Билли Айлиш, Cream Soda, Fontaines D.C., Алена Швец и другая музыка сразу за две недели

Хотя вроде все составляющие успеха группы на месте: тоскующий вокал, прямой и эффектный ритм, лаконичные минорные мелодии, ностальгический танцевальный саунд (в этот раз с уходом в транс), клип с Гудковым и Кукушкиным. Плюс аудиокнига о странствиях в космосе и побеге от революционного тоталитаризма с голосом актера Василия Дахненко.

Cream Soda стали жертвой стремления к лучшему. Спокен-ворд и музыка оказываются чужеродными элементами по отношению друг к другу (да, песни полны отсылок к рассказу — другой вопрос, интересно ли их искать, насколько они важны). Смена саунда тоже не прошла безболезненно. Транс здесь будто бы оголенный, сухой, стабильный эмоционально, лишенный драмы. Действительно стоящих трека тут два — уже прославленная в клипе про рептилоидов «Сердце лед» и финальная «Фатум», грандиозный тревожный поп о превратностях судьбы, который стоит всех песен на альбоме.

Год назад они неслись к нам кометой и пророчили конец света — или как минимум смену положения дел в поп-музыке. «Интергалактик» — это как будто кто‑то смог поменять траекторию кометы и теперь она летит в пустоту.

Я не шучу. Для этого есть все составляющие. Нарочито архаичный звук, выглядящий идеальной альтернативой загнавшим себя в кризис хип-хопу и поп-музыке. Животная сущность. Беспроигрышные лаконичные хиты. Наглый и болезненный голос Гриэна Чаттена. И, главное, то, о чем он поет. Чаттен все повторяет и повторяет о том, как ему неуютно от того, что он не соответствует ожиданиям окружающих. Он поет о том, что ему везде нет места. Он просит самого себя остановиться и подождать, иначе можно сорваться в пропасть. «A Hero’s Death» — и вправду прощание с героем, идеальным человеком 2010-х годов, гением эффективности и KPI, мотивированным мотиватором. Чаттен очень четко артикулирует тревоги и боли людей, которые находятся под влиянием этой культуры высших достижений. То есть нас с вами, дорогие друзья.

«My Future» — полная нежного света и слез песня о грядущих переменах. По звуку — как неслучившийся фит Эми Вайнхаус и Ланы Дель Рей: соуловая тоска первой и драматичная печаль второй. Очередное подтверждение, что у Айлиш куда убедительнее высказывания в формате отдельных синглов, а не альбома.

Среди песен, посвященных происходящему в стране, главная — от Макса Коржа. Изящная история про мудреца, который не дает людям «тепло», мол, у них все и так есть.

Другая песня, куда более прямолинейная, — кавер на старинную протестную песню каталонских националистов, ставшую популярной во время белорусских протестов, от местной постпанк-группы Akute.

И еще — печальный парафраз еще одного гимна белорусских протестов от уроженца Могилева Дениса из проекта «Грязь».

Благодаря Беа Кристи (уроженка Филиппин, играла бедрум-поп, но недолго) мы можем вспомнить, что даже в самой ограниченной музыке, какой долгое время считался американский альт-рок и постгранж в особенности, можно найти удачные мелодические ходы и красоты. Ее новый сингл «Sorry» — это то ли Hole, то ли Silverchair (местами один в один «Emotion Sickness» последних), то ли вся печальная альтернатива 20-летней давности сразу. Клип в духе MTV того же времени — красочный и прекрасный в своей бессмысленности — прилагается.

С ним такая история: с одной стороны, он звучит как такой дилетантский поп из спальни с плакатами Twenty One Pilots и Земфиры. В нем нет стройности «Раскрасок для взрослых» или крепкого продакшена «Младшей сестры» или «Не разлей вода», но есть какая‑то лихость и непосредственность, убивающая все минусы. Швец примеряет на себя саунд авторов вышеозначенных пластинок и лихо присваивает его себе: тут и томительная акустика, и громкий электророк, и ироничный поп с клавишными.

Но это все не работало бы без текстов. В них Швец макисмально емко рассказывает о болях, страхах и надеждах поколения: о школьном лукизме и отсутствии взаимопонимания с родителями, о смене гендерных ролей и умении девушек постоять за себя. Об этом много пели раньше и она, и ее коллеги по лейблу «Холодные звуки», и та же «Френдзона», но у Швец получилась максимально цельная работа в этом смысле. Не прикопаешься. В новом учебном году эти песни будут в плеерах ваших детей.

55 миллионов прослушиваний на Spotify у самой популярной композиции — не жук лапкой, как говорится. Композитор и саунд-дизайнер из Москвы делает приложение-генератор звукового фона, издается на одном лейбле с Максом Рихтером, писал треки, следуя личным советам Нильса Фрама, и в общем стал одним из тех музыкантов, что проходят по классу «неоклассика для отдыха»: необременительная музыка в приглушенном свете. Его новый альбом «Surrender» — резкий шаг то ли вбок, то ли вперед: расслабленных звуковых ландшафтов тут не больше, а то и меньше, чем неровных и нервных шумовых композиций, дерганого синтезаторного бита и прочих исследований сигналов и шумов. Примечательно, что при всей шумовой природе «Surrender» в нужные моменты как грозовое небо разряжается потоками уютных мелодий. Евграфов умеет вовремя остановиться и понимает драматическую природу музыки. Очень интроспективная работа, саундтрек к ненаписанному sci-fi-триллеру.

Основатель чиллвейва Washed Out на новом альбоме «Purple Noon» все еще удачно делает музыку для санаторно-курортных развлечений, такую же временную, как и сами развлечения. Glass Animals все еще умело придумывают утонченные инди-гимны, на этот раз еще ближе к хип-хопу. Герои прогрессивной альтернативы для самых маленьких The Fall of Troy — с триумфальным камбэком: они злы, бодры и растопчут нас всех. Участник хорошей альт-группы Auroraw Макс Куббе в новом проекте Komplimenter придумывает мечтательное инди — вроде для тех же развлечений, что у Washed Out, но пободрее. White Punk не оправдывает имя самого умелого продюсера и битмейкера новой волны русского рэпа и на новом альбоме выдает невразумительный набор битов с текстами про сук: мы все знаем, на что он способен, так что понадеемся, что он просто споткнулся. Так же разочаровывающе звучит и новая работа Big Russian Boss и Young P&H — вроде шутки на месте и бочка-бас колбасит что надо, но как‑то совсем не весело: мужчина, мы уже не танцуем.