Сергей Жуков: «Пара хитов в год на страну в 150 млн человек — это непростительно»

Сергей Жуков — лидер группы «Руки Вверх!» и один из ключевых русскоязычных хитмейкеров. В 2024 году он много работал над своим наследием: сперва вышел художественный фильм про историю группы «Руки Вверх!», а в декабре — дебютная книга Жукова «„Руки Вверх!“ Плейлист наших воспоминаний», где он рассказывает о своем творческом пути через главные песни карьеры.

Мы поговорили с музыкантом о том, как он воспринимает сегодняшнюю музыкальную сцену: чем его восхищают молодые музыканты, а чем расстраивают. Почему в середине нулевых Сергей Жуков оказался на творческом и личностном дне — и как смог от него оттолкнуться. И конечно, обязательный вопрос о том, что на самом деле случилось с группой «Руки Вверх!».

— Хочу начать с «Сектора Газа». Наткнулся на видео, где вы читали что‑то из их текстов наизусть. Как думаете, почему это важная группа для большого количества русскоязычных поп-артистов?

— Я их главный фанат. Звучит странно, конечно, но об этом знает все мое ближайшее окружение: я наизусть помню каждую их песню, могу и спеть, и сыграть. Все закладывается в детстве: в свое время «Сектор Газа» был глотком свежего воздуха — новой мелодией среди всей остальной музыки. А я был подростком, песни, еще и с матерком, на разные пикантные темы — конечно, это вызывает интерес. И вдали от родителей, с друзьями, под одеялом, в наушниках слушал «Сектор Газа». А дома — уже «Синюю птицу» и Юрия Антонова.

Был смешной случай: как‑то захожу домой и слышу, как на кухне играет «Сектор Газа». Понимаю, что кто‑то нашел мои кассеты. А там сидят мама с дядей из Питера, который ржет и говорит: «Серега, что за группа? Это же вообще!» А мама была с румянцем: вроде и стыдоба, но улыбается. С тех пор слушал «Сектор» уже не таясь, пусть и не на всю громкость.

Но моих днях рождения делаю вечера «Сектора Газа»: зовем живых музыкантов, играем кучу их песен. Пару месяцев назад закрыл маленький гештальт: познакомился с дочкой Юры. Удивительно: оказалось, что она фанатка «Руки Вверх!».

— А теперь перенесемся в современность. Сергей, вы знаете OG Buda?

— Конечно.

— Как в ваше поле зрения попадает такая музыка? Буда недавно в интервью говорил, что вам нравится прямо грязюка в его музыке.

— Я обожаю рэперов — сарказм, наверное, считывается в этой фразе. Про OG Buda я узнал, естественно, от сына. Это его любимый артист. Пару лет назад решил попросить Гришу поздравить сына с днем рождения. Коллеги по шоу-бизнесу нашли контакт, я по-человечески написал и спросил, не может ли он сказать сыну пару слов. Раздался видеозвонок, Гриша в каких‑то шортах в Бангкоке: «Сергей Евгеньевич, респект, всей командой вас уважаем, сейчас все сделаем», — но на их жаргоне. Я подумал: боже мой, как времена поменялись. Когда я встречался с Юрием Антоновым, пятнадцать дней готовился, стригся, весь дрожал с мыслью, что сейчас увижу легенду. А тут мне набирает голый чувак. Мы с супругой посмеялись: такая вот молодежь. Но в этом и свой кайф есть: это поколение более открыто миру. И поздравление он в итоге записал, сын был в безумном восторге.

— Шла ли речь про совместную песню?

— Когда мы начали делать большой трибьют-альбом совместных песен с молодыми командами, возникла идею позвать Гришу. Он сразу загорелся, мы с сыном поехали к нему в гости. Надо отдать должное, он гостеприимный хозяин: встретил, напоил чаем, показал свою студию. Было душевно. Но когда Гриша включил песню, я сидел с такими же эмоциями, как в детстве с «Сектором Газа». Музыка может быть жесткой, а может — очень жесткой. И там была вариация на «18 мне уже» — это как девочке рассказать пошлый анекдот.

Но для того проекта мы не могли взять такую версию. Гриша — профессионал и большой музыкант. В этом огромная разница между ним и многими другими рэперами. Я всегда уважал людей, которые относятся к творчеству серьезно. Пусть и творчество порой дисгастинг.

— Вы с сарказмом говорите про рэперов, но ведь сами вышли из схожих кругов: в 1990-х в Москве записывались на рэп-студии «Павиан Рекордс». Из чего тогда складывался ваш музыкальный круг?

— Больше скажу: мы начинали на Арбате вместе с брейкерами. Все культовые имена того хип-хопа — «Bad B.Альянс», вся эта тусовка. С нами в группе изначально были два чернокожих пацана, одного из них, Вилли, можно услышать в песне «Двигай телом». Это и была наша тусовка: мы ездили на фестивали, со всеми общались, пока мы не вильнули в попсу, назовем это так. Если вернуться в самое начало, первый фестиваль, где нас заметили, — это было именно рэп-мероприятие, его организовывал Ираклий из группы «Тет-а-тет», он нас и позвал. Мы и в фильме это показали. Тогда в Москве существовал более четкий андеграунд: был Филипп Киркоров, и была другая, более нишевая история. Мы были в ней, пока не записали песню «Студент». После этого все сказали: «Все ясно с вами, попсовики». Мы и пошли по своей дорожке.

— У вас сразу была эта амбиция уйти «в попсовики»?

— Думаю, всем нужно признать, что не существует такого деления, — и закрыть эту историю. Рок, попса, рэп — при чем тут это? Вопрос в культурном уровне, но не в музыке. Она у всех из одних нот, барабанов и звуков состоит. Поэтому профессиональный музыкант и на гитаре сыграет, и рэп-бит напишет. Тимбалэнд, Фаррелл, Уилл.Ай.Эм никогда не были рэперами в чистом виде, они всегда были музыкантами-мультиинструменталистами.

Рэп-опыт пригодился нам позже, у нас была и песня «Уходи», и чего мы только не делали. Я продюсировал «Фактор-2», который тоже на рэпе строился. Поэтому я могу только искренне поблагодарить то время и всех людей рядом — это классная интересная культура. Сарказм в контексте рэперов идет скорее от того, что они измельчали, на мой взгляд. Сейчас рэпер — это мальчик, читающий на бит любую белиберду. Раньше люди многое в это вкладывали: если дисс — то дисс, если по морде — то по морде, а не дизлайк поставить. Мы пришли из времени, когда за слова нужно было отвечать, а не гневно материться в соцсетях. Сейчас можно говорить, как все было сурово и жестко, но это было честнее.

— Честнее — и проще или сложнее?

— Нам точно не было просто. Допустим, чтобы твою песню услышали, нужно было взять кассету, записать трек, поехать ножками и отдать ее человеку в руки. Вот как можно было передать кассету Айзеншпису? Никак: где я его найду? Приходилось крутиться и искать варианты. В то время и момент ожидания альбома накладывал больше ответственности.

Мы застали и скачок развития телевидения, когда появился канал MTV. До этого были первый канал со «Взглядом» и второй канал с «Утренней почтой» и «Программой „А“» — и все. И если тебя там не было, то и возможностей продвинуться куда‑то — тоже. Только из уст в уста. Музыкантов и тогда было очень много, но до аудитории добирались буквально единицы.

А теперь мы щелкаем пальцами и попадаем в 2025 год. Песня публикуется — и тут же доходит до мальчика из любого города. Все очень ускорилось. Показательно, что сейчас все песни меньше двух минут, потому что больше молодежь уже не выдерживает. Треки не только укоротились, но и стали выходить каждую неделю. Если мы выпускали один альбом в год на пятнадцать песен, люди сметали его с полок. Сейчас же каждую неделю выходят миллионы песен, найти в этом бриллиант очень сложно. Все бросились делать музыку — и так открыли ящик Пандоры. С этой точки зрения мы, старые динозавры, расстраиваемся. У меня высшее музыкальное образование — а на первых строчках в чартах песни про бургер. И думаешь: что происходит, где мы живем?

— Вы сейчас вспомнили «Бургер», но ваш сын в 12 лет слушал OG Buda. Там ведь есть примерно такие же пошлые вещи.

— Все верно: на первые места чартов эту музыку выводят наши дети. Но я не хочу грести всех под одну гребенку или грустить из‑за «а вот в мое время». Конечно, не надо так делать. Я тут говорю исключительно с профессиональной точки зрения. Само собой, есть много крутейших чуваков. Lyriq, Zivert, «Три дня дождя» — много артистов, не относящихся к творчеству потребительски. Но, если мы берем общую массу, в топах каждый день новые имена, которые так же быстро оттуда улетят. Но песни любой группы из 1990-х до сих пор будут играть на любой дискотеке — и их знает не только то поколение. Почему‑то люди сегодня не хотят оставлять себя в истории на века, им достаточно одного месяца. Я могу час вспоминать хиты 1990-х, которые все до сих пор помнят. Речь не только про чистую попсу — это и «Мумий Тролль», и Земфира*, и многие другие. А с 2010 года начался какой‑то пипец. Вот скажи, а какие хиты были за последние десять лет?

— Мы с коллегами часто возвращаемся к переломности 2017 года, когда друг за другом вышли «Розовое вино», «Тает лед» и «I Got Love». Группа «Пошлая Молли» тогда появилась. Это ведь как раз хиты, которые сформировали многое из того, что было дальше.

— Хорошо, вот есть четыре песни — а есть 500 песен того поколения, которые до сих пор звучат на концертах. Когда в год в стране на 150 млн человек выходит один-два мегахита — это непростительно. И нивелирует работу музыкантов, потому что достаточно спеть про сумочку, которую муж купил. А когда будет второй «Алешка» или «На заре»? Я же тоже этого жду — когда уже?

— Как вы сами пишете музыку?

— У меня нет определенной формулы. Иногда ты идешь от текста, когда родился припевный квадрат. А можешь гулять от музыки, когда придумал мелодию, подобрав под нее все остальное. Сейчас мы работаем в Pro Tools. До этого был Cubase и Logic. Когда я вижу, что человек на студии открывает правильные программы, это показательно: с каждой из них надо разобраться. В этом плане как раз очень уважаю молодежь, потому что многие из них тратят на их изучение долгие годы.

— В начале 2000-х у вас были мощные продюсерские амбиции: группа «Турбомода», Акула, работа с «АРС Рекордз», «Фактор-2». А потом вы резко перестали работать в этом направлении. Почему?

— Изначальное объяснение очень простое: мы писали намного больше песен, чем могли выпустить. Альбом в год — и все. Это было табу выпускающих лейблов, потому что песни и за год не успевали обойти всю страну. Ты снимал клип — и он крутился три-четыре месяца. Через пять месяцев ты запускал вторую песню, так за год получалось до трех треков. Все успевали всё выучить наизусть и фанатеть от твоей музыки. Но мы писали по сто песен в год. Так появились «Турбомода» и другие проекты.

То есть мы просто хотели, чтобы песни увидели свет. Все эти группы тоже гастролировали и были в хит-парадах. Мы открыли целый продюсерский центр. А потом началась кризисная история с «Руки Вверх!» в 2004–2005 годах. Пришла «Фабрика звезд», все начали хотеть «фабрикантов». Нас перестали крутить на радио, гастроли упали — и мы перебивались с воды на хлеб. Это нормальный период в карьере любого музыканта. Тогда я пошел на лейбл «Монолит» в их продюсерский отдел. Так нашел «Фактор-2» и выправил свое положение. «Руки Вверх!» пусть и оставались легендарной группой, но на гастроли мы практически не ездили.

— Сложно представить, как вы могли в середине 2000-х «перебиваться с воды на хлеб», учитывая масштабы хитов «Руки Вверх!». Казалось, вы тогда зарабатывали все деньги мира.

— Тогда наш кризис совпал с моим разводом, я отдал бывшей жене дом, квартиру — вообще все. И остался с нулем. Мне нужны были гастроли, чтобы пополнить кошелек, чтобы снимать квартиру, пока не было своей. И «Фактор-2» очень помог. А потом со мной сработал момент, который хорошо поймет любой человек, сталкивавшийся с продюсерской работой с молодыми артистами: не делай добро, чтобы не получить зла. В 99 процентах случаев молодая группа сперва благодарна продюсеру: «Нами кто‑то занялся, вытащил нас из дыры, спасибо большое». А потом, через пару лет, все становятся звездами, у них появляется окружение, которое говорит: «Да зачем вам этот продюсер, это вы крутые, а не он, песни крутятся, хиты выходят — а он только деньги забирает».

На фоне постоянного давления люди начинают задумываться: может, я и в самом деле такой крутой, меня все носят на руках, стадионы собираются, зачем мне продюсер? С этого момента группа начинает совершать фатальные ошибки, случается диалог: «Следующий альбом пишу сам, мне не нужна песня от тебя». — «Давай их послушаем, чтобы это были хорошие песни». — «Зачем? У меня они все хорошие и хиты». — «Но хиты ты писал вместе со мной, а от тебя мы их не видели пока». — «А сейчас сам!» И человек приносит альбом, где из двенадцати песен только одна — более-менее. Говорю ему об этом, артист не верит и только убеждается в том, что он непонятый гений. После этого я соглашаюсь выпустить альбом в таком виде. И что дальше? Где «Турбомода», где Акула, где «Фактор-2»? Я могу ответить: сейчас они выступают с песнями, которые мы написали для них еще тогда, когда только познакомились. Новые хиты почему‑то не возникли.

— Какие выводы вы сделали из этого опыта?

— Сейчас мне не хочется никого за это ругать. Но, когда молодой артист подписывает контракт, он еще не звезда. Он становится ей после совместной работы. Это и есть продюсирование. А когда человек про это забывает и думает только о том, что ему всего мало, это начало конца. Существует небольшое количество групп, которые могут принять ситуацию и понять, что лучше работать в команде. Я ни с кем не ругался, но все названия, логотипы, патенты и песни остаются у меня. Они спокойно могут с ними выступать: я никогда никому не запрещал исполнять наши песни. Каждый пошел своей дорогой.

Не было ни одного коллектива, про который люди бы не знали, что я его продюсирую. Поэтому я считаю ту часть своей карьеры успехом. Сейчас мы со всеми дружим, они регулярно выступают в «Руки Вверх! Барах». У нас более сорока клубов по всей стране, и десять в московском регионе. «Фактор-2» — один из самых часто выступающих у нас коллективов. Все выросли и осознали, что тогда творили.

— Вы говорите про спад популярности «Руки Вверх!» в середине 2000-х. У вас не было периода выгорания от музыки, когда хотелось все бросить? Потому что сейчас вы описали морально сложный промежуток.

— Вы правы. Это был сложнейший период жизни, который мог бы закончиться трагично. Мы разошлись с Лешей Потехиным, «Руки Вверх!» закрылись как важная глава в жизни. Нас перестали крутить в ротациях, концерты не собирались, все плохо. Но тут я просто встретил Регину. Если бы не она, я бы до сих пор где‑нибудь пил. Может, и не пил, а просто стал бы никем и ничем. С ее появлением моя жизнь ушла в семью. Сейчас — как отец пятерых детей — понимаю, что Боженька вытащил меня и дал Регину, чтобы я не потерял вкус к жизни.

А сейчас, даже когда мы с семьей едем в Таиланд, беру с собой клавиши, укладываю детей спать и вечером у моря пишу в стол. Что‑то идет в сериалы, что‑то себе, что‑то другим.

— Ни вы, ни Алексей никогда не говорили о причинах распада. Почему вы так бережно относитесь к этой истории спустя столько лет?

— Все и показано в фильме, и описано в книге. Леша в фильме снимался, поэтому нельзя сказать, что это только моя версия. Иногда не нужно искать черную кошку в комнате, потому что ее там нет. Нет никакой потаенной истории. Просто люди устали друг от друга. Мы десять лет каждый день были вместе, получили друг от друга все, что только можно. Сначала пять лет в одной квартире, потом на гастролях. Такое и муж с женой не выдержат: им нужно уходить на свою территорию. В конце у нас просто были разные амбиции: я хотел еще больше писать и продюсировать, у меня всегда была иголка в попе, а Леше было достаточно того, что есть. Поэтому нам было очень просто сесть, поговорить и решить, что на этом все. Никаких хлопаний дверьми не было.

— Вы по ходу разговора вспоминали момент, который мог закончиться тем, что вы бы просто все протусовали. А когда вы видите нынешнюю карьеру Алексея, у вас не возникает грустных эмоций?

— Нет. Его карьера — это его дело. Как и то, продолжать ее или нет. Но я искренне за него рад, потому что у Алексея сегодня трое детей, а, когда мы расходились, не было ни одного. Он нашел чудесную девушку, у них прекрасная семья. Это его спасло — и я безумно за него счастлив. Но Леша спокойно выступает с нашими песнями. Я никогда в жизни не буду ему ничего запрещать, у нас есть джентльменский договор на этот счет.

— Ваша книга заканчивается как раз главой о Регине. Меня это удивило: казалось, в финале будет один из ваших ключевых хитов.

— Потому что все, что мы оставляем после себя в жизни, — продукт любви. В ней рождаются дети и песни. Меня «Крошка моя» или «Студент» в последний путь провожать не придут. А любимый человек придет. Вот эти богатства ты в карман точно не положишь. Многие гении умирали в одиночестве — и это страшно. А мне не надо придумывать ничего, я и так счастливый человек.

* Земфира Рамазанова Минюстом РФ признана иноагентом.