— Помните свои первые треки? Когда вы начали что-то делать?
— Я начал делать музыку, дайте-ка подумать… Восемь-десять лет назад. Это была основанная на семплах очень шероховатая музыка. В основном я семплировал дешевые пластинки, которые находил в магазине рядом, что-то из фанка, соула и рока шестидесятых-восьмидесятых (в основном, наверное из семидесятых). Так я постепенно учился делать биты и изменять звуки. Не помню уже никаких конкретных семплов, но в основном это были какие-то типичные вещи. Я смотрел, что семплировали мои любимые продюсеры, что делал Пит Рок, что делал Мэдлиб, а затем я смотрел тех же исполнителей этого поджанра или тех, кто выходил на том же лейбле, или даже просто музыку, которая вышла в тот же год, что и семплированная ими. Мне нравились Боб Джеймс, Чик Кориа, что-то такое.
— Вы же, насколько я понимаю, вообще фанат олдскульного хип-хопа — что-то из современного вам нравится?
— Да, конечно, но мне кажется, поменялись причины, по которым я слушаю музыку. Когда я раньше делал что-то больше похожее на старые хип-хоп-биты, то я слушал музыку в основном из-за семплов. Когда я брал те же куски, я хотел сделать с ними что-то новое, чтобы они звучали иначе, чем у других. А сейчас я просто слушаю кучу выходящих микстейпов. Биты совсем другие — такие синтетические, что ли, при этом все звучат абсолютно по-разному. Сейчас я слушаю одного парня из Хьюстона, его зовут Максо Крим. Что еще… Оуджи да Джусмен… Дайте-ка открою папку с загрузками. Новый микстейп Фьючера с диджеем Эско, Карди Би, она очень крутая, Кодак Блэк… Да на самом деле я слушаю все, что выходит на DatPiff. Я обычно стараюсь как-то найти что-то хорошее, но вы знаете, как это сейчас работает: ты просто заходишь на пару сайтов и смотришь все там.
— Вот вы упомянули хьюстонского рэпера — а вообще вы с городом и его сценой чувствуете какую-нибудь связь?
— Хм, ну, честно говоря, не особо. Я, конечно, живу здесь несколько лет, но я здесь не вырос, не был подростком… Не поймите неправильно — мне нравится очень много музыкантов отсюда, и я словно отдаю некую дань уважения тем, что я делаю в музыке сам. В общем, я хотел бы оставить это людям как часть интерпретации. Я могу быть с ней не согласен, но это отлично, когда людям есть что сказать о том, что я делаю.
— К чему я завел этот разговор — когда я слушал ваш трек «Cruel Winter», он мне напомнил то, что делал с чужими треками диджей Скрю. Это к слову об интерпретации.
— Да, точно подмечено. Когда я делал этот трек, я так и думал: «Если бы Скрю был жив, как бы звучали его переработки? Были бы они жестче того, что он делал раньше?» Так что да, ровно в этом и была идея. Мне очень нравится, что люди либо очень любят, либо ненавидят этот трек. Этим мне нравится нойз — он не оставляет равнодушным. Я очень хотел сделать шумный трек, вообще нравится думать о нескольких идеях сразу и пытаться воплотить их в одном треке. Это была мысль не только о Скрю, но и «Что если бы Канье попытался сделать нойз?»
— Мне кажется, вторая часть его «Runaway» — это вполне себе нойз.
— Тут вы меня подловили — честно говоря, я даже не слышал эту песню, вообще не слушал его последние альбомы. А этот трек пришелся к месту.
— Мы заговорили о нойзе — но мне как раз нравится, что у вас есть треки вроде «Imp», «Glass Harp Interlude», «Let Moss Be Moss», которые более спокойные и показывают более, хм, нежную вашу сторону.
— Обычно, когда я начинаю делать трек, я о нем ничего не знаю — каким будет его настроение, в каком мире он находится, абсолютно ничего. Но часто все бывает гораздо проще — я начинаю что-то делать и думаю: «О, а вот это интересно». Пока в звуке, который у меня получается, есть что-то интригующее, что-то, что цепляет меня самого, я продолжаю с ним работать. Конечно, на меня очень влияет и мир вокруг. Мне кажется, это что-то, чего нельзя избежать в творчестве. Иногда, конечно, это специально, иногда я даже не задумываюсь о том, насколько для меня это важно, — но это отражается в треках. Мир вокруг бывает разным, в том числе и жестоким к человеку — но такой же может быть и электроника, звучащая в клубах, та, что нам нравится. Я и мои единомышленники не пытаемся изобрести колесо — мы просто смотрим несколько иначе на то, что уже есть.
— Когда вы работаете с кем-то еще, например, с Элизией Крэмптон или Чино Амоби, насколько это отличается от работы в одиночку?
— Да, конечно, все совсем по-другому. Ты всегда работаешь иначе, чем остальные, но мне как раз это и нравится. Ведь на выходе получается что-то совсем новое. К тому же всегда интересно узнать, как работают остальные. У каждого свой подход, и всегда классно узнать, что этот подход есть. Мне вообще кажется, что для творческого человека это самое интересное, что вообще может быть. В том, как мы работаем, в какие группы объединяемся, в том, как мы смотрим на мир, какие у нас есть идеи и концепты, — это всегда что-то уникальное.
— Вообще, насколько важно для музыканта чувство не сцены, а какого-то объединения, единомыслия?
— Всегда есть за и против, но мне кажется, в танцевальной музыке и техно эта общность приводит к чему-то хорошему. Одна тусовка выпускает альбомы, делает фестивали и журналы — и это очень полезный момент. На каком-то базовом уровне это просто помогает привлечь внимание людей. Музыка, которую я делаю в одиночку, становится все интереснее и все больше отличается от других с каждым разом — но посмотрите: в 2013-м я что-то выпускал, что-то выпускал Лотик, но нас было немного. Сейчас наша музыка воспринимается нормально — гораздо больше людей обращают на нас внимание, гораздо больше людей делают что-то похожее. Я считаю, что больше людей несут с собой больше объединения, большую продуктивность, это очень важная штука. Конечно, не всегда мне нравится быть в одном ряду с кем-то — но со многими есть какие-то простые вещи, с которыми мы согласны, некие идеалы, и это может объединить нас в какую-то сцену. Я не против.
— При этом уже долгое время электроника все более глобализируется — когда кто-то слушает вашу музыку, он может и не знать, откуда вы, и это даже не имеет значения.
— Сейчас вообще ведется очень много разговоров о географии музыки, особенно той, что делаю я. Постинтернет и тому подобное, да. Это очень важный вопрос. Конечно, это странно. У каждого музыканта есть некое место, в котором все собирается воедино, — и для кого-то это ценно, для кого-то нет, но это есть у всех. Ты делаешь музыку там, где ты живешь, и этого у тебя не отнять. Для слушателя это может быть не важно, но для нас — очень даже, но в плане своего места. Город и прочее, да, возможно, не имеют значения. В моем случае очень много знакомств произошло онлайн — и в какой-то степени мы живем в воображаемом мире, в котором каждый создает искусство в интернете. Это сложный вопрос для меня. Мне кажется, вопрос места очень важен в том случае, когда есть какой-то локальный жанр — и кто-то может быть уязвлен тем, когда подобную музыку делает человек из совсем другого места. Это не про меня. Моя музыка — это такая амальгама, смесь разных мест, разных идей, разной музыки. Ладно, думаю, вы уже поняли, что для меня это слишком сложный вопрос. (Смеется.)
— Вообще, мы все — по крайней мере люди нашего возраста — живем в интернете. Вы не боитесь общества виртуальной реальности, в котором мы можем оказаться в ближайшее время?
— Мое мнение по поводу этого недавно очень сильно поменялось — я как раз сейчас читаю много книг и статей по этой теме. Главная книга для меня сейчас — «Virtually Human» Мартина Ротблатта. Это тоже очень сложный вопрос. Конечно, я не боюсь виртуальной реальности, я за технологии, но для меня главная проблема… В мире, где есть деление на расы, где не у всех есть, но, вообще-то, обязаны быть права и достоинство, как мы сможем уважать какие-то совсем новые формы сознания? Это неизбежная вещь. Основываясь на том, что я читаю в последнее время, я могу сказать, что это произойдет скорее, чем мы все думаем. Скорее нас ждет не виртуальное общество, а новые формы сознания — клоны, возможность каких-то антропоморфных форм существования. Мы можем быть зверьми — и делать самые обычные вещи: читать почту, слушать музыку, медитировать. Мы сможем делать копию нашего сознания. Все это очень интересно для меня — и я вообще не переживаю по поводу этого. Главное, о чем я переживаю, — это как во все эти вещи попытается влиться правительство, что они решат сделать с этими технологиями.
— Знаете, мне не дает покоя один вопрос, наконец-то я могу спросить у компетентного человека. Вы видите связь между тем, что делаете вы и ваши единомышленники, с IDM-музыкой девяностых?
— Да, да, естественно! (Усмехается.) Я не могу говорить за всех, но сам я слушаю очень много таких вещей, на которых я, считайте, вырос: Squarepusher, Афекс. Думаю, нас сближает тяга к экспериментам. В конечном счете все это сводится к изменению звуков, манипуляциям с ними. Все это странная электронная музыка. Да, да, у нас явно есть какое-то сходство.
— Не слушали новый альбом Autechre?
— Нет, но я слышал, что он очень хорош. Он же какой-то очень долгий, да?
— Да, это правда, но при этом очень интересно следить за их мыслью и при этом очень хорошо, что это действительно современный альбом.
— Уф, ну я постараюсь послушать. Сейчас я работаю над шестью-семью релизами моего лейбла, так что это занимает много времени, как вы понимаете.
— Они делают музыку через код на Max/MSP. Вы не думали о переходе на что-то подобное?
— Ну сейчас Лотик некоторые звуки программирует через эту среду. На Halcyon Veil через пару месяцев выйдет релиз парня, который все делает через Max/MSP, и он делает такие вечеринки — алгорейвы. Это маленькие комнатки, в которых на стену в реальном времени проецируется код — и все под это танцуют. Что до меня… У меня свои методы.