— Мне сказали, что ты на съемках был ночью. Что снимали?
— Клип снимал.
— Насколько у тебя сейчас в принципе насыщенный график?
— Ну по-разному. Я стараюсь каждый день что‑то записывать. У меня есть досочка в комнате, на которой я, например, отмечаю, что сегодня занимался спортом и записал трек, ставлю галочку. И каждый день записываю что‑то. Как альбом вышел, вот поехал клип снимать.
— Получается вообще каждый день эти галочки ставить?
— Да. Я читал, кстати, сейчас твой обзор на альбомы «Любэ».
— И как тебе?
— Бомба вообще. Обожаю группу «Любэ».
— Спасибо, тоже очень люблю. Кстати, Дане Порнорэпу (рэп-блогер. — Прим. ред.) текст не понравился, говорит, я у него идею материала ******* [подрезал].
— У него тоже есть обзор на альбомы «Любэ»?
— У него нет обзора, я увидел, что он написал текст «Любэ» как искусство синкретизма», что‑то такое.
— ***** [Боже мой], какой тупой человек. «Любэ» как искусство синкретизма. Какому идиоту такая мысль может в голову прийти!
— Ну Дане Порнорэпу, по всей видимости.
— Очень смешно. Про него хороший твит придумали.
— А что за твит?
— «Однажды Даня Порнорэп не использовал слово «дискурс», и у него отвалилась жопа», это Ваня Светло (рэп-артист Fallen MC. — Прим. ред.) написал. Я, кстати, слушал сейчас «Полустаночки» (альбом «Любэ» 2000 года. — Прим. ред.).
— «Полустаночки» — великий альбом!
— Да, думаю, надо сегодня по твоему списку переслушать все знаковые.
— «Антихайп» в 2020 году. Кто в него входит?
— Дарья Зарыковская (блогерка, создательница бренда «Мам, купи». — Прим. ред.), Слава КПСС, Хан Замай.
— Филипп Киркоров исключен?
— Да, Филиппа Киркорова исключили по политическим мотивам.
— Что натворил «Антихайп» за эти три года?
— Очень много всего сделано. Я не знаю, как это все перечислять. Множество великих альбомов написано. Храм «Антихайпа» еще не построен. Вот надо построить храм «Антихайпа». Если это интервью будут читать какие‑то депутаты, там власть имущие люди: нам нужна где‑нибудь земля в Ленобласти и какие‑то смешные деньги, миллионов десять — двенадцать, чтобы мы могли построить храм.
— Ну за десять миллионов можно и участок купить в Питере, на самом деле.
— Да-да. Вот, нужна государственная, мне кажется, поддержка, Я считаю, государство должно поддерживать такие инициативы, как «Антихайп».
У меня есть большая такая мечта: я хочу, чтобы в Москве или в Петербурге был поставлен памятник Замаю, — и пока не понимаю, как это реализовать. Я, конечно, могу открыть памятник где‑нибудь за городом. Но это же не то! Хочется же где‑нибудь в городе его поставить. Чтобы стоял как Пушкин, Лермонтов или Шолохов в лодке.
— Ты разозлил Хаски. Доволен?
— Доволен. Миленько получилось. Хаски умилил меня, я готов даже простить ему все грехи, так что… Хаски, я был неправ, пора мириться, давай запишем фит.
— Он сказал тебе что‑то обидное в том послании?
— Он всеми ответами попал в точку.
— То есть все тебя в какой‑то степени задело.
— Ну да, задело. Ну я думаю, что в такой, знаешь, в позитивной коннотации. Потому что внимание гения — это всегда приятно.
Когда гений обращает на тебя внимание и разбирается, когда может увидеть твою душу, это, конечно, очень приятно. Как танцевать с женщиной, которая смотрит на тебя влюбленными глазами, примерно так же приятно.
— Ты написал, что Хаски не умеет в биф. Почему?
— Ну хотелось бы большего, конечно, хотелось бы выйти на Versus в футболках. Ну чтобы я был в футболе БК «Леон», а он в футболке «Захар Прилепин». Могло бы получиться классное шоу! Но ограничились таким публицистическим этюдом.
— Такой поединок спас бы баттл-рэп от неминуемой гибели?
— Не, баттл-рэп может спасти только поединок Оксимирон — Чейни (баттл-МС, организатор баттловой «Рвать на битах», экс-руководитель #SlovoSPB. — Прим. ред.), я уже говорил об этом. Иначе никаких надежд нет: Versus превращается в балаган, плевки, пощечины, драки, оскорбления. Ну потерял человеческое лицо баттл-рэп окончательно.
— Какой ты последний баттл смотрел?
— Наверное, баттл Юли Киви и Корифея против Пиэма с Сектором, но я там раунды Сектора с Пиэмом перематывал. Но раунды Юли Киви и Корифея я посмотрел.
— Давай вот отмотаем сейчас на три года назад. Насколько сильно твоя жизнь поделилась на «до» и «после» после 14 августа 2017 года?
— Сильно поделилась как минимум. Потому что я до этого как‑то на работу ходил постоянно, работал, после этого стал всякой ****** [ерундой] заниматься: ездить на какие‑то интервью, телешоу, на ютьюб как на работу ходить. Ну все поменялось. Со старой девушкой я расстался и переехал к пацанам жить. С пацанами. Ну так сильно все поменялось, да.
— Когда начались интервью, интеграции и прочее, не было ощущения, что вот-вот — и снесет крышу?
— Ну нет. Были задор, угар и ощущение, что мы сейчас с этим сделаем что‑то смешное. Попытаться из стандартных схем взаимодействия уйти и провернуть угар, чтобы это было интересно мне. Крышак — нет. Наверное, нет. Но было такое: ты смотришь на это все и думаешь: ***** [Черт побери], какой‑то ****** [долбаный] абсурд.
— Какие самые большие деньги ты держал в руках за рекламный контракт?
— Шесть тысяч рублей, наверное.
— А остальные безналом пришли?
— Остальные безналом. Да.
— Лиза Монеточка рассказывала в интервью Дудю, как в пик ее успеха к ней подходили люди, обсуждали ее прямо на глазах, трогали как обезьянку со словами…
— Трогали как обезьянку? Что это значит?
— Ну, блин. Это прямая цитата!
— Трогали ее как обезьянку. Слушай, это очень такая будоражащая метафора. Трогали как обезьянку. Она же фанатка Noize MC, у него же какой‑то трек на эту тему был когда‑то.
— Я к чему: у тебя было что‑то схожее, чтобы типа там с тобой фоткались без спроса, подходили люди, постоянно обсуждали тебя у тебя же на глазах, — было?
— Ну всякой ***** [ерунды] достаточно было. Не знаю, ну самое угарное и жесткое было, это когда баттл только вышел.
— Что ты вообще чувствовал в этот момент?
— Не знаю, ну неловко, наверное, несколько было.
— Как ребята на это реагировали?
— Ваня, по-моему, тогда в таком был очень злом расположении духа, он просто всех слал ***** [к чертовой матери] постоянно. И если человек просил его сфотографировать меня с ним, он говорил нет, и все. Такой злой бодигард. Менеджер. Что‑то такое. Ну он вообще не любит всякие вторжения в личное пространство.
— В тот период у тебя не было мыслей нанять себе настоящего бодигарда?
— Да люди в целом более-менее на самом деле адекватные. Но все равно лучше не соваться в какие‑то места, где можно ***** [лещей] получить
— Например?
— Ну после концерта в Хабаровске мы поехали в «китайку» на районе на Кубячке, по-моему. Там было очень смешно: сначала пацаны подходили типа фоткались со мной, а потом они там чуть не *********** [подрались] с моими друзьями и были готовы дать ***** [лещей] уже мне — и это после фотографий. Но в целом люди достаточно адекватные. То есть случаи с неадекватами на агрессивной волне были лишь пару раз за эти три года.
Я не думаю, что люди настроены как‑то изначально на агрессивную волну. Люди могут не уважать твои границы, но их можно как‑то отстоять.
— Смотри, в самый пиковый период интереса к тебе было ощущение фантасмагории, что это все не с тобой происходит?
— Ну, что это отдает абсурдностью — да. Когда по Первому каналу показывают видео, как ты, ********** [употребивший], в парке сидишь и обзор сырков делаешь, — это нелепо и очень странно.
— Как ты вообще все происходившее тогда для себя самого объяснял?
— Да не надо было мне особо ничего объяснять, все и так понятно было. Что там объяснять: король умер, да здравствует король.
— Можешь назвать топ худших проявлений популярности?
— Давай подумаю. Сейчас уже полегче, а раньше — невозможность прийти на какой‑то концерт, знаешь. Ну где много молодежи, именно музыкальной публики. Просто прийти в толпу было нельзя, потому что тебя ****** [утомят], будут фотосессию устраивать. Нормально там не постоишь, не послушаешь. Что еще… Я пытаюсь придумать, что еще вообще негативного. ***** [Черт побери], вообще что‑то ничего не могу придумать.
— Тогда топ лучших давай!
— Ну я думаю, деньги, дающие возможность помогать семье, реализовывать что‑то. Потом возможность взаимодействовать с людьми, которые тебе интересны. Можно написать каким‑нибудь творцам, художникам или там режиссерам клипов.
— Ты сказал: «Король умер. да здравствует король». У тебя было ощущение тогда, после августа 2017-го, что ты реально король рэпа и владетель мира?
— Хочется ответить «да».
— А на самом деле?
— Ты так это описал, что как будто продал! У меня такое ощущение было и до этого.
— Оно усилилось?
— Нет. Осталось на стабильно высоком уровне. Оно уже было как бы на максимальном. Некуда усиливаться.
— Что сейчас с этим ощущением?
— Все по-прежнему. Моя корона при мне.
— Ты ловил звездняк за эти три года? Тока честно.
— Ну я, слушай, *** [черт] знает. Как это вообще идентифицировать?
— Ну тебе говорили близкие, что типа, чувак, чего‑то тебя прям совсем заносит?
— Нет, такого не было.
— В момент пика ты понимал, что хайп может быть быстротечен и что рекламные контракты не всегда будут сыпаться?
— Да, но я на это и рассчитывал изначально. У меня было представление: то, что мы делаем, — достаточно андеграундный прикол, который волею случая расхайпился на определенное время и скоро пройдет.
— Ты вообще как‑то отрефлексировал то, что андеграундная движуха вот так взлетела в твоем лице?
— Все это через баттл-рэп произошло, прежде всего. Но на втором уровне, мне кажется, мы проворачивали какие‑то такие угары, которые просто могли быть считаны на двух уровнях. Песни, которые мы делали, могли быть считаны прямолинейно: о, обычная попса — да? Но на втором уровне уже другое восприятие: а, здесь, вообще-то, угары зашиты.
— Все ли угары удалось воплотить в жизнь?
— Ну нет, конечно. Ну что значит «все угары»? Они не кончатся никогда. Пока живы, мы будем угорать.
— Тебе вообще в принципе знакомо такое понятие, как творческий кризис?
— Нет. Я вообще думаю, это ***** [чушь] собачья. Творческий кризис — это для чувачков, которые, знаешь, верят в какое‑то вдохновение. Работают над альбомами в духе «три года тишины, я работаю над альбомом».
Я вообще не понимаю этого подхода. Мы работаем как Толстой. Сел за стол и работай, ***** [к черту] не нужно никакое вдохновение. Не может быть, короче, никакого творческого кризиса. Это только люди со стороны могут навесить на тебя такой ярлык — у тебя творческий кризис, потому что ***** [ерунда] какая‑то пошла.
А если ты такой: ой, мне нечего придумать, ничего не могу сделать — ну это какая‑то блажь. Сиди и работай! Сиди работай, чувак!
Может быть, ты любишь больше вот это — гастролировать, бабки и то, что тебя все любят, а не заниматься этой ****** [ерундой]? Потому что у нас было ***** [до хрена] материала, когда нас никто не слушал, — ***** [до хрена] материала у нас и сейчас. Это базис нашего существования и жизни, а не деньги, концерты, релизы.
— Но неужели не стало сложнее делать музыку в тот момент, когда появились интервью, концерты, ютьюб, хайп? Как будто меньше времени стало, нет?
— Наоборот, проще! Сильнее отвлекает, когда на работе сидишь, пишешь какой‑нибудь тексток — и вот тебе надо там идти экраны какие‑нибудь ****** [проклятые] чинить, брать стремянку, нести ее, ставить и коммутировать провода.
Как у Егора Летова, помнишь, была телега про то, что единственный раз в жизни работал в детском саду. Он как‑то шел на работу и почувствовал: ***** [черт побери], надо сейчас песню написать. В этот момент он развернулся, пошел домой, сел писать песню — и больше никогда не работал. У него была такая телега пафосная: как можно работать, если у тебя может появиться порыв написать песню? Короче, времени-то ***** [до чертиков] свободного стало, по большому счету.
— Чем ты сейчас занимаешься в основном в это свободное время, если это не работа с музыкой?
— Ну обычная какая‑то житушка. Спортик там, встретиться с друзьями, кино посмотреть, книгу почитать. Не знаю! Ничего вроде особенного я не делаю. Ну я не хожу и не проворачиваю перформансы на заброшках — нет. Я просто живу свою душную жизнь.
— Ты сказал, что для тебя в рэпе закрыты все гештальты. Что это за гештальты?
— Вчера я обнаружил, что на ютьюбе под клипом «Чучело» мне написал Олег Груз (поэт, рэп-артист, участник «Газгольдера». — Прим. ред.): респект, Слава, давай сделаем фит. Вот еще один гештальт закрылся.
— А остальные?..
— Я не знаю. Со всеми, с кем я хотел сделать совместные песни, я сделал. Все негодяи побеждены. Тысячу песен я сделал. Ну еще следующие там какие‑то в ближайшее время могу увидеть. Для меня гештальты — это скорее угары юности, когда я любил дядю Женю (культовый персонаж онлайн-баттлов. — Прим. ред.) и думал: круто было бы, чтобы дядя Женя респектанул! Сейчас у меня уже нет такого пиетета. Но видишь респект от дяди Жени и думаешь: вау, вот тот Слава из 2009-го порадовался бы очень!
Ты как будто закрываешь гештальты того, несуществующего человека.
— Забавно, что когда я тебя спросил про гештальты, ты стал говорить не о банальных для артиста вещах — бабках, концертах, а про респекты героев юности.
— Ну да. Это потешно, когда в юности тебе кажется, что рэп-мир — это какое‑то сказочное королевство, которое на самом деле абсолютно выдуманное. Оно как герои книги Толкина или про Гарри Поттера. Это выдуманная сказочная ***** [ерунда]. А потом, когда этот мир начинает взаимодействовать с тобой, это как будто сказка из детства проникает в жизнь. Как будто бы тебе пришло письмо в Хогвартс.
— Насколько реальный Хогвартс оказался похож на тот, что ты когда‑то выдумал?
— С этим вопросом ты меня вообще в тупик поставил. Не знаю, что на него ответить, абсолютно. Но профессор Флитвик (персонаж книг о Гарри Поттере, профессор заклинаний в Хогвартсе. — Прим. ред.) тут есть, это Оксимирон.
— Почему Флитвик?
— Он, по-моему, был карликом.
— Понятно, да. Хорошо, кто тогда Альбус Дамблдор?
— Ну, Хан Замай, конечно!
— Северус Снейп кто?
— Не, ну Северус Снейп был достаточно респектовый. Не знаю. Давай пусть Ваня Светло будет! Мы сейчас уже как будто с тобой пишем методичку для шипперов.
— В натуре! Если закрывать тему Хогвартса, то ты тогда кто?
— Я? Этот, как его… Питер Петтигрю.
— Почему он?
— Я всегда могу превратиться в крысу. Но это поймет только Хаски.
— Возвращаемся к рэпу. «В рэпе не хватает угарных смыслов» — твоя цитата. Ты можешь привести пример крутых угарных смыслов в рэпе?
— Ну вот, например, вчера я писал трек и цитировал строчку Хана Замая, одну из моих любимых. Он там говорит: «Привет всем, кого забыл, на остальных [наплевать]».
— И в чем заключается угарный смысл этой строчки?
— Мне кажется, в объяснении это не нуждается. Это просто либо схватываешь, величайший угар, ну либо извини как бы, ты родился без нужной, как это, хромосомы для восприятия.
— Ну допустим.
— Ну просто подумай об этом: респект всем, кого забыл, на остальных [наплевать].
— Я понял. Хорошо. Тогда поставлю вопрос так: кто еще производитель угарных смыслов в современном русском рэпе, если этого человека не зовут Андрей Андреевич Замай?
— Альбом «Шляпы Шаляпина», например. Такой приятный в этом смысле вполне. Слушал, нет? Это «Макулатура», Алехин и Костя Сперанский сделали. У них есть сайд-проект, где они налегке такие тексточки пишут, на угаре, а не какие‑то такие серьезные поэтические обычные вещи, которые они в рамках «Макулатуры» проворачивают.
Ну вот у них вполне такие угарные смыслы там, так что можно послушать, кайфануть. В частности, последний альбом, который я, например, в плеере крутил. Было угарно.
— Три главных вещи, которые не устраивают тебя в русском рэпе 2020 года?
— Не устраивают? Да меня все устраивает, я *** [хрен] знает. Нету такого, что — вау, что‑то не так, дедовский пердеж. Все устраивает! Мне все красиво.
— Что делаешь ты и не делают другие?
— Не хочется как бы спойлерить. Вот весной услышите альбом с Андреем (Замаем. — Прим. ред.). Все будет понятно. Расставим все точки над i.
— Смотри, расхожий тезис последнего времени: русский рэп перестал производить критические смыслы. Что думаешь по этому поводу?
— Это ты о чем?
— Ну, о нем не хочется писать, о нем не хочется думать, о нем не хочется рассуждать.
— А, то есть тезис в том, что не хочется больше журналистам рассуждать о русском рэпе, или…
— Да не только журналистам, на самом деле. Но объясню на конкретном примере: я работал на сайте The Flow, но потом ушел. Одна из причин, хоть и абсолютно не главная, — мне надоело каждую пятницу слушать одинаковый рэп на тайповых битах. Я просто пришел к выводу, что…
— «Я лучше «Любэ» послушаю».
— Да, лучше «Любэ».
— Я тебя поддерживаю.
— К чему я говорю просто: у меня возникло ощущение, что как будто бы, не послушав альбом артиста Gunna, я вообще ничего не потеряю.
— То есть ты сейчас говоришь, что не только русский рэп, в принципе, это общая проблематика.
— Ну, в определенном смысле — да.
— Ну да, наверное. Я не знаю. Ну это, мне кажется, стандартная сейчас такая постмодернистская капиталистическая ***** [ерунда], что как бы все превращается в максимально типизированный продукт и как бы потребитель тоже там знает, что он получит, и в этом плане у него не может быть никакой тревоги, ему не надо усилия прикладывать, чтобы с чем‑то новым знакомиться.
Ты знаешь, что ты получаешь такой вот сборник от артиста Gunna вот примерно так звучащих типичных песенок. Я думаю, сейчас во всех сферах так происходит. Ты идешь в кино, и ты знаешь, что там будет происходить от первой до последней сцены. Так же и с каким‑нибудь новым альбомом, я не знаю, Gunna или Кизару.
— Но при этом Кизару ты хвалил!
— Ну я могу угореть, послушать Кизару. Могу, да. Что‑то смешное может попасться, наверное.
— Ну то есть, грубо говоря, в тех процессах, которые сейчас происходят и с музыкой, как ты говоришь, и в кино, ты видишь такую капиталистическую логику?
— Ну да, стриминги и деньги — все по этим законам работает, конечно.
— Есть еще расхожая точка зрения, что стриминг-революция подвела к тому, что механизмы работы индустрии стали интереснее, чем сама музыка.
— Я думаю, дело даже не в стриминг-революции. Раньше все рейтинговались на продаже дисков или телеэфирах и их количестве. Видишь, раньше больше чего‑то живого прорывалось, потому что были какие‑то продюсеры, и они даже со своим всратым миром были живыми людьми, которые могли высчитать вот эту вот формулу, по которой максимально прибыльный продукт можно людям загнать, — и поэтому они могли какую‑нибудь [диковинную ерунду] продвигать, и какая‑нибудь [диковинная ерунда] могла угарно просочиться в телик, как какое‑нибудь кино 1990-х или попса того же времени. Какая‑нибудь группа «Русский размер» могла существовать!
— «Русский размер» — великая группа!
— Да. Был живой поп. А еще могло существовать [ужасное] русское кино, но туда проникала действительность, понимаешь? А сейчас есть этот механизм, который совершенствуется и отлаживается — и, соответственно, вся эта витальность, вся эта жизнь максимально отрубается. Остаются только вот эти максимально продающие конструкты.
— Рыночек порешал, значит.
— Да, конечно, сейчас только так и может быть, я думаю.
— Ты сказал, что Моргенштерн — твой ученик. Он превзошел учителя?
— Ну пока, я думаю, нет. По хайпу превзошел, конечно. А по мастерству — пока нет. Ну молодой еще парень, молодой. Посмотрим, может, у него есть еще десять лет в запасе или сколько… Сколько лет Моргенштерну, двадцать два? Двадцать один?
— Двадцать два, по-моему.
— Ну вот, восемь лет в запасе у него еще есть.
— Что получилось у него, но не получилось у тебя? И наоборот.
— У него получилось попердеть в бас. Я никогда не пробовал этого.
— Ты сказал, что хочешь записать прощальные альбомы каждого из альтер эго (среди них — Соня Мармеладова, Валентин Дядька, Воровская Лапа, Птичий Пепел, Бутер Бродский. — Прим. ред.). То есть для каждого альтер эго реально напишешь прощальный альбом?
— Ну, от Сони Мармеладовой пока не планировал писать. Посмотрим еще.
— От лица какого альтер эго тебе больше нравится придумывать треки? От какого угарнее получается?
— Нет такого. Все в одинаковой мере угарны. Ну вот в последний раз альбом Соломы мне было очень интересно писать, потому что нравилось все музло самому делать, дрочить гитарку там, как‑то я увлекся. Я сделал 35 треков — и, в принципе, этот этап пока закрыл для себя. Я вообще испробовал несколько новый метод для себя: писал какие‑то верлибры или какие‑то лозунговые стихи.
— Лозунговые стихи?
— Ну такие, как это, знаешь, как кричалки, как манифесты такие. Ну вот выйдет, послушаете.
— Скажу от себя: Валентин Дядька — мой любимый персонаж, считаю, что EP «Моим евреям» (к сожалению, его нет на стримингах. — Прим. ред.) — твой опус магнум.
— А «Детская танцевальная музыка» (EP, которого тоже нет в стримингах. — Прим. ред.) не нравится?
— Конечно, нравится: угарные темы я очень люблю. Что от лица Валентина Дядьки вообще планируется? Насколько тебе сейчас легко писать угарные штуки?
— От лица Валентина Дядьки? Ну я надеюсь, в январе должен выйти альбом. Он будет про Бога и про феминизм.
— Про Бога и про феминизм? Замечательно. Последний вопрос про Моргенштерна. Ты говорил, что сейчас, вероятно, он в депрессии. Ловил ли ты что‑то подобное в пиковый период популярности?
— В пиковый? Наверное, нет.
— Ты говорил, что собираешься делать сериал о психологии зависимости. Что ты сам узнал за последние три года о психологии зависимости?
— Я бы не хотел во всю глубину погружаться, раскрывать. Оставил бы это для своего сериала. А так, для читателя, могу сказать, что в любом случае психология зависимости — это вид эскапизма, попытки уйти от чего‑нибудь, вот. Ну от чего‑то неприятного, что не хочется признавать. То есть вот, например, Алишер, я вижу, никак не может бросить пить. Он делает попытки бросить, но потом я снова вижу его в сторис с бутылкой.
— Да, снова напиваюсь, и я вижу, что что‑то заботит его, от чего он пытается сбежать в бутылку.
— Тебе хотелось от чего‑то сбежать за последние три года?
— Ну, я думаю, я тоже пока…
— Прибережешь для сериала?
— Да, приберегу для своего творчества. Не буду раскрывать все карты. Потому что душевный стриптиз должен быть продан дорого.
— Закроем тогда эту тему. Ты ходил на прожарку. Насколько она вообще повлияла на то, что ты хочешь заняться стендапом?
— Я не думаю, что как‑то повлияла. Я еще в юности очень любил смотреть всякие западные прожарки — например, Дональда Трампа. После этого мы с друзьями собирались, и у нас было развлечение: мы устраивали прожарки дома на хате друг другу. И всегда хотели, чтобы такое в России произошло.
Это все, опять же, из гештальтов юности, когда мы собирались с пацанами, представляли, что мы звезды вроде этих западных комиков или Дональда Трампа и мы прожариваем друг друга.
— Много осталось гештальтов?
— Да вот кажется, что нет. Но знаешь: кажется, что ни фига не осталось, но иногда что‑нибудь всплывает, и ты думаешь — а, вот это я забыл, да, прикольно. Но думаю, что уже все исчерпано в этом смысле.
— Представь, что все гештальты вообще закончились, — что ты будешь делать?
— Буду своим делом заниматься. На самом деле эти гештальты никакого значения не имеют, это желания того человека из юности, которые, в принципе, уже как бы не существуют. В общем-то, на них насрать, но когда это происходит, ты такой: а, забавно…
То есть не было такого, чтобы я годами стремился к тому, что со мной должна произойти прожарка.
— К чему вопрос: у меня возникло ощущение, что ты и Rickey F были чуть ли не на голову выше собственно стендаперов. У тебя не было такого ощущения?
— У меня было ощущение, что я на голову выше. Мне очень понравилось выступление Жени Сидорова. Кажется, самое сильное выступление в этом выпуске.
— Ты говорил, что ты уходишь из рэпа и хочешь заняться мультиками. И я вспоминаю ту самую заметку из хабаровской газеты 2006 года (из статьи 2006 года в «Тихоокеанской звезде» мы узнали, что в школе Слава увлекался созданием мультфильмов. — Прим. ред.) То есть, получается, круг замкнулся?
— Да, круг замкнулся. Теперь я воскрешу персонажа по имени Бобрик. Из тех мультиков. И он снова будет продавать Россию.
