— Вы как‑то всегда сторонились политики, а тут у вас и интервью на соответствующие темы, и альбом преисполнен гражданского пафоса. Почему?
— Потому что мир сейчас проходит через большие изменения, Николай. Мне кажется, что политика пронизывает сейчас все, личное — это политическое. Я думаю, я чувствую, что это уже больше не борьба между левыми и правыми, а скорее противостояние между теми, кто пытается сделать что‑то правильное, против тех, кто пытается сделать что‑то совершенно иное.
Я не хочу звучать как хиппи, но есть ощущение, что исчезла прозрачность и честность в отношениях между политиками и обществом в последние годы. И это стало меня особенно раздражать. Раньше все-таки было какое‑то уважение.
Но у меня есть надежда на будущее. Я верю, что если мы все будем участвовать [в общественно-политических процессах] и все будут высказываться и говорить, каким они хотят видеть будущее, тогда, я думаю, мы сможем двигаться в лучшую сторону. И для этого не нужно делиться на два лагеря. А то в последнее время кажется, будто политика стала новой религией. Нам стоит учиться друг у друга, чтобы расти. Мы не можем игнорировать то, что вокруг нас.
— Вы в последнее время очень много говорили в интервью о важности хип-хопа для своего творчества.
— Да, мне кажется, что рок-музыка в последнее время потеряла элемент восхищения, агрессии и хаоса. Хип-хоп занял позицию, которая раньше была у панк-рока. Если кратко: им ***** [плевать]. И мне кажется, что это замечательно, когда ты в молодости, в юности слушаешь музыку, которая заставляет тебя наплевать на все.
Старшее поколение не понимает, что происходит. Мы все еще немного погружены в старые классические записи, классические группы. Я не понимаю стремления к тому, чтобы быть еще одними Led Zeppelin, The Beatles или AC/DC. Я люблю эти группы, но 40 или даже 50 лет прошло, когда [их лучшие записи] появились.
При этом рок-музыка для меня все еще самая живая форма искусства. [Я это понимаю], когда я вижу кого‑то, кто фигачит на своем инструменте — на гитаре или барабанах — на сцене.
Но нам важно не бояться разрушить свод правил. Нам не нужно делать еще одну версию какого‑нибудь классического альбома. Нам нужен прорыв, нам надо использовать все технологии, что есть у нас в руках. Нам нельзя бояться экспериментировать. И если быть реалистами, то лучшая рок-музыка никогда не получалась в мейнстриме. Лучшие, самые прогрессивные исполнители никогда не становились популярными.
Тут еще важно то, как люди слушают рок-музыку. Они все еще слушают ее альбомами, в отличие от тех, кто слушает поп и хип-хоп. Там людям важны песни. Вы правы: времена изменились. Но нам пора перестать смотреть назад. Давайте эволюционировать, меняться, двигаться дальше. Давайте научимся какой‑нибудь фигне у хип-хопа и поп-музыки. Возьмем их зацепки. Вы знаете, лучшие хип-хоп-треки ***** [очень] странные. Там три или четыре песни в одной — и мне это нравится. Но когда я слышу рок-группы, я все еще сохраняю веру в рок-н-ролл. Чего и вам желаю, Николай!
— А вы видите место для хип-хопа в своих песнях?
— Мне нравится контраст, который есть в хип-хопе между хай-фаем и лоуфаем, между зернистостью и блеском. Мне нравится как музыканту идея привнести в свое творчество более ******** [безумные] барабаны. Звук не должен быть вычищенным, вылизанным. И мне нравится, что у хип-хопа есть этот микс хайбрау- и лоубрау-штукЧто?Хайбрау — высокое искусство (академическая музыка, живопись и т. п.), лоубрау — низкое, народное искусство (например, поп-музыка). Журналист Джон Сибрук в конце девяностых пришел к выводу, что им на смену пришел микс этих двух вещей, который называется ноубрау (так же называлась и его книга об этом): то есть одновременно в произведении может сочетаться и изобразительное искусство XIX века, и современный хип-хоп (как, скажем, в клипе Джей-Зи и Бейонсе, снятом в Лувре) и, что важно, страсть. Многие молодые люди и девушки, которые занимаются хип-хопом: через него они борются за себя, за свою жизнь, за свои права.
— Это замечательно, но мои коллеги заметили вот какой парадокс: последние лет 10 Biffy Clyro мало менялись с точки зрения звука.
— Это забавно. Мне кажется, что люди, которые так смотрят на наше творчество, не сильно в него углублялись. При этом если ты действительно знаешь музыку, пишешь ее, то ты попытаешься как‑то оценить то, к чему мы стремимся. Радость нашего творчества исходит из тех ограничений, которые накладывает на нас тот факт, что нас всего трое в группе. Три человека с гитарой, басом и барабанами — и все строится вокруг этого.
Да, если бы у нас было еще шесть человек в группе, каждый альбом, наверное, был бы совсем иным, чем остальные. Но у меня один голос, я пишу песни, у меня свой способ это делать. Справедливо то, что люди это видят. Но я бы не сказал, что это совсем точно.
— Вообще, считается, что как треугольник самая стабильная фигура, так и группа из трех человек — самая стабильная творческая единица. Это так? Как вы решаете проблемы внутри коллектива?
— Все просто: я всегда прав. (Громко смеется.) Но если серьезно, то в группе из трех человек намного проще решать вопросы. Кроме того, для меня — а я пишу всю музыку — Бен и Джеймс (Джонстоны, братья и участники группы. — Прим. ред.) являются большим подспорьем и поддержкой. И у нас больше человеческой близости. Потому что если бы было шесть человек в группе, то было бы три пары друзей, а тут вы можете друг с другом спорить, но ничего не рухнет.
Многие конфликты происходят, когда у вас [в группе] нет демократии. Я верю в демократию и прочее, когда дело касается искусства. Короче, я не скажу, что ваши коллеги неправы, когда так говорят о нас, да, мы все еще любим гитары с дисторшеном. Но я думаю, что людям как‑то легко не понимать того факта, что те же трое, которые занимаются музыкой в течение 20 лет, — это нечто особенное.
— Хочу вернуться на 20 лет назад. Каково это было — существовать как молодая рок-группа в Шотландии начала нулевых?
— Тяжеловато. Кстати, чтобы вы понимали, у нас там нет льда. (Смеется.) Про него первым делом спрашивают шотландскую группу, когда она добирается до Лондона. Но вообще, если вы живете и работаете в Шотландии, это одна из определяющих характеристик группы. Я не думаю, что смог бы писать песни где‑то еще.
Мне кажется, что [шотландское происхождение] дало мне правильный уровень цинизма по поводу мира вокруг, я хорошо понимаю то, что происходит, я не сижу в ****** [чертовом] особняке в Малибу. А еще, так как в Шотландии достаточно плохая погода, мы проводим очень много времени в помещениях. Мы провели всю жизнь, будучи запертыми внутри, играя и слушая свою музыку. Это дало нам больше коннекта с группами, которые мы любим. Это очень интимный момент.
Но, возвращаясь к началу ответа, здесь сложно добиться того, чтобы тебя заметили. В Великобритании привыкли, что самые интересные вещи появляются в Лондоне и, может быть, Манчестере. Но я верю, что лучшее искусство происходит из изолированных мест, маленьких городков.
Посмотрите на группы, которые прославились в больших городах. Большинство из них приехали из маленьких поселений с желанием попробовать и изменить мир. Для этого нужны наивность и невинность.
Это то, что дало нам волю и голод, которые заставляли нас заниматься своим делом так долго. Мы все еще любим то, что мы делаем. Но, главное, мы не делаем это для кого‑то другого. Для меня главное — то, что я все еще люблю делать музыку с двумя моими лучшими друзьями. А то, что ты шотландец, помогает тебе сохранять ощущение реальности, даже если дела идут слишком хорошо.
— Для вас какая группа из Шотландии была самой важной?
— Сложный вопрос, но я попробую ответить. (Короткая пауза.) Пожалуй, пусть это будут Mogwai. Я их увидел впервые в 1999 году. Я даже не знал, что они из Шотландии. Я просто знал, что они — инструментальная группа, которая являлась таким воплощением построка, который начали Slint, наряду с Sigur Rós и Godspeed You! Black Emperor.
Впервые я увидел Mogwai на [фестивале] T in the Park (видео, кажется, не сохранилось, но есть аудио. — Прим. ред.). Они вышли с капюшонами на головах. Почти весь концерт светили стробоскопы. И это был практически религиозный опыт. Ты не мог видеть их лица, никто не пел, не говорил. Была просто музыка. Эти пятеро парней делали музыку, которая звучала, будто они прилетели с какой‑то другой ****** [чертовой] планеты.
Они были одновременно шотландцами и при этом делали что‑то всемирное. Это было одно из самых сильных моих музыкальных впечатлений. Да, я люблю Энни Леннокс и Eurythmics, вообще, в Шотландии куча отличных групп. Но именно Mogwai обозначили Шотландию на музыкальной карте мира, как никто другой в последние 20 лет. Они очень живые. Так что да, Mogwai могли бы быть моими королями Шотландии. (Смеется.)
Послушать альбом «A Celebration of Endings» можно практически на любом стриминговом сервисе.
