— Когда ты вообще решил, что нужно делать фестиваль, продолжать заниматься своей фестивально-концертной деятельностью? Потому что я-то помню тебя 24 февраля, мы виделись.
— [Тогда] я был в таком шоке. [Когда мы виделись], я тебе сразу сказал, по-моему, тогда, что уезжаю. Кажется, тогда же я решил, что в Грузию и Армению бессмысленно ехать. И жизнь показывает, что в данном случае я не ошибся.
— Почему?
Было два фактора.
Первый — где мы там будем жить, если туда переедут сотни тысяч? Второй момент — что я там буду делать? Просто сидеть и ждать? Там не то что нет рынка — нет даже предпосылок к его созданию. Армянские культурные деятели рассказывают уже пятый месяц про солдауты по 400 человек на концерты Noize MC. Это все здорово, но это not my cup of tea. Там отсутствует в большом виде публика, с которой можно что‑то вот реально интересное делать вне техно. Зато присутствует дорогущая логистика, потому что это [далеко от] Европы.
UPD. В редакцию «Афиши Daily» поступил комментарий от представителя промоагентства Camerata и организатора концертов Noize MC в Ереване 25 и 26 июня с опровержением информации о «солдаутах на 400 человек» на этих шоу. По словам собеседника «Афиши Daily», на самом деле выступление 25 июня посетили порядка 1100 человек, а второй концерт — около 800 человек. В распоряжении редакции есть видео, свидетельствующие о том, что на каждом из обоих шоу в зале находилось более 400 человек.
Плюс ехать в иммиграцию, чтобы в иммиграции исключительно работать с немногочисленной русскоязычной публикой… Я достаточно начитался про всякого рода послереволюционных культурных деятелей. Те, уехав там куда‑то в стамбулы и парижи, столкнулись с [необходимостью работать только с русскоязычной публикой]. Как бы это достаточно несчастное существование. У каких‑нибудь балерунов все сложилось, но потому что и до революции их основной публикой был весь мир [а не только Россия].
— Почему в итоге Сербия?
— [Я ее выбрал] все тем же методом исключения. Была еще Турция, но там я был незадолго до всех событий и как‑то вот невольно решил, что не хотел бы там жить. Там есть, конечно, Lalalar, еще пара каких‑то интересных коллективов на 80-миллионную страну и на 20-миллионный Стамбул. И самое главное — [отсутствие] перспективы. Там куча молодежи, с ней можно было бы работать, но проблема в цене билета. €3–4, €5 максимум, ну €10, может быть, если супер какой‑то иностранный артист. А попытки сделать билеты хотя бы за €17 заканчиваются провалом. Все из‑за обнищания, гиперинфляции. Я просто очень много общался с турецкими культурными деятелями последние пару лет. И они меня максимально предостерегали [от того, чтобы переехать к ним].
Сербы тоже немного предостерегали: мол, у нас страна [бедная]. Но при этом ты смотришь — ну да, бедная, но не катастрофа. А в Турции за 10 лет валюта упала в 9 раз, а зарплаты выросли только лишь в полтора. Еще я весь 2021 год ожидал, что начнется война между Турцией и Египтом или Турцией и вообще арабским миром. И с одного взорвавшегося вулкана пересаживаться на другой [я не хотел]. А Сербия не настолько милитаризованная страна.
— А как ты уговорил свою команду (в Белград вместе с Казарьяном переехали те, кто вместе с ним делал фестивали «Боль» и Awaz. — Прим. ред.)? Это же в целом большой риск.
— Я просто сказал: «Ребят, давайте так, если у вас прямо сейчас нет денег или что‑то такое, то я куплю [билеты], а вы потом, может, мне отдадите, но в целом мы сейчас с вами поедем, побудем какое‑то время, вы спокойно осмотритесь. Вам же никто не запрещает вернуться обратно». Я просто сразу рассудил, и мы сразу приняли решение все отменить (речь о фестивале «Боль». — Прим. ред.).
Но если мы все отменили, значит ли это, что мы будем сидеть и просто ничего не делать? А потом был страх, что нас не выпустят [из России].
— Получилось?
— Жизнь покажет. Мы переехали, начали заниматься какой‑то деятельностью, проверять почву, делать мероприятия. Мы даже удивили многих тем, что они были относительно успешны. Мы решили сделать фестиваль. С тяжелой, конечно, душой все это происходит.
— Почему?
— Прессинг. Со всех сторон. Как бы истерия, которая наблюдается в Европе, она, конечно, не щадит никого. Да был вот случай* с группой John, которая согласилась [выступить на фестивале, а потом отказалась из‑за украинских фанатов]. Чтобы вы понимали, группа изначально даже сделала ошибку, когда повесила у себя на странице объявление, что она выступает на фестивале «Боль» в Белграде. Они прекрасно знали, куда и к кому они едут. Мы вообще ни от одной из групп-участниц фестиваля не скрывали наше происхождение, наш бэкграунд. И позвали мы тоже непростых музыкантов. Многие из них с очень четкой социальной и политической позицией.
[John] ситуацию не видят, не понимают, им люди пишут. Я не знаю подробностей этих сообщений, поэтому не буду говорить то, чего не знаю. Знаю только с их стороны, что они боялись кому‑то сделать больно. Я, конечно, думаю, что они лукавят, — они боялись, что пресса или социальные сети раздули бы это, что они якобы продались русским. Я боялся, что у этого будет какое‑то продолжение волны, но его не последовало, все остальные остались при своем, за что им респект и уважуха.
— А вообще были отказы до? Типа мы не будем работать с российским промоутером, мы знаем, откуда вы, идите в жопу, пожалуйста, ребят.
— Был один молчаливый отказ. Была одна литовская группа. Причем я ей очень теплое такое письмо написал, потому что их пластинка была последней пластинкой, которую я 24 февраля в магазине Nina в Петербурге купил. «Solo Ansamblis» называется. И они не ответили ничего, но потом мне литовские товарищи сообщили, что они сейчас очень антироссийски настроены.
Но при этом у нас будет выступать другая литовская группа ShiShi, достаточно политизированная такая, феминистская. Они, наоборот, очень тепло отреагировали и сделали все, чтобы с нашими очень маленькими бюджетами выступить. Они поедут из Литвы на машине!
— На Changeover будет куча российских групп. Создается ощущение, что ты не оставляешь цель хотя бы как‑то сохранить российскую музыку в европейском контексте.
— Слушай, это просто живые люди, которые ни в чем не виноваты. Я, честно скажу, думал не звать вообще группы из самой России: давать людям надежду, а потом ее разбивать, потому что логистические цепочки невозможные [из‑за отсутствия прямого авиасообщения между Россией и большинством стран Европы]. Но так получилось, что именно те группы, которые я и хотел позвать, сами высказали желание пойти на беспрецедентные подвиги, доехать и сыграть. И мы со своей стороны сделали все что могли.
Злая ирония заключается в том, что доедут, по всей видимости, в основном те российские исполнители, которые либо уже живут в Сербии, либо те, которые прямо из России едут. У тех, кто в других странах, проблемы. Кому‑то вид на жительство не дают, не продлевают. Кто‑то не хочет выехать из страны, где живет: они боятся не вернуться, остаться на улице.
Группа «Интурист» — одна из тех, о которых мы говорим. Она не в полном составе выехала, но уже здесь в Сербии собрался местный коллектив, который собирается с [«Интуристом»] отрепетировать их программу. Как минимум одно из двух их выступлений будет с ними, экспериментальное.
— По поводу сербской сцены. Объясни коротко россиянам, что она из себя представляет? Потому что мы обычно ориентируемся на условную Англию, дай бог Францию с Испанией, может быть, Скандинавию, которая рядом географически, а что такое Сербия, Греция, Турция в музыкальном смысле, многие не понимают.
— Надо понимать, что у нас на фестивале сейчас представлена музыка как сербская, так и хорватская, и македонская, и словенская. Сербская и хорватская инди-сцены живут бок о бок. У сербской сцены есть одна большая проблема: наличие группы Repetitor, которая не так давно такую волну завела, что многие местные группы попали под ее влияние. Хорватская инди-сцена несколько более самобытная.
Сербская инди-сцена более роковая, хорватская более психоделическая, экспериментальная, а словенская — более авангардно-джазовая. А вот македонская очень разнообразная. Там есть все: от постхардкора до этнических мотивов.
— Слушай, каково было себя перепридумывать по факту? Ты себя называешь* теперь балканским продюсером. Это такой новый шаг, новое место.
— В плане музыки что я, что [соорганизатор фестиваля] Надя Самодурова себя ощущаем абсолютными такими исследователями. Будто мы в экспедиции и пишем диссертацию по местной сцене. Как бы мы реально в каком‑то смысле эту сцену для себя пересобрали и интересным образом покажем. На Балканах они постоянно перебирают ребус из групп, которые у них тут есть. И нет фестивалей тут, где [организаторы] такие: «У нас будут только наши группы, а те, что за границей в 100 км от нас, — нет». Тут всегда пытаются кого‑то из‑за бугра этого маленького своего привлечь, внедрить, показать и смешать. Мы тут не первые.
.
— Слушай, а вот конкуренция чувствовалась со стороны местных?
— С самого начала было много моральной поддержки. Через два-три месяца люди поделились на два строгих лагеря. Одни начали оказывать еще больше поддержки — советами, участием, — а вторые встали в позицию «а кто вы такие вообще, вы не ****** [с ума сошли] ли тут что‑то делать. Мы-то думали, вы сейчас тут посидите месяцок и вернетесь обратно».
Все лето прошло под очень сильным прессингом. Были попытки помешать нам проводить фестиваль. Но через какое‑то время они отступили. А некоторые начали так или иначе помогать и подбадривать. В общем, свои письма в некоторые заведения с требованием не давать нам даты они решили отозвать. Мне они сказали: «Мы не хотим показаться плохими парнями перед всем миром».
— Каково вообще сейчас российскому промоутеру в Европе? Ты же поездил, по-моему, по каким‑то мероприятиям? Я помню, мы с тобой виделись в Риге, ты говорил, что сейчас российскую музыку в целом нигде особо не ждут.
— Скажем, я знаю уже людей, которые букируют туры по Европе и как бы обходят страны Балтии стороной и, я думаю, будут обходить и дальше.
— Это из‑за виз? (речь о запрете на въезд для россиян с шенгенскими визами через внешние границы Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии. — Прим. ред.)
— Не только. Была история с Shortparis в Эстонии, где в больших общенациональных газетах выходили статьи на тему того, какого хера они здесь вообще собираются выступать. Против некоторых групп идет откровенная непонятная медийная война. Медиа пытались представить некоторых артистов чуть ли не «путинским агентами».
Я как профессионал индустрии так скажу: с 70% конференций, фестивалей, на которых я должен был побывать, меня просто отчислили. Куда‑то меня допустили или даже позвали, но без права голоса. Я там в качестве наблюдателя присутствую. Был случай — на фестиваль Pohoda [в Словакии] меня попросили буквально за несколько дней до не приезжать. Причем все это происходит без агрессии, чуть ли не со слезами на глазах, просто есть определенные риски, эти риски никто не хочет брать на себя.
— Риски с твоим происхождением или с твоей собственной фигурой?
— Происхождением, конечно. Моя фигура — это последнее, на чем этот канат, превратившийся уже в такую достаточно тонкую веревочку, держится. Есть очень много кулуарных разговоров про то, что неправильно всех под одну гребенку, что, в конце концов, они (речь об уехавших из России деятелях культуры. — Прим. ред.) откровенно показали свою позицию, они пожертвовали всем, что у них есть, неправильно их гнобить. Но эти разговоры все остаются в кулуарах, потому что никто, конечно же, не рискует поставить под удар свою десятками лет наработанную репутацию. Все по-своему политики, они верят в то, что нужно подождать. Вот это вот «подождать» — это то, что мне рекомендуют делать 99% всех и вся.
— То есть годик-два-три-четыре-пять не высовываться, грубо говоря?
— Да. Но непонятно, кем я буду через годик-два-три-четыре. Останется ли от меня как от психологического существа вообще что‑либо.
— Почему?
— Сапожник может жить без сапог, но сапожник вряд ли может жить без сапожного станка.
— Ты себя сейчас называешь балканским промоутером. Все дела с Россией у тебя завершены?
— Это цитата из моего мартовского поста в фейсбуке*. Уже полгода прошло, и я недвусмысленно дал понять, что в этом есть ирония. Но ее как‑то все очень быстро забыли. Де-факто я оперирую теперь здесь. Меня физически нет в России, я не могу быть российским промоутером, у меня нет дел в России. Как только будет возможность, как только что‑то изменится, я буду первый. Не будет билета — пешком пойду. Но сейчас мне нет места в России.
Компания Meta Inc., которой принадлежат Facebook и Instagram, признана в России экстремистской организацией, ее деятельность запрещена.