Алексей Мунипов — о том, какую музыку теперь играют в ДК «Рассвет» и почему

У нас 25 февраля был концерт с музыкой Шостаковича, где Елена Ревич и другие прекрасные музыканты играли Шостаковича, а художник Дмитрий Гутов рассказывал про контекст. И там прямо, конечно, все сложилось: и то, что Дмитрий говорил, и цитаты Шостаковича. Впрочем, даже если бы ни одного слова не было сказано, достаточно было бы и самой музыки, особенно когда ты понимаешь, что это за музыка… Например, в программе было сочинение, посвященное «памяти жертв фашизма и войны» (Струнный квартет № 8 До минор, соч. 110. — Прим. ред.). Написал он его в Дрездене в 1960 году. При этом есть письмо Шостаковича своему другу Исааку Гликману, в котором он говорит, что на самом деле сочинил этот квартет в качестве автоэпитафии, как некролог самому себе, мол, когда я помру, никто не посвятит мне сочинение, сделаю-ка я это сам. Это музыка, в которой он цитирует всякую свою другую музыку, вся она построена на его инициалах, переведенных в ноты.

И вот ты сидишь, слушаешь и наконец понимаешь, как эта музыка звучала тогда, что она значила для слушателей. Конечно, совсем не хочется получать это знание таким способом. Но это сильное впечатление. При том что вообще Шостакович не вполне мой композитор, я его в обычной жизни редко слушаю. А тут ты получаешь знание об этой музыке, которого у тебя не было и которое, сколько бы ты ни прочитал, ты бы никогда не почувствовал, как когда сам оказался внутри.

А потом был концерт вокального ансамбля MusicAeterna4, из солисток хора MusicAeterna — такая эклектичная подборка от средневековых песнопений до фольклора и современной хоровой музыки. Мы решили его провести, потому что эта музыка казалась нам уместной, ну и потом было ощущение вроде того, как когда тебе голову отрубили, а ты еще продолжаешь бежать: мы все подготовили, певицы приехали в Москву, так что решили проводить. К тому же в этом событии не было ничего развлекательного, даже наоборот. Только добавили на стену проекцию «Нет *****». И получился мощный концерт, даже месса в некотором смысле, что‑то ритуальное в нем точно присутствовало. И видно было, что всех накрывает.

Для себя я долго не мог слушать никакую музыку. Я в целом редко слушаю что‑то фоном, но довольно продолжительное время никакая музыка не лезла совсем. Тем более кино, книжки… но и с музыкой не складывалось вообще. Потом я начал слушать киевского композитора Сильвестрова, понемногу. И его музыка очень утешает, хотя и одновременно разрывает, конечно, сердце.

После большой паузы, собственно, с музыки [украинского композитора Валентина] Сильвестрова мы и возобновили концерты в ДК — это были вечера его нежных, тихих фортепианных багателей (небольшие пьесы для фортепиано. — Прим. ред.).

​​Где‑то в начале марта мы стали думать, что делать дальше. Конечно, то, что было запланировано, мы просто отменили. Что‑то отменилось и само по себе: некоторые музыканты уехали.

Кино показывать в таком контексте невозможно. Лекции… Ну, привычные нам лекторы уехали первыми. И потом, о чем это могли бы быть лекции? В общем, после паузы и каких‑то наших внутренних рассуждений мы решили, что единственное, что сейчас уместно делать, — это концерты академической музыки, в том числе — или даже в особенности — сложной современной музыки.

Потому что, во-первых, музыка — искусство в достаточной степени абстрактное. Оно не несет никакого непосредственного нарратива, никакой идеологии. Во-вторых, мы точно чувствовали, что публике это нужно: отклик был сразу и очень четкий — все благодарили. Ну и чтобы просто самим не сойти с ума. Все-таки мы выстраивали это место с любовью, оно нам важно. Так что концерты дали таким способом найти хоть какую‑то точку опоры.

Поэтому мы выбираем для программы такие произведения, как, например, «Квартет на конец времени» Оливье Мессиана, написанный и исполненный впервые зимой 1941 года в лагере для военнопленных. Это довольно продолжительное произведение, и представить, как музыканты исполняют его зимой, в лагере, на поломанных инструментах, как охранники и другие заключенные слушают его… Осознать опыт людей, запертых благодаря чьей-то злой воле в месте, где ты находиться бы ни за что не хотел, — это очень понятная сейчас эмоция, не требующая никаких специальных объяснений.

Вообще, в истории музыки много сочинений, которые сейчас можно послушать с особенным чувством. Наверное, это тоже такой способ напоминать себе, в данном случае с помощью музыки, в каких разных точках люди оказывались на протяжении истории.

Часто программа концерта придумывается вместе с музыкантами. Например, то, что играли OpensoundOrchestra в конце марта, предложили они, а мы потом вместе докрутили. Это была программа, построенная вокруг образа частного человека перед лицом катастрофы. Там были разные сочинения: вещь немца [Амадеуса] Хартмана, который в 1930-е находился в Германии и ушел в такую внутреннюю эмиграцию, вещь траурная, самооплакивающая, тоже в каком‑то смысле автоэпитафия; и тут же произведение Стива Райха, посвященное теракту 11 сентября; и тут же дающий надежду Сильвестров.

По поводу Мессиана — я просто хотел, чтобы он у нас прозвучал, и поговорил об этом с молодым талантливым скрипачом Даниилом Коганом. Он с радостью вызвался, сам собрал состав и предложил сделать в тот же день еще один концерт — свой сольник, который он выстроил вокруг темы зла. И это прекрасно сложилось, получился такой дабл-фичер.

Словом, где‑то я ищу музыкантов под конкретную задачу, где‑то музыканты предлагают, где‑то мы что‑то придумываем вместе. Ну вот, скажем, концерт Алексея Любимова, где в одном отделении был вокальный цикл Сильвестрова «Ступени», а в другом песни Шуберта, предложил он. Я с радостью, конечно, согласился. Потому что не слышал живьем целиком никогда этот цикл, он вообще редко исполняется. Это была и чисто меломанская история, и одновременно очень уместная сейчас.

_13 апреля Алексей Любимов играл произведения Шуберта и Валентина Сильвестрова в ДК «Рассвет». В конце его выступления пришла полиция по причине того, что здание якобы заминировано. Любимов все-таки успел доиграть концерт.

Мне кажется, что ощущение, что «что‑то такое» может произойти, сейчас у любого, кто занимается культурой, откуда угодно и по поводу чего угодно может прилететь. До того вечера у нас было два концерта, где два вечера подряд звучала музыка Сильвестрова, и не было ни намека, что кого‑то это может взволновать.

Тут еще надо добавить, что вообще Валентин Сильвестров — далеко не самый известный композитор на свете, он, конечно, глубоко недооценен. Это композитор из круга советских авангардистов, из компании Пярта, Денисова, Шнитке, Кнайфеля, Губайдулиной. И из них всех он наименее известен, хотя внутри этой компании все его всегда считали и считают безусловным гением. Это человек, абсолютно погруженный в музыку, лишенный каких бы то ни было способностей к саморекламе.

Поэтому многие музыканты и слушатели так удивились, узнав, что именно концерт с музыкой Сильвестрова оказался сорван. Казалось, он проходит где‑то ниже радаров. Отчасти поэтому мы практически не волновались. Вроде бы музыка украинских композиторов у нас не запрещена? Нет пока такой идеи, что музыка, написанная на территории Украины, не может в России звучать? Это же, напротив, Россия бесконечно обижается на то, что русскую музыку якобы отменили на Западе? Не говоря уже о том, что концерт, о котором мы говорим, — это песенный цикл, написанный Сильвестровым в начале 1980-х, романсы на стихи русских поэтов… Что с этим может быть не так? В общем, мы были настороже, но не то чтобы прямо боялись.

Накануне была какая‑то неприятная возня в чате нашего телеграм-канала. Но мы их проигнорировали. И кончилось все телефонным звонком, что зал заминирован. Приехала полиция. Нам, конечно, повезло, что первое отделение прошло, ведь концерт мог вообще не случиться. Ну и решение сыграть Сильвестрова в первом отделении — чистая случайность, в результате мы его послушали целиком, а прервано было исполнение Шуберта.

Полицейские, в общем, не проявляли особой агрессии. Они вошли в зал, стали просить зрителей покинуть здание. А так как у нас нет сцены и инструмент стоял буквально посреди зала, то они буквально на сцену и вышли, к роялю. Причем Алексея Борисовича это только раззадорило, он все-таки всякое повидал за жизнь, так что не стал прерываться и доиграл до конца экспромт Шуберта, сорвав овацию. И как доиграл! Все это вместе было похоже на какой‑то перформанс.

В принципе мы отделались легким испугом. Что будет дальше, не знаю. В мае у нас будет еще один концерт Любимова, мы так и назвали его — «Анонимный». Что будет исполнять Алексей Борисович в компании скрипачки Лены Ревич, знает только он.

Музыкантам во многом сложнее, чем нам. Потому что, с одной стороны, чтобы хорошо играть, нужно репетировать и иметь какой‑то внутренний настрой.

С другой стороны, профессия пекаря — печь, а профессия музыканта — играть музыку. И тут он, конечно, вступает на очень сложный путь. Что значит играть музыку, когда падают бомбы? Какую музыку? Кому? В каком контексте? Где ты можешь себе позволить это делать, а где — нет? Тут много вопросов, опасений и тревог.

Единственное, что музыканты, мне кажется, по-прежнему чувствуют, — музыка многим нужна. Просто кто‑то решил, что он не может больше делать это в России, а кто‑то очертил для себя какие‑то условия. В то же время это их профессия, то, что составляет смысл их жизни, и они, конечно, хотели бы продолжать.

Разумеется, под каждым моим ответом нужно делать сноску, что все эти сложности не идут ни в какое сравнение со страданиями людей, которые гибнут, вынуждены покидать свои дома, становиться беженцами. Вообще, я считаю, что никакая культура не стоит жизни людей.

Никакая отмена русской культуре не грозит (по крайней мере, в долгосрочной перспективе), и думать сейчас надо не об этом. Но есть парализующая мысль более общего толка: есть ли вообще ценность у того, что мы делаем? Есть ли ценность у культуры вообще?

Всегда считалось, что культура — это какой‑то страховочный трос, сетка, которая не позволяет свалиться в совсем уж звериное состояние. И каждый раз, когда что‑то такое происходит, кажется, что это полная ерунда и самообман, что никакая культура никого ни от чего не спасает и не спасла. И, может быть, не спасет. Значит, все, чем мы занимаемся, не имеет никакого смысла.

И все же мы видим на концертах глаза людей, для которых это очень важно, — есть и такая сторона. И ты находишься в этих мыслях постоянно. Вообще, если немного попустятся те, кто возносил «русскую культуру» на некий гигантский пьедестал, это будет только к лучшему.

Если мы обнаружим и будем ценить многообразие мира, в котором мы живем, и кого‑то слегка отпустят имперские амбиции, то это будет очень хорошо. Более того — это необходимо. Другое дело, что я не вижу совершенно никакого простого или сложного способа этого достичь. Мне кажется, все до последнего будут держаться за эту мысль, потому что если ее отпустить, то у многих вообще ничего не останется.

Какая‑то деколонизация культуры, которая нас окружает, нужна, в этом нет никаких сомнений. Но многие будут биться до последнего, несмотря ни на что. Думаю, их в результате ждет жестокое разочарование, все это кончится внутренним опустошением, а если не будет лекарства — очередным ресентиментом.

К нам приходят самые разные люди. В принципе у нас и была изначально задача смешать аудитории, чтобы ДК стал таким хабом, точкой входа в современную культуру. В мирное время у нас была очень разнообразная программа: и театр, и лекции, и кино, и современный танец, и разная музыка, в том числе современная академическая, но не только, и саунд-арт, и поэтические вечера.

Мы хотели, чтобы публика, которая ходит на одно, но не ходит на другое, постепенно перемешивалась, привыкала, что нечто соседнее тоже может оказаться любопытным. Все сидят в своих субкультурных пузырях. Современная академическая музыка представляется многим таким герметичным гетто, хотя это довольно большая сфера. Или они думают, что поэтические тусовки — какой‑то отдельный мир, новый русский джаз — совершенно другая сцена.

У нас был концерт фри-джазовой группы «Петяев-Петяев», и, кажется, на нем должна была быть какая‑то совсем другая аудитория, но в моем плейлисте такая музыка прекрасно соседствует с Бахом. Почему бы не поставить их рядом и в концертной программе!

Понятно, что есть люди, которые в консерваторию просто не пойдут. По разным причинам, но они чувствуют, что это немножко не их место: и публика не их, и не совсем комфортно, и кажется, что надо быть каким‑то знатоком, и все это очень недружелюбно оформлено — кто и что играет, какие произведения. Как в этом сориентироваться? Мы в этом смысле работаем как кураторы и упрощаем человеку вход в мир музыки.

Мне нравится, как собралась наша майская программа. Сперва два подряд концерта с музыкой Александра Маноцкова. Был крутейший «Requiem» для детского хора (мы его, по-моему, уже раза три показывали) — это такая месса для детского хора «Аврора» с песнями, плясками, прыжками, такая театрально-хоровая вещь, абсолютно при этом попадающая, что называется, в самое сердце. Особенно сейчас. И через несколько дней сразу еще один, уже сольный концерт Маноцкова с его песнями, совершенно блестящими.

Вообще, Маноцков — современный композитор, но одна из его ипостасей — автор-исполнитель: он пишет песни на свои и чужие стихи и исполняет их со струнным квартетом. И вот там будет две его последние песенные программы, которые он исполняет с солистами OpensoundOrchestra. Концерт называется «Последние песни», потому что просто технически это последние его программы, но, если честно, теперь непонятно, когда они смогут быть еще сыграны, в каком составе, может, это будет буквально последний шанс их услышать. Кстати, некоторые из них в России вообще не звучали никогда.

Будет концерт, где Московский ансамбль современной музыки играет классику американского авангарда. Там будут Райх, Люсье, Кейдж и Ржевский, и все вещи в программе объединены темой, вынесенной в заглавие пьесы Ржевского, «Coming Together». Там у каждого произведения есть какой‑то актуальный подтекст.

«Coming Together» — это сочинение на текст письма американского антивоенного активиста, которое он написал своему другу из тюрьмы в Аттике; впоследствии он стал вдохновителем и одним из организаторов бунта в этой тюрьме и был убит там при его подавлении. Ржевский, который был практически ровесником этого парня, вдохновился вот на такую вещь, уже совершенно хрестоматийную. Вообще, это событие прогремело на всю Америку, Джон Леннон написал «Attica State» для одного из своих альбомов с Йоко Оно, ну и не только — там много всего было потом. Я ее не слышал никогда живьем, или «Два круга» Люсье. С удовольствием послушаю. Этот концерт напоминает, что музыка часто откликалась на злободневные события, не проходила мимо катастроф, она необязательно должна быть заточена в башне из слоновой кости.

Потом будет концерт фортепианной музыки Гии Канчели, которую исполняет Полина Осетинская. У Канчели было два занятия: прикладная музыка и серьезная. К музыке для театра и кино он часто относился как к возможности подзаработать и на эти деньги потом сидеть и писать симфонии. Но какие‑то свои саундтреки он ценил: к фильмам Данелии, к спектаклям Стуруа. В общем, он как‑то разделял два этих своих мира, а потом они начали влиять друг на друга — темы из прикладной музыки начали проникать в серьезную, и наоборот. Он даже сам перестал отслеживать, где что впервые появилось. И в какой‑то момент он сделал сборник своей прикладной музыки для сольного исполнения. Я думал про нее и хотел, чтобы Полина у нас сыграла, так что предложил ей, и она сразу согласилась. Плюс я брал интервью у Канчели для своей книжки «Фермата», у меня есть видео этого разговора, и я думаю, как это использовать в концерте.

Вообще, я активно продолжаю пропагандировать музыку героев «Ферматы», разных постсоветских композиторов, живущих в разных странах. К сожалению, Канчели уже нет с нами. Но вот следом за ним будет концерт музыки его друга Александра Кнайфеля, петербургского композитора, совсем не такого известного, как Канчели. Отчасти это связано со сложностью его музыки, которая зачастую требует каких‑то невероятных составов. Например, у него есть пьеса для храма, четырех хоров и виолончели. То есть она должна исполняться только в храме, это такое условие. Премьеру делал Ростропович, она под него написана. И она не один раз исполнялась: каждый раз организаторы находили храм, четыре хора, виолончелиста, и они это исполняли. Или трехчасовая вещь для 17 контрабасовых инструментов, по Гераклиту. Или опера с участием циркачей и танцоров. И как‑то все это исполнялось.

При этом не то чтобы это суперсложная для восприятия, но такая процессуальная музыка, в ней много тишины, пространственного перетекания. У нас как раз будет «От тишины до темноты» — это вещь, где тишина буквально перетекает в темноту. Там два музыканта, один играет на рояле, причем удаленном, спрятанном, а второй — перкуссионист, и он играет на целой батарее инструментов: гонгов, глокеншпилей, вибрафонов… Получается такая долгая немотствующая пьеса, которую в записи, конечно, слушать можно, но вживую это совсем другое дело — ты как будто участвуешь в каком‑то ритуале. Надеюсь, он кому‑нибудь поможет.

Узнать больше о программе ДК «Рассвет» можно на официальном сайте