— Каково это — возвращаться с альбомом после долгого перерыва?
— Замечательно. Ведь у тебя есть новый альбом, и ты можешь о нем со всеми поговорить! Нам еще есть что сказать. Между нами все еще очень сильная химия. И, мне кажется, это наш самый сильный альбом. Так что возвращаемся мы с удовольствием и с гордостью за проделанную работу.
— Вы говорите: «Нам еще есть что сказать». Что вы имеете в виду?
— Ну, я не имею в виду, что мы собираемся делать какие‑то заявления [с этим альбомом]. Речь о том, что мы все еще пытаемся делать какие‑то новые вещи в смысле музыки: пробуем новый саунд, новые жанры. Нет ощущения, что мы повторяемся. И, надеюсь, никогда не будем. Это отличное чувство.
— Я послушал альбом, и да, у меня то же ощущение. Что еще я почувствовал: это ваш самый мрачный диск. Вы разделяете эту точку зрения?
— Мне так не кажется. У нас хватает и светлых, и темных моментов на альбоме. Но если у вас такое ощущение, это тоже нормально.
— Окей, а как бы вы описали альбом, как он звучит, по-вашему?
— Я бы его описал соответственно названию — как сон. Знаете, это как если бы вы сперва оказались в каком‑то хорошем месте, а потом буквально за минуту перенеслись в место похуже, не понимая, как вы там вообще оказались. Земля постоянно двигается под вашими ногами. Это одновременно восхитительно и нервно. Вы никогда не уверены, насколько безопасно то место, где вы оказались во сне. Вы никогда не уверены в том, что происходит. Так и в песнях: они могут содержать эмоционально сразу несколько уровней. Некоторые из них одновременно мрачные и увлекательные. Некоторые грустные и вдохновляющие одновременно. Это немного сбивает с толку…
— Да, когда вы проснулись и не понимаете, что вообще произошло, остались только ощущения.
— Именно. И ощущение — единственное, что у вас осталось. Например, вы проснулись совершенно счастливым, но не понимаете почему, не помните, что вам снилось. Или вы можете проснуться с облегчением оттого, что проснулись, но при этом не помните, что вас напугало. Вот у нас как раз такой альбом.
— Если продолжать разговор о ночи, сне и тишине, мне всегда было интересно не только то, как вы работали со звуком, но и то, как вы работали с тишиной. У вас в этом смысле очень аккуратные записи. И «The Dream» — идеальный пример подобного.
— Очень хорошо, что вы это подметили. Для нас эта тема всегда была очень важной. Мы еще в самом начале поняли, что, когда ты пишешь песню, а потом отправляешься в студию, самое важное не то, сколько всего ты в нее (песню. — Прим. ред.) поместишь, а сколько ты из нее выкинешь.
На нас десять лет назад, когда мы только начинали, очень повлиял Джеймс Блейк — у него как раз только вышел дебютный альбом. Вот этот минимализм, эта разреженность, которая была свойственна и ему, и тогдашнему дабстепу, нас захватила.
Вообще, со временем нам все проще было вдохновляться кем‑то. Мы развивались как группа и понимали, что это нормально — заимствовать. Возьмем песню «You and Me»: мы хотели, чтобы у нее был такой звук, будто ты едешь на скейтборде в Калифорнии девяностых и у тебя в наушниках что‑то из местной инди-рок-сцены — например, Eels. Или, скажем, песня «Philadelphia» — мы очень хотели, чтобы она звучала как трек The Beatles: мы много слушали их альбом «Revolver» и исследовали его саунд и аранжировки. И нам нравятся такие заимствования.
— К слову о песне «Philadelphia». Как вам удалось затащить оперную певицу в студию?
— У нашего продюсера Чарли Эндрю были неплохие контакты в музыкальном мире, в том числе и в академическом. И он решил позвать Кристи (Валериано. — Прим. ред.). Она пришла, и все сразу же получилось. Если не вслушиваться, то кажется, будто это семпл из оперы: мы хотели, чтобы это звучало будто из машины, едущей за вами, или по радио.
— А как это вообще у вас устроено? Ну то есть вы прямо берете и говорите: «О, давайте тут позовем оперную певицу, а тут уберем барабаны»?
— Ну да, так и происходит. Когда мы в студии, кто угодно [из участников группы] может предложить что угодно. Хотите позвать оперную певицу? Ок. Хотите, чтобы песня звучала как хаус-трек? Ради бога. Давайте пробовать. Или вот мы решили, что нам нужны средневековые духовые инструменты. Чарли сделал пару звонков — у него были знакомые, играющие на крумгорне (он в итоге звучит в первых двух песнях альбома. — Прим. ред.). Ну и уже через неделю мы все записали. И, знаете, это огромная привилегия для нас.
— Про Eels еще хотел спросить. Какая у вас любимая их песня?
— Дайте подумать… Наверное, «It’s a Motherfucker».
— У меня «Your Lucky Day in Hell». Интересно, что у вас есть сильное сходство в том, что касается интимности в звуке, минимализма.
— Да, именно. Марк (Эверетт, лидер и единственный постоянный участник Eels. — Прим. ред.) — замечательный музыкант. Вы абсолютно правы по поводу звука. А еще Eels умеют быть одновременно страшно искренними, исповедальными и при этом веселыми и привязчивыми. И мы пытаемся делать что‑то подобное. Слово «исповедальный» мы, кстати, часто использовали применительно к «The Dream».
— Если продолжать разговор об искренности и исповедальности. Джо Ньюман (лидер группы. — Прим. ред.) в интервью говорил, что «The Dream» — самый драматичный альбом alt-J и самый эмоциональный.
— Да. Мне кажется, Джо очень сильно вырос как автор текстов. Он вырос до той степени, когда может себя называть лириком и не стесняться этого. Раньше он чувствовал себя слишком неопытным, у него был синдром самозванца. А сейчас он ушел.
— А у вас был синдром самозванца?
— Конечно. Знаете, вот вы ходите, покупаете альбомы, CD, слушаете группы, а потом сами записываете альбом, а на его обложке — ваше имя. Это кажется нереальным. И только потом ты понимаешь, что нет, это настоящий альбом и там твоя музыка.
— Хочу еще про ваш звук поговорить. У вас в ритм-секции очень заметны элементы хип-хопа, такой совершенно не роковый грув.
— Это так. Ну в нашей юности — особенно это касается Джо — хип-хоп был главной музыкой. И он не мог на нас не повлиять. Как и в хип-хопе, мы в песнях рассказываем истории. И, как и в хип-хопе, мы сушим звук барабанов, убираем все лишнее. Получается такая драм-машина.
— Сухой звук ударных — отличительная черта еще одной группы из Лидса, Gang of Four. Как на вас повлияло музыкальное прошлое вашего города?
— Для нас было важно не то, что мы из Лидса, а то, что мы вместе учились в университете. Лидс — отличный город, но мы не были сильно вовлечены в местную музыкальную сцену. Что же до университета, он нам дал очень многое в плане мышления: думать иначе, ставить себя на чужое место. Какие‑то очевидные для нас нынешние вещи были тогда в новинку. И я думаю, что это определенно повлияло на нас в музыкальном плане, с точки зрения нашего стремления произвести впечатление друг на друга и на окружающих, нашей оригинальности.
— Ну и последний вопрос. Что вы сегодня читали?
— Божечки! (Думает.) Ну вот конкретно сегодня я читал моему сыну книгу про морковь, точно не скажу название (смеется). А так, ну мне сегодня было некогда особо читать, потому что я занимался тем, чем занимаюсь прямо сейчас, — даю интервью. А так больше всего я читаю сейчас новости — особенно о том, что происходит у вас в регионе.
Альбом «The Dream» уже можно послушать на стриминговых сервисах.