От Оксимирона до Земфиры: как музыканты дестигматизируют ментальные проблемы

Упоминание музыкантами темы психологических переживаний, травм и даже терминов из психиатрии — это, конечно, не новое явление. Еще в 1989 году Янка Дягилева пела про «ангедонию — диагноз отсутствия радости». Последние годы отличаются тем, что артисты стали говорить не только о самих душевных страданиях, упаковывая их в мрачные метафоры, но и об экологичных и здоровых способах эти страдания разрешать. Высказываться об абьюзе и токсичных отношениях перестает быть «стыдным».

Иногда такие признания прилетают откуда совсем не ждешь, например в треке «Бургер» рэпер Face признается, что он «настолько ********[сумасшедший], что лежал в дурке». При этом художественного преувеличения здесь немного: хоть Дремин и не лежал в диспансере, он действительно посещал дневной стационар и принимал курс антидепрессантов, о чем открыто рассказывал в интервью. Слава КПСС в треке с Овсянкиным и «Полумягкими» говорит об уродливой стороне депрессии, которая редко в настолько непереработанном виде оказывается в текстах: «В инстаграме кисы пишут про депрессию,/А ты не можешь встать поссать,/И мочишься в кровать». В 2020 году рэпер Illumate посвятил целый альбом «Eustress» рефлексии над личностным кризисом и травмами. При этом он и ранее высказывался о психологических проблемах. Так, в треке «В порядке» есть строчка о «cплине и депресе», которые «видит лишь психотерапевт»

Вышедший в феврале альбом Земфиры «Бордерлайн» запустил целую волну дискуссий о ментальном здоровье, а в разных медиа выходили подробные разборы релиза психологами. Это неудивительно: ведь само название отсылает к пограничному расстройству личности, одному из психиатрических диагнозов по МКБ. Другой психолого-психиатрической терминологии в альбоме тоже немало: здесь и голоса в голове, и абьюз. Правда, нельзя утверждать, что альбом является именно высказыванием о расстройствах и психотерапии: возможно, в текстах Земфиры эти слова больше примета времени, чем личное признание.

В начале ноября главным поводом для разговоров о травмах и терапии стал клип Оксимирона «Кто убил Марка?» — десятиминутная исповедь о травме и ее последствиях. В песне Мирон Федоров говорит о страхе обнародования видео 2011 года, в котором рэпер Рома Жиган заставляет его извиняться на коленях и дает пощечину. Этот страх, по словам Оксимирона, заставлял его идти на сделки с совестью много лет. «Я все это хаваю, у меня нет выбора,/Если не хочу, чтоб мои будущие дети в школе увидали видео/С отцом на коленях и пощечиной./И делаю то, что от меня хочет он,/Иду в его фильм под названием „BEEF“», — читает Оксимирон. Но «полтора года терапии» становятся поворотным моментом: после десяти лет молчания Мирон открыто говорит о событиях тех лет, вставляет то самое видео в самое начало клипа и утверждает, что наконец простил себя.

Андрей Юдин: Я сильно сомневаюсь в существовании человека, для которого захват его жилья группой вооруженных людей в масках, избиение, реалистичная угроза убийством и жестокое унижение при свидетелях, снятое на видео, явились бы незначительным событием. Я таких исполинов духа не встречал.

По поводу «какого‑то видео с пощечиной» — его невозможно рассматривать вне контекста: в отрыве от конкретного человека, его личности, мироощущения, моральных ориентиров. Для разных людей одно и то же событие в зависимости от их жизненного опыта приобретает совершенно разный смысл и, соответственно, приводит к разным психологическим последствиям. Некоторые люди в такой ситуации автоматически рассчитывают на поддержку и принятие окружающих. У таких людей внутри есть достаточно сильное ощущение, что все это можно пережить, что от них все равно не отвернутся, жизнь будет продолжаться и не превратится в ад. В противоположной части спектра находятся люди, в чьем опыте такие ситуации связаны по большей части с одиночеством, отвержением, насилием, позором.

Из этой части спектра самые тяжелые и длительные последствия испытывают люди с выраженным перфекционистским складом характера, то есть люди, предъявляющие к себе высочайшие требования. Такой человек может переживать публичный позор или даже его возможность как глубочайшее разочарование в себе, разрушение всей своей личности вплоть до утраты смысла жизни.

Андрей Аксюк: Я понимаю, что 10 лет стыда кажутся большим сроком — так и есть. Но когда мы говорим о сильных негативных эмоциях, то это далеко не предел. Люди могут всю жизни прожить в избегании того, что им кажется стыдным, грустным, страшным. Но и не стоит воспринимать это как непрерывную боль, которая исчезла с релизом. Мы не знаем, как там на самом деле: можем только порадоваться, что человек сделал то, что для него важно, нужно и ценно. Эмоциональный фон не статичен: иногда мы злимся на очередную перекопанную сопливую канаву посреди двора, а иногда спокойно ее обходим. Один и тот же человек способен давать совершенно разные эмоциональные реакции на, казалось бы, одинаковые стимулы, особенно если обстоятельства в один из раз будут отличаться от нормальных — а они, насколько вначале клипа видно, нормальными не были.

Елизавета Великодворская: Мирон же в тексте говорит от том, что он со школы боялся, что его будут стебать. То есть мы можем предполагать, что сама история детства и ранней юности уже сформировала какие‑то личностные черты, своего рода уязвимость, в которую вложилось это событие. Поэтому да, пощечина — не просто пощечина, она что‑то обозначает для каждого конкретного человека. Не говоря уже о том, что в принципе было совершено вооруженное нападение, а это является преступлением и очень сильно может напугать любого.

Амина Назаралиева: Да, я уверена, это поможет снять стигму и освободить не только самого Оксимирона. Ведь он конфронтировал с агрессором, который совершил насилие в его адрес; заявил, что выжил. Из состояния, в котором его боялся, перешел в состояние «я тебя не боюсь». Это поможет освободиться многим другим — я это его творческое заявление рассматриваю как возможное начало мужской версии MeToo в России.

Андрей Аксюк: Зависит от того, кто читает об этом или смотрит клип, в каком человек социальном контексте, сколько ему лет: факторов куча. Потому что один человек посмотрит клип, прочитает комменты и лишний раз убедится в том, что за такое хейтят. Подумает, что лучше молчать и кушать себя самому. А другой решит: «Если вышло у него, то могу и я». Сколько людей, столько и мнений. Но говорить открыто о своих чувствах — это один из ключевых навыков эффективного взаимодействия с людьми. И в этом смысле — да, я думаю, релиз нам всем на пользу.

Андрей Юдин: Да, несомненно поможет. Каждое такое признание становится для огромного количества людей  важным источником поддержки, помогает людям вернуть самоуважение, вернуть ощущение собственной нормальности. Меня недавно до глубины души потрясло и тронуло интервью рэпера Loqiemean, в котором он рассказал о том, как переживал и переживает смерть своей младшей сестры. Я преклоняюсь перед мужеством и искренностью этого человека.

Можно с уверенностью и без всякого преувеличения сказать, что поступок Оксимирона спасет множество жизней и судеб. И не только потому, что он снимает стигму с психотерапии и самих психологических трудностей, но еще и потому, что это мощнейший личный пример проявления силы духа и восстановления собственного достоинства человеком, попавшим в крайне сложную ситуацию. Это высшая форма психотерапии — психотерапия в масштабе целого общества, которая осуществима только силой искусства.

Елизавета Великодворская: Конечно, публичные высказывания людей, которые являются чьими-то кумирами, о психотерапии — а главное, о пользе психотерапии — будут повышать ее популярность. И это очень хорошо — психотерапия может предложить многим людям возможность говорить о психотравмирующем опыте, исследовать себя и формировать какой‑то новый нарратив. Будет ли потом человек открыто говорить о том, что с ним произошло? Это уже вопрос личного выбора. Но здесь мы можем говорить о том, что сам по себе этот трек может поднять новую волну высказываний. Потому что если движение MeToo помогло действительно многим женщинам преодолеть многолетнее молчание, многолетний внутренний и внешней запрет о том, чтобы говорить о случившемся насилии, то мужчины внутри своих коллективов об этом говорят редко и мало. И это очень сложный разговор. Поэтому, возможно, это не только про популярность психотерапии, но и вообще про то, что мужчинам говорить о травме становится более социально приемлемо.

Андрей Юдин: Мужчины, открыто рассказывающие о своих психологических проблемах и о своем опыте психотерапии, действительно сталкиваются со стигматизацией намного чаще, чем женщины. Чаще всего эта стигматизация связана с широко распространенным неверным представлением о психотерапии как о некотором пассивном нытье и получении эмоциональных поглаживаний за деньги, а не как о высокоэффективной форме профессиональной помощи. Но если спросить диванных критиков психотерапии, видят ли они что‑либо постыдное в обращении мужчины в трудной ситуации за помощью к священнику, шаману или духовному учителю, чаще всего оказывается, что это для них вполне приемлемо — несмотря на то что смысл и результаты такого обращения могут быть очень похожими, а иногда и вовсе идентичными.

Андрей Аксюк: Думаю, что в некоторых кругах эта тема вызывает очень резкое неприятие. Если токсичная маскулинность — это модель поведения и она как‑то влияет на восприятие мужчинами открытых разговоров о расстройствах, то сразу возникает вопрос: а что такое эта маскулинность токсичная конкретно? Я думаю, что тут об этом не совсем уместно. Для одного токсичная маскулинность будет личным выработанным рецептом успешно регулировать свои эмоции, для другого это будет культурная норма, если культура основана на страхе и доминировании, для третьего это будет способ быть своим в компании.

Амина Назаралиева: Мужчинам говорить о насилии тяжелее из‑за того, что на них сильно давит груз вот этих ожиданий о том, что ты должен быть сильнее и выше всего этого. «Девочки плачут, они эмоциональные, а ты мужик, ты терпишь и побеждаешь». И заявление о том, что ты уязвимый, — это непросто. Когда женщинам плохо, что они делают? Собираются, заказывают еду, может, немного выпивают — но главное, они будут говорить. О том, что они чувствуют, как им плохо, встречать поддержку других женщин. Девочки получают этот опыт очень рано и понимают, что быть уязвимой нормально, никто тебя не застыдит. А как это у мальчиков работает? Им с детства родные матери и отцы могут давать пощечины за то, что мальчик заплакал. Стыдят за то, что он уязвимый, чуткий и теплый. И что у него остается? Либо сломаться, либо гиперкомпенсировать. Попробовать «победить себя». Начать ненавидеть себя слабого: внутреннего ребенка, который уязвим. Презирать любые его проявления в себе или избегать и не осознавать, не вспоминать любой ценой. Или заливать алкоголем, наркотиками. Стать онемевшим, чтобы не замечать травму.

Андрей Юдин: Есть огромное количество причин, из‑за которых люди могут поддерживать дружеские отношения, невзирая на их токсичность, — начиная со страха одиночества и заканчивая банальным материальным расчетом. Одна из частых причин — выработанная с детства чрезмерная толерантность к абьюзу, когда токсичное поведение человеку настолько привычно, что либо воспринимается как норма, либо автоматически ставится в вину самому себе, в то время как другой человек воспринимается идеализированно. Также большую роль играет то, какие у человека существуют представления о дружбе и был ли у него когда‑либо опыт настоящей, нетоксичной дружбы. 

Елизавета Великодворская: Само понятие токсичных отношений мы не можем рассматривать вне культурной и субкультурной оптики. Что будет токсично в одной культуре, в другой будет являться нормой. Здесь мы можем уже с осторожностью осмыслять, какие нормы у того или иного сообщества, которые мы можем считать насильственными с нашей точки зрения. Почему людям трудно распознавать насилие? Именно потому, что оно нормализовано на разных уровнях может быть. На уровне культуры насилие может даже считается крутым, мужественным и маскулинным. Может быть, насилие нормализовано в личном опыте: если человек вырос в атмосфере, в которой принято обманывать, манипулировать, быть непоследовательным, оказывать давление, он будет такие действия воспринимать как естественную канву отношений. Не могу прокомментировать, что было в судьбе Мирона, но обычно эти общие вещи работают для всех.

Андрей Аксюк: Для кого‑то дружба — это именно готовность с помощью подвигов подтверждать статус друга. А для кого‑то это про поговорить, поддержать, просто быть рядом. Я думаю, что если вас принуждают к чему-то против вашей воли, хотя вы ясно дали понять недвусмысленно, что не хотите, — это уже повод задуматься. А если после отказа вас обвиняют в предательстве, то лучше воспользоваться рекомендацией Мирона.