В июне 2021 года фестиваль «Дикая мята» был отменен в ночь перед его началом: из‑за очередной волны заболеваемости ковидом власти решили не рисковать. В итоге организаторы ивента оказались без мероприятия и с огромными долгами. Но — и это редкий случай — поднявшаяся волна общественной поддержки спасла «Дикую мяту»: спонсоры в большинстве своем отказались от возмещения убытков, артисты согласились играть на следующем фестивале за 1 рубль, власти Тульской области (там проходит мероприятие) помогли урегулировать часть долгов, а пользователи массово скупали билеты на 2022 год. В итоге «Дикая мята» не только была спасена, но и увеличилась в размерах. С 17 по 26 июня пройдут сразу два фестиваля под этим брендом: Green — традиционная «Мята» с «Кис-кис», «Тараканами!» и Tequilajazzz в лайнапе, и Violet — ивент, посвященный электронной музыке с Orbital и Дельфином в хедлайнерах. По такому поводу Николай Овчинников позвонил основателю «Дикой мяты» Андрею Клюкину и поговорил с ним о народной поддержке, ковиде, увлечении техно и истории фестиваля.
— Каковы у тебя эмоциональные ощущения после последнего полугодия? Вот после всего, что произошло?
— Ну, было тяжело, было… эмоциональные горки: от отчаяния до эйфории. Сейчас эмоции ушли совсем. Я погрузился в постоянную работу, операционную работу. У нас сейчас прямо на поле строился офис: сваи, водопровод, электричество, интернет. Ввинтили фундаменты под 10 гостевых домиков, поставили подиумы для типи и экодомов. Это требует большого количества внимания, например, я теперь знаю, что такое ВЗУ (водозаборная станция) и кессонный распределитель.
Но если подвести итоги произошедшего, я теперь четко понял, что я живу в другой стране, не в той, что показывает ТВ или транслируют соцсети. Если ты погружаешься в телик, там совсем ******** [сумасшедшие], злые, гадкие. Раньше в фейсбуке было нормально, а сейчас, кто бы что ни написал, там комментарии настолько ядовитые, даже не веришь, что это настоящие люди пишут. У меня возникло ощущение, что человеческая токсичность — это современная норма. Но теперь это изменилось: я вижу и чувствую вокруг очень много отзывчивых, добрых людей, которые невероятно нам помогают.
Я сейчас говорю: «Нам построили офис». Задают разумный вопрос: «Ребята, за сколько? И откуда у вас деньги?» Но мы ничего не тратим, со мной связался руководитель строительной компании HoltsovHouse и говорит: «Мы хотим вам помочь, мы построим на поле дом № 1». И теперь есть дом с адресом — Дикая Мята, дом 1. Или вот я был на встрече с производителями тротуарной плитки, компанией Braer, которая строила нам дорожки для людей с ограниченными возможностями. Они говорят: «Неважно, что вас закрыли, мы в следующем году хотим создать новые зоны комфорта для ваших зрителей. Нам нравится ваш подход к жизни». И таких примеров много, пока не могу о всех рассказать. Но, поверьте, историй будет много.
— Вот! Это важный вопрос! Я все пытался понять: отменилось много чего, но, реально, все вписались за «Дикую мяту»! Ты сам для себя как это объясняешь?
— Во-первых, мы независимый фестиваль, мы никому не принадлежим. Все поклонники видели развитие «Дикой мяты» с нуля. На первом фестивале я сам готовил еду для музыкантов, нас вначале всего было три человека. Мы всю дорогу, даже когда привлекали партнеров, оставались независимыми, и никто не мог сказать: «Ребята, поставьте вот этих, поставьте тех». Независимость «Дикой мяты» — одна из главных ценностей.
Второе — мы никогда не относились в полной мере к фестивалю как к коммерческому проекту. «Дикая мята» всегда была культурологическим проектом. Это амбиция — показывать музыку, которая тебе нравится. Я абсолютно уверен, что, кстати, у [основателя фестиваля «Боль»] Степы Казарьяна такая же амбиция. Нам всем кажется, что мы что‑то знаем в музыке, что‑то острее чувствуем, и нам своей экспертностью хочется поделиться.
Когда вставали коммерческие вопросы, не связанные с музыкой, мы их решали всегда в пользу зрителей, чтобы зрители чувствовали себя комфортно. Мы не продавали зрителям воду — делали водопровод. Ведь обычно на фестивалях ты идешь, сука, и пьешь эти маленькие бутылочки по 150 рублей. Из тебя постоянно вытаскивают деньги, словно задача организаторов успеть за три дня вытянуть из зрителя все что можно. Мы никогда не брали денег за горячий душ, за кипяток, за интернет. Более того, мы выкладываем отчеты: столько продали, столько сделали. И с прибылью мы всегда поступали одинаково: никогда не рассовывали деньги по карманам. Я делаю пятнадцать лет фестиваль и живу в доме без лифта на четвертом этаже в сталинке. Все вкладываем в развитие фестиваля. Зрители это видят.
И третье. Когда здесь не «мы», придется якать. Я меломан и являюсь меломаном со школы, в джазовом колледже учился, мне кажется, что в музыке, которая звучит на «Дикой мяте», я очень хорошо разбираюсь. Всю живую музыку я знаю досконально, от Александра Башлачева и «Странных игр» до «Папиного олимпоса» и Алены Швец. У меня не было ни секунды, когда я бы отпускал руку с пульса. Какие‑то вещи мне нравились, какие‑то не нравились, но тем не менее я всегда был в курсе и четко понимал, что зашкварная херня, а что — нормально. При этом я всегда мыслил широко и не любил сектантство типа: «Кто умный, тот поймет». Поэтому у нас всегда были и популярные артисты, и яркие, молодые, малопонятные, малоизвестные, но точно не зашкварные. Все знают, что на фестиваль «Дикая мята» нельзя попасть по знакомству. У нас было несколько историй, когда мы отказывали огромным деньгам, которые нам предлагали за участие того или иного артиста…
— Много предлагали?
— По-разному всегда… Последний раз мне за выступление одной популярной певицы предлагали три миллиона рублей. Три миллиона рублей за двадцать минут на любой сцене.
— Неплохо, неплохо. По поводу зашкваров: есть музыканты, которые тебе нравятся, которые не нравятся, вот кого прямо скрепя сердце приходилось ставить, потому что понятно, что он востребован, он крут?
— Такого не было. Были артисты, которых я не понимал сам, но понимал, что это талантливо и очень ярко. Например, при всем уважении, Shortparis. Я мозгом понимаю, что это очень искренне, талантливо, дичайше заряжено по энергетике, и притом что я провожу в музыке двенадцать часов минимум в день, у меня не бывает такого, чтобы я просто поставил в удовольствие, включил альбом Shortparis. Для меня это скорее акционизм.
В формировании лайнапа я вынужден быть честен сам с собой. Это очень тяжелое бремя, так как ты портишь отношения даже с друзьями, а среди музыкантов у меня их много. Типичный диалог такой: мы собираем большие площадки и готовы поиграть с огромной скидкой или даже бесплатно. Но если я не представляю такой музыки на «Дикой мяте», мне приходится искать способы вежливо отказать. Потому что ты сам себя не ******* [обманешь], если тебе самому не нравится, то это преступление — собрать зрителей, которые тебе доверяют, и подсунуть им то, на что сам не пошел бы. У меня больше и нет ничего, кроме моего честного слова.
Есть великая история о Борисе Гребенщикове и Мамонове. После одного большого фестиваля в гостинице была серьезная пьянка, и уже изрядно выпивший Борис Борисович Гребенщиков в коридоре говорит Петру Мамонову: «Петь, я тебя так люблю». А Мамонов ему: «Борь, я тоже тебя люблю… но не очень». Вот иногда приходится что‑то исполнять в духе классиков русского рок-эпоса.
— «Мята» долгое время была камерным фестивалем с фолк-артистами в лайнапе, а в какой‑то момент — в районе 2011–2012 годов — все резко изменилось, и вы дико выросли. Как это произошло?
— Все наши качественные скачки всегда происходят на фоне люти и ******* [кошмара]. Так было и в тот раз. «Дикая мята» начиналась в парке, однажды на ней было 27 тысяч человек. Но по атмосфере, ты прав, это абсолютно камерная история. Когда ты делаешь фестиваль больше чем на 5000 человек, ты согласуешь все с властями, с городом. У тебя куча бумажек. И вот в одно прекрасное лето мы столкнулись с тем, что никак не можем подписать одну из бумажек. Сперва я не обратил даже внимания: часто бывает, что кто‑то в отпуске или заболел, но эта бумажка день не подписывается, два, три, четыре, пять, шесть. Я начинаю нервничать: три недели до фестиваля, а согласования нет.
Кончилось тем, что меня вызвали в милицию, которая потом станет полицией, на неофициальный разговор, и там сотрудник мне говорит: «Смотри. Я это не подписываю и не подпишу. Больше 20 тысяч зрителей было в прошлый раз. Это очень много. У нас идет переименование милиции в полицию. Если у тебя там что‑то произойдет, то мне просто погоны не продлят, а я даже в Турции еще никогда не был. Давай проведем, но уже в конце лета». Короче, понятная человеческая история, но отменяющая фестиваль.
Тогда мой друг Юрий Рябушко говорит: «Что ты так переживаешь-то? Давай просто проведем его в другом месте?» Но когда все бесплатно в парк приходят посмотреть, условно говоря, бесплатно «Мельницу», всем понятно. А когда надо поехать за город и еще купить билеты — это уже совсем другое. Но мы попробовали.
И неожиданно для нас люди приехали, понеслось. И каждый раз, чем больше мы зарабатывали, тем больше мы тратили. И в какой‑то момент мы пришли к тому, что в России нет ни одного артиста, выступление которого не мог бы позволить себе фестиваль.
— Даже Шевчук?
— Шевчук? Честно говоря, у нас почему‑то ни разу не обсуждалось. Знаешь, у нас эмоционально фестиваль такой без надрыва. Я очень люблю Шевчука. Как человека. Но то, что я в последнее время слушал, было пронизано такой щемящей болью и тоской. Я понимаю их в рамках камерных концертов, но не в рамках фестиваля, на который люди приходят перезагрузиться, отдохнуть и набраться каких‑то впечатлений. Хотя, конечно, «ДДТ» — это витамин свободы. Но что до ощущения свободы, то мне почему‑то кажется, что сейчас в техно-музыке его даже больше.
Я сейчас бесконечно слушаю электронику, готовлюсь к нашему новому фестивалю Violet. Потому что, когда ты делаешь фестиваль, самое стремное, что может сделать человек, — это обосраться. Прям при музыкантах. Я уже не помню, 2016 или 2017 год, когда Никите Забелину на каком‑то фестивале дают приз как «открытию года», а он пятнадцать лет все техно делает в России. Как можно этого не знать?! Вот мне в предверии нового фестиваля очень страшно превратиться в неэксперта. Поэтому бесконечно слушаю.
Кстати, впервые в своей истории я пригласил на наш проект кураторов. Наступая на горло собственному чувству вкуса и ответственности, только потому что я понимаю, что за год я это все не освою так глубоко. И очень боюсь сделать ошибки, которые свойственны людям, неглубоко чувствующим тот или иной жанр. Для примера вот история.
Я работал на «Нашем радио» еще в первой команде, где были Боря Барабанов, Миша Козырев, Катя Сундукова, Юра Сапрыкин, Валера Панюшкин. Очень интересный коллектив, заряженный идеей формирования рок-культуры. И вот как‑то приезжает менеджер, американец, от группы компаний Мердока, которой и принадлежало «Наше радио», и говорит: «Слушайте, ребята. Смотрите. У вас было 5-е место, а сейчас у вас 9-е место. Что произошло?» Мы такие: «Ну, появилось „Радио Шансон“». Он говорит: «Ну а что вы, почему шансон не поставите, если он популярный?» А мы такие: «Чувак, с какого места тебе начинать объяснять, что на станции русского рока не должно быть шансона». И вот с фестивалем то же самое, я очень боюсь облажаться.
— Как появился второй фестиваль Violet?
— Я большой поклонник фестиваля Coachella. Мне очень всегда нравилась их схема. Они делают уик-энд, выстраивают инфраструктуру, проводят фестиваль, потом прибираются на фестивальном поле и прямо на этих сценах проводят второй фестиваль. Мне это безумно нравится. Но рискнуть такое сделать раньше я не мог. Ну потому что это страшно: вдруг не приедут. А в этом году у нас получилось так, что такая схема — единственный вариант продолжать жизнь. Как я и говорил раньше, мы всегда переходим на новый уровень, когда случаются лють и ****** [конец].
Вот смотри: зрители не сдали билеты. У нас практически солдаут: в продаже около 2000–3000 билетов осталось. Собранные деньги уже потрачены на стройку фестиваля, который отменили за семь часов до начала. Музыканты согласились выступать за рубль, партнеры отказались от штрафных санкций. То есть фестиваль «Дикая мята» практически состоялся: есть зрители, есть программа, есть деньги, чтобы построить сцену. Какой будет выхлоп? Если спонсор перекроет стоимость сцен, то ноль. Два года работы и финансовый ноль. И в этом случае непонятно, на что делать следующий фестиваль или на что содержать офис.
Парни, которые ставят нам свет и звук, говорят: «Если вы хотите, чтобы оно постояло, пускай постоит. Мы сделаем огромную скидку». И мы понимаем, что судьба нас столкнула в эту схему [как у Coachella]. Мы много лет ее хотели. Но я не рисковал. А теперь получается, что даже несмотря на то, что такой груз, придется рискнуть.
— А почему решили делать электронную историю?
— В лайнап фестиваля последние несколько лет мы постоянно добавляли электронику. У нас уже играл Mujuice, Oligarkh, Cut’n’Bass, Yuko, Shuma. Зрители отлично их принимали. И мы решили, что традиционные ценности фестиваля мы закроем в «Дикой мяте. Green», а в фиолетовой поедем дальше. Мы будем искать вместе с нашими кураторами интересных русских музыкантов. Мы не будем брать только тех, кто в топе находятся, за счет больших имен мы будем выводить какие‑то новые имена.
— Orbital как оказались в лайнапе?
— Я считаю, что на новом фестивале обязательно должны быть три-четыре артиста, которые показывают вектор мышления организаторов. Вот Orbital — это герои британских рейвов, которые стояли у истоков этого движения. Равно как Infected Mushroom — одни из столпов транса, который лично я бесконечно люблю. Наш фестиваль все равно будет про погружение в себя. Это просто те музыканты, которые должны показать, куда мы идем и что мы делаем.
Движение с нашими фестивалями вызывает у меня приятное волнение: я большой поклонник Виктора Олеговича Пелевина и большой поклонник научной литературы, Татьяны Черниговской, и происходящее я воспринимаю как батл между электронной и живой мыслью.
— В общем, возвращаясь к электронике. Я так понимаю, что это было во многом от личного тоже, опять же, увлечения. А кто куратор?
— Кураторов будет, скорее всего, три. Это Z-Cat, которую я считаю не только супермузыкантом, но и огромным экспертом в мире псай-транса, Илья Барамия, которого все знают по работам в группах «Аигел», 2H Company и «СБПЧ», а также гуру русского техно Никита Забелин. Мне нравится мышление каждого из них.
— Ты еще говорил про то, что у вас будут какие‑то немузыкальные активности.
— Давным-давно, когда еще фестивали проходили, приносили деньги, мы выкупили земли, на которых проходит «Дикая мята». Это огромная территория, 86 гектаров. Мы внутри себя фантазировали, что когда‑нибудь мы еще заработаем столько денег, что сможем там начинать строить глэмпинг, который будет постоянно работать. Чтобы можно было туда приехать. У нас там есть прекрасный сосновый лес, две реки, потрясающий закат. И вот когда случились лють и ****** [конец], мы решили начать работу над этим проектом. Будем делать кемпинг, в котором постоянно что‑то будет происходить.
У нас есть два фестиваля: вдруг те, кто приехал издалека, захотят на два фестиваля остаться. Получилось так, что мы в любом случае должны организовать возможность для людей жить там. И, естественно, подарить тем, кто сохранил билеты, возможность бесплатно там проживать. Весной будут построены десять домиков, в которых можно жить, двадцать меблированных типи, палаточная гостиница, можно будет приехать и со своей палаткой. Там начнутся мини-фестивали прямо с мая.
Май больше будет про медитативность, красоту и здоровье. У нас есть такая территория Green Age, и там вот это все, связанное с гимнастиками, духовными практиками и контролем над своим телом. В июне будут фестивали «Дикая мята. Green» и «Violet. Дикая мята». В июле будут кинопроекты, один из них с сетью «Буше» — фестиваль независимого кино. После кинофестивалей будет недельный кемп для молодых актеров и режиссеров.
Я очень дружу с Ромой Певзнером, одним из основателей «Буше». Он предложил сделать мне кинофестиваль, чтобы люди приезжали, обсуждали. А потом мы подумали, коль скоро уже будет кинофестиваль, а у меня самого трое детей, давайте, наверное, сделаем неделю, чтобы можно было с детьми приехать, какие‑то мастер-классы провести и открыть детскую киношколу.
Август я хочу посвятить гастрофестивалю, потому что, помимо музыки и кино, я еще люблю очень вкусно поесть. Хочется привлекать гастроблогеров, знакомиться с шеф-поварами и быть платформой для объединения гастрошкол и местных фермеров.
Помнишь, президент сказал, где наши все фермеры? Ау! Я в какой‑то момент думал, что это движение просто для проформы. В итоге выяснилось, что фермеры-то — вообще огромная история. Оказалось, что у нас прямо в Алексине есть осетровая ферма. И все это по какому‑то совершенно другому прайсу, что мы привыкли видеть в рекламе в фейсбуке. Оказалось, что две сыроварни только нашего района получают за границей медали на конкурсах. Выяснилось, что мой любимый хлеб «Черный хлеб» также производят фермеры из нашей области. Это как опять заново открываешь для себя Россию, которую не видишь в телике и в соцсетях.
— Все это, конечно, удивительно, потому что по понятным причинам с живой музыкой и мероприятиями все очень плохо. Логичный вопрос: как вы подстраховались? Потому что, понятное дело, невозможно ничего предугадать.
— Я понимаю этот вопрос. Мне кажется, то, что мы делаем, и есть страховка. Вот представь себе, например, у нас есть кемпинг, на котором всегда будет стоять сцена, на котором всегда будет стоять «Территория Green Age». На котором всегда будет поле для пляжного футбола, волейбола, регби и так далее. Мы уже даже придумали название для бара, который там будет работать. Потому что там речка есть Вашана. Крутое название «Вашана-бар», индийское такое. Будем развивать кемпинг, глэмпинг, может, построим гостиницу. Туризм-то вряд ли запретят. Хотя логику происходящего предсказать нет никакой возможности.
— Никакой.
— Мы-то с тобой точно не могли думать два года назад, что не будет никаких концертов, не будет никаких фестивалей, будут закрывать кинотеатры, кафе и рестораны. Все закроют. Мы не могли себе представить, что два года мы будем ходить только на работу и домой, а иногда даже и работать прямо из дома. Но в целом мы, люди, не можем поменяться. Кроме работы есть и культурное развитие, общение, активный отдых и так далее. Поэтому я уверен, что все вернется, и не страхуюсь глубоко.
Понятно, появятся новые правила. Даже безотносительно политики. Мы же понимаем, что вакцинироваться — это хорошо с точки зрения любого государства. В Европе же такая логика: ребята, идите привейтесь, пожалуйста. И ходите куда вам хочется. Мне кажется, что и в России такая логика тоже появится. Да, для тех, кто не хочет вакцинироваться, это неприятно, но тогда им надо ждать, когда уйдет пандемия. А она не уйдет, потому что [ковид] это болезнь, которая останется.
Наверное, появятся таблетки, которыми можно будет его лечить, но она уже сама по себе никуда не уйдет. Так же, как грипп, ОРВИ и так далее. И со временем можно будет и без QR-кода. Невозможно остановить в целом культурную жизнь. И я не хочу думать об обратном. Иначе надо просто будет признать, что люди для государства — сырьевой придаток. Типа просто делайте свою работу! Работа — дом, работа — дом.
— Я тоже не верю. Я на это на самом деле надеюсь. И очень хорошо, что ты сохраняешь в этом смысле хотя бы такой реалистичный оптимизм. И у меня финальный вопрос: после того как с фестивалем случилась отмена, вам власти помогли же в итоге. Да?
— Я могу так сказать. Во-первых, я был шокирован, потому что мы все стали жить в парадигме повесток фейсбука или телевизора. И у меня было крушение этой парадигмы при знакомстве с губернатором Тульской области. Я его всего второй раз увидел утром после отмены фестиваля. Я был в шоке и не понимал, как жить дальше. Я не понимал, что бы такое продать, чтобы отдать 96 млн рублей.
В ночь отмены я лег спать утром в полшестого или в пять, а в семь или в восемь утра нам позвонили и сказали: «Слушайте, с вами губернатор хочет увидеться». Я был уверен, что губернатор скажет так: «Андрей, посмотри, пожалуйста, на свое разрешение на фестиваль. Там написано, что в случае взрывного роста ковида наше разрешение отзывается. Дверь там. Давайте без шума. Потому что все мы делаем в рамках закона».
Но все случилось вообще по-другому. Но мы приехали в правительство, нас сразу ведут в кабинет [к губернатору] и говорят: «Парни, здорово, что вы приехали». Там стоят камеры, телик. Губернатор говорит: «Здравствуйте, я Дюмин Алексей Геннадьевич. Я разрешил фестиваль, и я же его отменил. Это очень тяжелое и сложное для меня решение, но я принимаю на себя ответственность. Приношу извинения зрителям, приношу извинения организаторам фестиваля. И мы окажем помощь фестивалю и сейчас, и в будущем». Я, честно сказать, оцепенел, так как впервые в моей практике политик такого уровня реально не включил стрелки, а принял ответственность за решение на себя.
Потом, когда камеры ушли, он сказал: «Представим себе ситуацию, что я сразу вам за месяц до фестиваля сказал, что ничего не будет. Что бы было?» Я: «Ну как что? Мы бы все это не построили: пять сцен, водопровод, десятки ресторанов, детский сад, сотни шатров». Он говорит: «Присылайте сметы».
Ну мы собрали все сметы, нам закрыли оперативные расходы. Мы расплатились с рабочими, которые стояли у нас на поле, с техниками, сценами. Понятно, что эти деньги не покрыли и половины всех фестивальных расходов, но без них мы бы были банкротами и в окружении десятков судебных процессов. Решение губернатора было настолько мужским, что мне это вернуло веру в политическую жизнь в стране.
Как тебе объяснить свои эмоции. Это было очень по-пацански. Понимаешь, не было такого разговора типа: «Парни, давайте, у меня там выборы всякие будут — вы там тоже топите». Нет! Просто помог, и все. Мы с тех пор его и не видели, и не общались, и нам никто не звонил. Это был первый руководитель такого уровня, который «пацан сказал — пацан сделал». Это был первый случай в моей жизни, а мне почти пятьдесят. Понимаешь?
Фестивали «Дикая мята» Green и Violet пройдут 17–19 и 24–26 июня 2022 года соответственно. Подробности на официальном сайте.