Женщины, пережившие «обрезание»: история Дженни

Я родилась в консервативной протестантской семье с жесткой патриархальной системой ценностей: главная роль женщины в доме была угождать мужчине. Моя мама готовила отцу еду, накрывала на стол и прислуживала ему, пока он ел. Она никогда не садилась за стол вместе с ним и ела, только когда он уходил по делам. Атмосфера в доме была напряженная: отец был пастором (проповедник религиозной организации в протестантизме. — Прим. ред.), и мы жили в домах, финансируемых церковью. Каждые два года прихожане голосовали, может ли отец оставаться лидером паствы и жить в церковной квартире. Мы боялись остаться без крыши над головой и старались вести себя идеально — за нами постоянно наблюдали. Я была активным и любопытным ребенком, но играла только с братьями и сестрами, чтобы не напортачить.

Секс, возбуждение, удовольствие, особенно для женщин, считались грехом. Однако нас, детей пасторов, регулярно насиловали служители церкви. Они говорили, что таким образом учат нас быть хорошими женами, готовят к замужеству. Об этом «обряде» знала вся паства, включая моих родителей, но никто не пытался нас защитить. Это считалось нормальной практикой, которая должна была сделать нас только сильнее. Впервые меня изнасиловали в шесть лет. С тех пор насилие стало частью моей жизни, вплоть до моего ухода из дома в шестнадцать лет.

Когда мне было пять, родители сказали, что приготовили сюрприз — путешествие вместе с сестрой. Мы радовались и строили догадки, куда же нас повезут. На следующий день за нами зашла незнакомая женщина и без родителей повезла нас в аэропорт. Я до сих пор не знаю, куда именно мы летали, но это было на территории США. По прибытии в аэропорт неизвестного города нас с сестрой разделили. В этот момент я занервничала: я плохо слышу, и сестра всегда помогала мне, если я что-то не понимала. Женщина отвезла меня одну в свой дом, а на следующее утро отвела в подвал, где находились четыре женщины и мужчина. Они уложили меня на холодный металлический стол, задрали платье и стянули трусы. Страх перерос в ужас — я стала плакать, кричать и отбиваться. Две женщины крепко прижали меня, другие зажали рот и закрыли глаза. Я почувствовала холод металла и невыносимую боль — мне удалили клитор и малые половые губы, а большие зашили иглой.

Я потеряла сознание и очнулась только через несколько часов: ноги были связаны, а на полу, посреди небольших лужиц крови, валялась моя кукла. Я провела несколько дней в этом ужасном доме. У меня то поднималась, то спадала температура, и я ничего не могла есть. Когда я все-таки восстановилась, все та же незнакомка отвезла меня в аэропорт, где я увидела сестру. Мы не обменялись ни словом — путь домой был очень тихим. Я думала, что мы вернемся и первым делом пожалуемся маме. Я была уверена, что родители не знают о нападении незнакомцев. Но мама встретила нас с тортом на пороге — выглядело это странно, потому что она никогда не пекла. Она назвала нас богопослушными девочками и запретила рассказывать о случившемся. Это был первый и последний разговор с семьей о калечащей операции.

Вплоть до колледжа я была уверена, что это происходит со всеми женщинами. Но на курсе по анатомии я увидела, как выглядит неискалеченная вульва, и поняла, что ошибалась. Я пыталась отогнать мысли о травматичном опыте, но его последствия были физически невыносимы. Месячные были адом — каждый раз я несколько дней не могла встать с кровати, это прекратилось, когда мне удалили матку. Из-за суженного влагалища мочевой пузырь не опустошался полностью, поэтому регулярно возникали инфекции мочевого пузыря и мочевыводящих путей. Секс был очень мучительным, я ни разу в жизни не получала от него удовольствия. Единственный мужчина, с которым я  добровольно была близка, — это мой муж. Несмотря на то, что он не прихожанин нашей церкви, его не смущала болезненность интимной связи: для него она была гарантией моей верности.

Я не искала медицинской помощи, несмотря на то что училась на медработника. С детства мне внушали, что даже думать о произошедшем — грех, поэтому я продолжала игнорировать симптомы. У меня шестеро детей — роды принимали разные доктора, и только пятая спросила, что именно произошло с моей вульвой. Было трудно отвечать из-за обета молчания, но доктор настояла, а потом сказала: «То, что с тобой сделали, — ненормально». Мне было больно это слышать, но очень важно для того, чтобы я смогла заговорить о калечащей операции.

Моя жизнь изменилась после смерти сестры. Она сломала ногу и однажды случайно смешала обезболивающие и снотворные. Ее сердце остановилось. Эта утрата далась мне очень тяжело. И хотя ее смерть не была напрямую связана с калечащей операцией, я решила, что больше не могу и не хочу молчать о случившемся с нами. Впервые я рассказала свою историю женщине, с которой ходила вместе на курс по изучению Библии. Тогда я стала посещать другую церковь. То, что мне удалось поделиться травмой, которую нанесли из якобы религиозных соображений, подействовало освобождающе. Образ карающего Бога использовался в религии моего детства, чтобы контролировать девочек и женщин. В новом приходе Бог приобрел мягкие всепрощающие черты, и стало ясно: родители сделали свой выбор, а мы были его жертвами.

После осознания жесткой правды пути назад не было — я встретилась с травмой лицом к лицу и начала над ней работать. Психотерапевт и несколько прихожан новой церкви поддерживают меня в этом. Мне предстоит еще долгий путь восстановления, но я начинаю разрешать себе злость и слезы, которые мне запрещали в детстве. Я рассказываю свою историю в том числе в память о сестре: я хочу, чтобы ни одна девочка не страдала, особенно в одиночестве. Еще одна причина — это, конечно, мои дочери. Пока в моей общине верят в эту практику, я опасаюсь за их благополучие и безопасность.

В 2018 году я рассказала свою историю на слушаниях о принятии специального закона против калечащих операций в Сенате штата Кентукки. Мой рассказ стал одной из причин принятия закона в нашем штате.