Сразу же после объявления о присуждении Нобелевской премии по литературе Бобу Дилану литературные и музыкальные критики всех стран принялись наперебой объяснять, почему это хорошо, — так, что редкие голоса против утонули в мощном потоке авторитетной радости. Нобелевка, говорят одни, расширяет пространство литературы. Она, утверждают другие, легитимизирует жанр популярной песни. Пора, заявляют третьи, дать всеобщего Нобеля американской фольклорной традиции. В конце концов, находится аргумент, что Дилан просто хороший поэт, поэтому Нобеля он заслуживает даже без всякой оглядки на его род деятельности.
Безусловно, расширение пространства литературы — это хорошо для Нобелевской премии. Во всех остальных смыслах ее присуждение Дилану — глубоко печальная новость.
Начнем с главного. Дилану, как следует из формулировки Нобелевского комитета, дали премию за «создание новых способов поэтической выразительности внутри американской фольклорной традиции». Секретарь комитета Сара Даниус сравнила Дилана с Сафо и Гомером, тексты которых, как известно, тоже создавались для исполнения. Если принять эти заявления на веру, то оба будут значить одно — Нобелевский комитет совершенно не понимает и не представляет, что такое современная песня, какой именно в нее вклад внес Боб Дилан, а также, вероятно, не очень разбирается в вопросах исполнения и интерпретации в современной западной песенной музыке. Как оценить вклад Дилана в фольклорную традицию, так и ставить вопрос об исполнении его текстов невозможно без рассмотрения Дилана как музыканта.
Дилан не сочинял свои тексты в вакууме — он встраивал их в свои песни, и его музыка не только менялась вместе с его поэтикой, но и давала ему способ эту поэтику изменять. Начав как автор протестных песен, он, как известно, постепенно пришел к мутировавшей форме рок-н-ролла — и столь же постепенно эволюционировали его тексты. От поколенческих агиток («Blowin' in the Wind») до галлюциногенной образности («Stuck Inside the Mobile with the Memphis Blues Again», «Leopard-Skin Pill-Box Hat», «Sad-Eyed Lady of the Lowlands», «Queen Jane Approximately») Дилан не смог бы дойти, не сменив свою музыку кардинально: то ли проговариваемые, то ли пропеваемые строчки «The guilty undertaker sighs,/The lonesome organ grinder cries./The silver saxophones say I should refuse you» ровно столько же не подходят к жанру пролетарской баллады, сколь отлично звучат под барабанный шаффл. После этого он ударился в кантри и корневую музыку — и вместе с этим его многословность сменилась лаконичностью, да и набор образов претерпел изменения. Из текстов ушли серебряные саксофоны, чихающие желелицые женщины и прочие складские глаза с арабскими барабанами, а пришли всадники и воры, балаганщики и разбойники. И так далее и тому подобное: когда Дилан увлекся госпелом, то начал, натурально, сочинять церковные гимны, а когда на старости лет заново обрел для себя музыку двадцатых и тридцатых, то стал петь о высокой воде, дьяволе и прочих основополагающих для блюза и фолка того времени вещах.
Важно еще не только то, о чем он пел, но и как пел. Вместе с многочисленными стилистическими метаморфозами Дилана его стиль исполнения менялся подчас всецело. Это легко услышать, если взять три его концертных альбома разных лет, найти на них одну и ту же песню и послушать все три эти версии подряд: ни одна из них не будет похожа на другую. Дилан не существует в эпоху устного изложения — он человек эпохи звукозаписи: и именно вопрос фиксирования исполнения на пленку существенно отдаляет его хоть от Сафо, хоть от Гомера, хоть от безвестных крестьян из Западной Вирджинии XVIII века. В устных фольклорных традициях в песнях чаще всего менялся именно текст — многочисленные же интерпретаторы Дилана перепридумывают музыку. Разный музыкальный подход к одному и тому же тексту — это причина, по которой «Just Like a Woman» Боба Дилана и «Just Like a Woman» Вана Моррисона — принципиально разные песни, по которой «Desolation Row» Боба Дилана совсем не похожа на «Desolation Row» группы My Chemical Romance, по которой «Mr. Tambourine Man» Боба Дилана и «Mr. Tambourine Man» The Byrds говорят и рассказывают о совсем непохожих вещах. Если Нобелевский комитет считает, что для исполнения в традиции поп-музыки первичен текст, то это страшная ошибка. Если что — можно спросить у Дилана: в последние годы он не пишет своих песен, а перепевает стандарты вроде «Autumn Leaves» и «Some Enchanted Evening» и делает это вряд ли из-за большой любви к стихам Джонни Мерсера и Оскара Хаммерстайна.
Ну хорошо — формулировки формулировками, но, может, на них просто стоит закрыть глаза? Может быть, стоит оценивать этот Нобель безотносительно заявлений и комментариев? В таком случае все становится еще хуже. Будем честны — Боба Дилана 99% имеющих представление о нем людей ассоциируют именно как автора иконических текстов и знаменитых строчек; как мелодист, аранжировщик, певец он, во-первых, малоизвестен, во-вторых — страшно недооценен. Его Нобель — это попытка окончательной канонизации Дилана-литератора, принижающая как Дилана-музыканта, так и его многочисленных соратников, которые в разные годы отвечали за его музыку. А еще — это попытка заявить о некой иерархии искусства, в которой литература ценнее, главнее и значительнее, чем поп-музыка и в которой формальные поэтические достоинства текста песни шире и важнее ее формы, музыкального содержания и исполнения. Об этом и высказывания о «расширении пространства литературы» — расширение-то действительно происходит, но скорее по канонам века так девятнадцатого, чем двадцать первого. Если Нобелевский комитет действительно хочет легитимизировать современную песню как литературу, то дать премию стоило скорее бы Чаку Берри или, скажем, Тейлор Свифт, которые олицетворяют развитие слившейся воедино фольклорной и популярной музыкальной традиции куда ярче, чем Дилан. Или посмертно выдать Джои Рамону — кто скажет, что в песне «I Wanna Be Your Boyfriend» меньше поэзии, чем в «Simple Twist of Fate»? В конце концов, даже Вуди Гатри, абсолютный кумир Дилана, писал такие строчки: «Goin» down the road feeling bad./Goin» down the road feelin» bad./Goin» down the road feelin» bad, bad, bad./I ainʼt gonna be treated this way», и на выходе тоже получалась гениальная поэзия.
Если же Нобелевский комитет имеет в виду исключительно поэтические достоинства — то неясна логика, по которой расширение границ литературы за счет документальной прозы происходит путем вручения премии малоизвестной в мире Светлане Алексиевич, а за счет песенной поэзии — известнейшему Бобу Дилану.
Если уж быть последовательными, то тогда выходит, что вместо Дилана премию можно было бы дать, скажем, Джони Митчелл, или вообще, например, Марку Козелеку, или рэперу Думу. Или наоборот: вместо Алексиевич дать премию, скажем, Гею Тализу или Дэвиду Ремнику. Но давайте предположим, почему так быть не могло. Самый банальный вариант — потому что Алексиевич — это набор одних модных ценностей последних двух лет: женский взгляд на мир, война, беженцы, Россия. А Дилан — другой набор: поп-культура, Америка, протестность и соцактивизм. В таком раскладе решение комитета выдать премию Дилану выглядит скорее не признанием заслуг самого Дилана, а исключительно конъюнктурным ходом. Но правда ли это? Неясно — опять же, о подлинных мотивах вручения Нобелевки по литературе можно только гадать, — поэтому и остается прибегать к конспирологии и спекуляции.
Но это все если бы да кабы — коронация уже произошла. Ну и ладно. Известно, что Дилан любит премии — врученную ему статуэтку «Оскара» он выносит с собой на сцену буквально на каждом концерте. Нобелевка для него — это, безусловно, праздник. И слава богу: если кто заслужил радоваться жизни в полном объеме — то это именно он.