«Какой инструментал — такой и текст. Я сразу понял, что надо нырнуть поглубже. Идея написать от лица воина, солдата, самурая пришла как раз за день до полнолуния — времени, когда все психуют, ссорятся.
Я помню, как сдержал гнев и решил, что лучше напишу что‑нибудь. В тексте смешались и мои любимые советские фильмы о войне (настоящие, конечно, — Герман, Шепитько, Климов), и Платонов, и Приставкин. То есть те, кто описывают крайние состояния так, что ты уже можешь не париться, что чего‑то не знаешь о жизни. И мой какой-никакой юношеский опыт из вечно обледеневшего Свердловска конца 1980-х, всех 1990-х и большей половины 2000-х, когда уже смотришь на боль сверху и поражаешься: «Неужели ******* [бить] доставляет людям удовольствие?»
Ну и одновременно ностальгия по героизму, все-таки у меня советское детство, шикарная детская литература, которая вообще не совпадала с реальностью, и понимание бессмысленности любого насилия».
