном из интервью Катя говорила, что хочет выпустить его самостоятельно, но ждет ответа от издателей. В итоге отозвался Orange Milk, американский лейбл, специализирующийся на сверхсовременной электронике, — а следующий альбом, «для/FOR», на котором слушателя ждал спокойный эмбиент почти без слов, она выпустила уже на вышеупомянутом RVNG Intl.
В условиях карантина англоязычные коллеги в последнее время пытаются описать хотя бы комнату музыканта, чтобы добавить хоть каких‑то побочных деталей разговору; классическая для русского журналиста ситуация звонка через Skype или Zoom им в новинку. Я не вижу ничего, кроме списка примерных тем, заранее отправленного редактору: мы просто созвонились с Катей через Telegram. Однако представить, в какой обстановке она со мной говорит, довольно легко: в недавнем фильме Паши Клинга «Адрес доставки» можно увидеть ее кровать, на которой она играет импровизацию, рабочий стол с ноутбуком, окно, выходящее на огромное офисное здание, — отличие, пожалуй, в том, что солнце явно в окно не светит; уже вечереет, на небе скоро появится луна.
«Room for the Moon», третий сольный альбом Шилоносовой, действительно выходит в странное время — по крайней мере, так принято называть последние несколько месяцев нашей жизни, которые многие из нас провели сейчас дома. В том числе и из‑за этого у многих альбомов переносили дату выхода — Катя говорит о том, что так произошло и с ней, однако уже утвержденную дату решили не менять. В целом, по ее словам, перенос альбома — это «нудная история».
«Когда мы анонсировали альбом, начался коронавирус, а две недели назад никто не мог предположить, что события в Америке развернутся подобным образом. Мы могли бы перенести его на две недели, но ты уже не можешь представить, что нас ждет. 2020-й в принципе не дает расслабить булки ни на секунду. На моей памяти такого года еще не было. Какой‑то кавардак творится полный — ну, перенесем мы, и что?»
«И такой кавардак, не поверить никак, что настигнет тебя он сегодня», — так Шилоносова поет в заключительной песне альбома, вселяющей надежду «Telefon». Удивительным образом слова из ее новых песен пару раз случайно вплетаются в наш разговор, жаждут быть процитированными. Когда на следующий день Женя Горбунов, давний музыкальный соратник Кати, цитирует мне к месту песню «Plans» и говорит: «И нет сюжета, и все не так, да-да», — то меня это уже совершенно не удивляет.
Зато после интервью получается отметить другие строчки из «Telefon»: «Где‑то никому до тебя нет дела», — это точное напоминание о том, что эти песни были написаны в самый одинокий для нее период жизни. Этот факт отражен даже в пресс-релизе — и, конечно, не может не вызывать вопросов.
«Всем очень интересно: как так? На карантине все очень боятся одиночества. Я в другом интервью сравнила одиночество с тишиной. Все боятся тишины. Особенно неловких пауз. И точно так же все боятся остаться одни. Но ведь нет же абсолютной тишины, вокруг тебя все равно есть звуки — и точно так же нет одиночества.
Два года я была в странном, подвешенном состоянии. Сначала мне казалось, что все классно, но в какой‑то момент я стала думать о том, что у меня нет друзей, — и я этого испугалась. Я стала спрашивать себя: а почему я этого не замечала, а как давно это длится. И вот это меня посмущало в какой‑то период времени — и это был очень одинокий период. Я ни с кем особо не переписывалась, не общалась… А сейчас это прошло».
Одной из спасительных мыслей для нее стали воспоминания о детстве: «Я часто оставалась одна, потому что родители были очень заняты. И мне никогда не было скучно! Я подумала: блин, вот в детстве все было классно — и я вообще ни о чем не парилась. Тогда в какой момент меня перекрыло и я стала грустить, что я одна?»
«Мысль обо мне в детстве меня очень сильно взбодрила — я поняла, что это какая‑то очень навязанная вещь, на которую я ориентировалась. Мне в этом плане очень нравятся дети, потому что они всем увлекаются, их занимает очень многое, — и свой альбом я люблю сравнивать с какими‑то детскими штуками, потому что, мне кажется, он про какие‑то глубинные ощущения радости от просто так. Ты со временем можешь забыть о том, что все классно, — и прикол в том, чтобы снова начать это замечать».
Основатель RVNG Intl., Мэтт Верт, на мою просьбу описать выгодные отличия ее музыки от коллег, отвечает что «ее аранжировки очень точны, но при этом не лишены беззаботности», а Куинн Оултон, играющий на альбоме на саксофоне и басу, отмечает свободу и подвижность ее музыки — и что именно они позволили ему самому играть без ощущения давления со стороны.
Оултон записал несколько партий в Берлине во время мероприятия Red Bull Music Academy в 2018 году, когда Шилоносова, сама выпускница академии, работала там как участница студийной команды: Куинн отмечает, что запись в самых разных студийных сессиях не была чем‑то необычным. Все так: например, терменвокс попал на альбом Муджуса «Downshifting» именно благодаря участию Романа Литвинова в академии.
С тех же сессий в RBMA — вокал эмбиент-исполнительницы Нами Сато в треке «Lu Na». Текст на японском — Сато говорит, что это был экспромт, — посвящен движению, что сочетается с динамичным характером композиции. Сама она говорит, что старается использовать голос в том числе как инструмент, но не исключает, что слова могли быть вдохновлены ее любимыми поэтами: «японским Рэмбо» Тюей Накахарой и Кэндзи Миядзавой. Катя же вспоминает, как дважды пыталась угадать, о чем поется на японском в понравившейся ей композиции, — одной из них была «Kōfukuron (A View of Happiness)» Ринго Сиины, песня о счастье. Это один из ее аргументов к тому, что даже песни на русском будут понятны тому, кто не знает языка:
«Я как человек, который слушает японскую музыку, не чувствую этого — пусть даже они писали и не для меня. Прикольно при этом распознавать какие‑то «пасхалочки». Вот, например, «ГШ» так и брызжет ими — нашу иронию и язвительность, конечно, не считает иностранный слушатель: они не знают, что такое насвай, не поймут про тонированные окна девятки. Им можно это объяснить, у них свои приколы, а у нас — свои. При этом глобально, мне кажется, все равно все считывается».
Предыдущий песенный альбом Kate NV, «Binasu», тоже был наполнен отсылками — в том числе и прямыми цитатами из японской поп-музыки, например, из мелодий Акико Яно и Мияко Коды, элегантно вплетенных в песню «Kata». Нами Сато отмечает в переписке со мной, что любовь к японской музыке чувствуется в песнях NV, она видит, что эти вкрапления сделаны с умом, — в том числе поэтому она счастлива быть частью одной из ее песен.
Насчет «Room for the Moon» Шилоносова не готова сходу вспомнить секреты пластинки — разве что голос Куинна Оултона в начале «Lu Na» и неубранную вовремя дорожку, оставшуюся в начале «Ça Commence Par», бойкой песни с французским текстом. Большая часть текста — загадка, которую можно примерно перевести как «Начинается на Т, покупается к еде, но мы это не едим — что мы загадать хотим?».
Хотя описание лейбла заботливо подсказывает, что в песне «Tea» Катя напевает Первый фортепианный концерт Чайковского (отсюда, собственно, и название), постепенно находится, кажется, еще одна отсылка — спустя несколько прослушиваний «Telefon» я начинаю находить в саксофоне Владимира Лучанского отзвуки духовых Батырхана Шукенова Казахстанский музыкант, участник группы «А-Студио».в песне «Старый телефон» ВИА «Арай». Учитывая, что я впервые увидел песню в фейсбуке Шилоносовой, сомнений у меня практически нет. Тут, однако, стоит сразу оговориться, что у NV это всегда некая дань уважения, почтительный семпл.
Она добавляет, что в обоих случаях ей нравится искренность музыкантов: если у японцев с ней идет легкая придурь, за которой нет ничего, кроме веления сердца, то у советских музыкантов есть некоторая наивность, которая привносит необходимую непринужденность.
«Весь поп восьмидесятых, написанный ЧернавскимВажный советский продюсер и сонграйтер. Делал песни для Аллы Пугачевой и Михаила Боярского, музыку к мультфильмам про братьев Пилотов и фильму «Асса». В настоящий момент живет в США., для меня очень игрушечный, детский, но при этом очень искренний. Или можно посмотреть клипы на песни Преснякова-младшего тех лет, например, «Рыжий кот» — там сразу все понятно! Все как‑то глупо, наивно очень — возможно, по случайности. Хотели сделать, как там, но получалось что‑то искреннее и свое. Вот эта непосредственность меня очень вдохновляет — мне кажется, я к чему-то такому же стремлюсь».
При этом Катя отдельно отмечает, что не пытается писать музыку, как кто‑то из ее любимых музыкантов: «Специально я ничего не пишу. Люди в детстве все впитывают, как губка, — и потом все это выходит наружу у них через те способы самовыражения, которые они выбирают. Да, моя музыка похожа на ту, которую делали в восьмидесятые, — и это именно та музыка, что ужасно меня радует. Может быть, на интуитивном уровне мне и хочется это как‑то скопировать, мне это настолько нравится, что хочется сделать так же».
Та свобода, о которой говорят помогавшие ей с записью музыканты и лейбл, — она явно переняла ее именно у своих кумиров, про советские музыкальные восьмидесятые она так и говорит: «свободные». Понятно, что очень много альбомов и песен тех лет создавались скорее вопреки, а не благодаря.
Тут вспоминается разве что волна русского постпанка десятых — в первую очередь группы «Утро» и «Труд», — которая пыталась найти схожий дух в советском и русском искусстве. У NV же получается проложить мостик между своей музыкой и тем, что делали раньше, — и ее интересуют определенные проявления нашей культуры. Это выясняется, когда мы начинаем обсуждать передачу «Марафон-15», в честь которой названа одна из песен на «Room for the Moon»:
«Я застала эту передачу, но при этом у меня нет теплых воспоминаний о ней. Я помню: детство, зима, я прихожу домой из школы, мне нужно потом в другую. Казань, вокруг сугробы, все мои друзья пошли на каток, а у меня есть время поесть — и пойти дальше. И ты включаешь телевизор, а там эта передача. И я всю жизнь не понимала, почему «15». У меня хватало времени посмотреть один-два сюжета — а «Википедия» говорит, что их было пятнадцать! Кошмар! И мне она всегда казалась достаточно скучной, а «До 16 и старше» казалась слишком продвинутой — и я себя чувствовала каким‑то аутсайдером, что я ни в какую аудиторию не попадала».
Именно через это мы в разговоре приходим к главному ощущению Шилоносовой от музыки: «Моя ассоциация с телевизором тех времен — вот это звенящее чувство, что ты вроде бы понимаешь, что тебе хотят сказать, а вроде как и нет. И от этого мне вокруг все казалось довольно мистическим и странным. Мультики, фильмы — все было довольно отъехавшим. И музыка тоже — она даже казалась какой‑то болезненной, но при этом абсолютно волшебной. И мне кажется, вот это и есть какое‑то мое ощущение русского музыкального текста». Это болезненное волшебство легко находится и в упоминаемых Катей «Мастере и Маргарите» и «Чародеях», находится оно и в ее собственных песнях — точно так же, как находится там и ирония.
Шилоносова говорит о том, что «Чародеи», снятые всего в двух локациях и с ограниченным бюджетом, безумно волшебный фильм — но в нем все равно проглядывает Советский Союз. При этом когда я спрашиваю ее, проглядывает ли таким же образом современная Россия в «Room for the Moon», то она отвечает отрицательно. Скорее всего, это связано с тем, что она нарочно старается лишить музыку давления интерпретаций, лишить ее примет времени, вещей, узнаваемых здесь и сейчас.
Это ощущается и со стороны: дизайн-студия WWFG, работавшая над дизайном альбома, говорит, что после многих прослушиваний они пришли к идее уменьшения цвета, чтобы отразить главную идею альбома: его вневременность и простоту.
Такая обложка действительно оставляет пространство для толкований, не дает слишком много контекста. Контекст или его отсутствие — это вообще сейчас очень важная для Шилоносовой тема.
Со стороны может показаться, что NV — часть сцены, в которую входят также «ГШ», «Интурист» и Директор Всего (интересно, что на готовящемся к выходу альбоме последнего играет на саксофоне Владимир Лучанский, поработавший, таким образом, со всеми перечисленными музыкантами). Но Шилоносова так не считает: «Я как будто бы сама по себе». В этом нет никакой позы — в какой‑то момент Катя уточняет, что с выпуском альбомов на зарубежных лейблах она вовсе не зазналась и не ставит себя выше других.
В этом есть, скорее всего, сильное желание выстроить свой собственный микрокосм, свою собственную вселенную — и уже отталкиваясь от этого, попытаться понять, стоит ли ей вообще куда‑то встраиваться. Она сама говорит, что это сложный вопрос, но, кажется, не самый интересный сейчас. Тема того, как она подходит к музыке, занимает Катю сейчас больше всего: несколько раз за интервью она называет свой подход исследовательским.
Идея маленькой вселенной приходит в голову не мне одному. Горбунов, написавший для «Room for the Moon» три текста, к «Marafon 15», «Plans» и «Telefon», говорит о том, что примерно с этих позиций — участия в чужом микрокосме — и устроен рабочий процесс в рамках NV, когда Шилоносова за главную: «Я недавно на вебинаре ИМИ рассказывал про вселенную артиста, и у Кати она очень понятная, и оттого мне понятно, как туда встроиться. Как будто — если сильно упростить — тебе заказали дизайн и ознакомили с брендбуком. В творчестве это работает примерно так же — но в творчестве все куда более абстрактно».
И Горбунов, и Лучанский отмечают, что с течением времени им стало куда проще понимать, что из написанного или сыгранного ими подойдет музыке NV. Шилоносова про свой подход говорит довольно просто: «Люблю чикать семплы». И действительно, и Оултон, и Лучанский в разговоре со мной отмечают, что Катя обычно режет получившееся так, как ей кажется подходящим для песни, — а Горбунов добавляет к ним: «У Кати есть талант отбирать звуки так, чтобы они каждый вставали на свое место».
С текстами это работает несколько иначе. Вот, что говорит об этом Горбунов: «К тексту у меня всегда разный подход. Для Кати — я решил, что нужно действовать быстро. Потому что песня в принципе легкая, а если ты будешь сидеть и ломать голову над смыслом, то от этой легкости, возможно, ничего не останется. У Кати много каких‑то вещей в ее собственных текстах про время, про ощущение себя как‑то отдельно от всего, в каком‑то дзене, пузыре — и я подумал, что двинусь в ту же сторону. Я очень хорошо уже знаю Катю, и чем дальше, тем проще мне для нее писать. И я всегда пишу так, как если бы это написала она сама: она — это персонаж, ее песни написаны от ее лица». Шилоносова отмечает, что, несмотря на то что она не показывала Горбунову попытку написать текст к «Marafon 15» на английском, в припевах он оказался примерным переводом ее собственных мыслей.
Для Кати важно, чтобы ее музыка для слушателя не была обязательно привязана к ее собственным образам, была, как она сама: как она говорит мне чуть ранее по поводу своей встроенности, находиться в контексте и одновременно вне его. «У меня свободная интерпретация. Даже видеоклипом, кажется, я что‑то навязываю, да и пресс-релизами.
Но я вот слушаю саундтрек к «Евангелиону» — и, блин, эта музыка просто потрясающа сама по себе, она мне напоминает Прокофьева. Мне не нужно для этого представлять робота, хотя и интересно, в чем композитор видит разницу между разными роботами. Мне кажется, самое классное — когда ты можешь придумать что‑то свое».
Когда Шилоносова рассказывает мне про то, что ее любимый мультфильм детства, «Робин Гуд», она много раз посмотрела на кассете, привезенной из Германии, не понимая при этом языка, я не сразу соотношу это со сказанным выше: это тот самый контекст без контекста, о котором она говорит. Шилоносова часто говорит о том, что она чаще вслушивается, а не высказывается — в голос своего внутреннего ребенка, в музыку, в то, что находится внутри нее.
«Прикол в моих треках в том, что ты постоянно задаешь им вопрос: чего они хотят? Это, кажется, тянется из детства, потому что мама меня никогда не заставляла ничего делать и всегда спрашивала, чего я хочу. И мне кажется, если у меня когда‑нибудь будут дети, я всегда у них буду спрашивать, чего они хотят. У меня все кончилось тем, что я знаю, чего я хочу! И я теперь занимаюсь тем, что внимательно слушаю, чего хочет тот музыкальный контекст, что образуется вокруг меня. Ты начинаешь писать трек, а он тебе говорит: а я буду песней! Окей, почему бы и нет! Например, в песне «If Anyone’s Sleepy» я изначально хотела что‑то спеть, но у меня не получалось — а в какой‑то момент у меня случайно все пришло. Видимо, надо было просто подождать, случается и такое».
Она определенно умеет ждать. Законченный ровно год назад альбом дождался своего часа — и то, что было саундтреком для жизни Кати Шилоносовой некоторое время назад, может озвучить теперь жизнь кого‑то другого в совсем другом контексте. Мэтт Верт, говоря о подписантке своего лейбла, сравнивает ее с бриллиантом, добавляя, что у нее так же много граней. У Кати правда отлично получается совершенствовать свое мастерство, быть серьезной музыканткой — и одновременно работать вместе со своим внутренним ребенком, доказывая, что серьезность и желание игры легко могут сочетаться.
В рамках «Room for the Moon» она и правда легко переключается между языками, между настроениями, между этапами своей карьеры, и если сначала кажется, что в песне «Sayonara» она окончательно прощается со своим языком, составленным из английского, русского и японского, то к концу альбома становится очевидно, что у NV скорее появился свой собственный, интуитивный, тот, который ей продиктовали сами песни.
«Я в принципе плохо помню, как я пишу треки, потому что как только ты их заканчиваешь, ты очень быстро переходишь из исполнителя в слушателя. И у тебя с этими песнями сразу другие отношения.
Но это еще и пугающая какая‑то штука, потому что ты начинаешь думать: а как это так происходит, что вот тут музыка пришла? А вдруг она больше не придет? И что делать? А все, а надо было раньше….
Мне кажется, у меня с музыкой самые здоровые отношения в жизни, которые у меня когда‑либо были (кроме тех, которые у меня сейчас внезапно начались). Я вроде как ничего от нее особо не требую — и она от меня тоже. Сосуществуем вместе и классно проводим время — это если вкратце. Поэтому мне сложно оценить свой [творческий] рост.
Я могу, как обычный человек, оценить какие‑то умения: я стала слышать больше, выработала для себя какие‑то моменты и хитрости в сведении, но это… Это скорее к ремеслу относится. Ты, допустим, вырезаешь что‑то из дерева, и ты знаешь, как отшлифовать изгиб, какой шкуркой. Но шкурка тебе не скажет, что ты должен из дерева вырезать. И сначала тебе нужно придумать. И вот это придумать — это и есть мои отношения с музыкой».
Я не могу сказать, что отношения с текстом всегда были для меня здоровыми — но ощущение примирения со своим одиночеством и нахождение интереса к самому себе с недавних пор мне знакомы, примерно с тех времен, когда Катя закончила работу над альбомом. Это новое и необычное ощущение — и она справедливо отмечает, что у многих оно могло появиться именно сейчас, когда многие остались с собой один на один. «Room for the Moon», выход которого NV предлагает отметить в более подходящее время, напоминая о расизме на английском и о деле Юлии Цветковой на русском (и о произволе на обоих языках), маленький, размером с комнату, альбом, в котором, однако, можно найти много надежды и поддержки, слов о том, что даже в самое одинокое время ты все равно не одинок. С контекстом или без контекста.