«До меня тут было всего 10 человек»: полярная исследовательница об экспедициях в Арктику

В школе я занималась в театральной студии, и родители предлагали мне поступать на актерский факультет. Смешно, что обычно в семьях наоборот, а я говорила: «Нет, вы что, мне нужна нормальная профессия!» Тогда я задалась вопросом, какой предмет меня меньше всего бесит, и это оказалась география. В 2015 году я поступила в СПбГУ в Институт наук о Земле. Это вообще не значило, что в будущем я буду заниматься исследованиями Арктики, потому что науки о Земле — крайне широкий спектр.

После первого курса нужно было выбрать одну из трех кафедр: климатология, океанология и гидрология суши. Трудно сказать, почему я выбрала именно климат, показалось, что исследования атмосферы мне ближе всего. На втором курсе я познакомилась со своим научным руководителем, который как раз занимается исследованиями Арктики и Антарктики, он меня и провел в этот мир. Сейчас мы с ним вместе работаем в Научно-исследовательском институте Арктики и Антарктики (ААНИИ), и я ни о чем не жалею.

После выпуска из университета в профессии остается очень мало людей. Здесь есть двойная проблема — во-первых, немного институтов, в которых обучают таким специальностям, во-вторых, еще меньше организаций, которым вы были бы нужны, кроме научных. Ты не напишешь в резюме: «Ищу ставку климатолога», потому что ничего не найдешь. А заниматься наукой подходит не всем. Я во время учебы начала писать статьи, ездить на конференции, и поняла, что у меня вроде хорошо получается и мне самой интересно. Так я из просто прикольного направления ушла в науку, хотя никогда не могла даже представить такого.

В этом году я окончила магистратуру СПбГУ по программе double degree, организованную совместно с Университетом Гамбурга. Теперь у меня есть диплом магистра по направлению «Полярные и морские исследования» и Master of Science по направлению Climate System Science. Моя выпускная работа была посвящена сезонной и межгодовой изменчивости облачности на архипелаге Шпицберген в период с 1996 года по сегодняшний день. Атмосфера — сложная система, и, чтобы понимать, как она развивается, нужно исследовать ее отдельные компоненты. Один из них — облачность, так же как и температура, давление, осадки. Грубо говоря, нам нужно смотреть назад, чтобы понимать, что будет в будущем. А еще Арктика — тестовый регион, поскольку изменения климата в ней происходят гораздо быстрее, чем на остальной планете. Исследуя Арктику, мы можем экстраполировать эти данные и хотя бы примерно понять, что будет происходить с Землей.

Пока я была в трех экспедициях, две из которых — в Арктику в 2019 и 2021 годах, и одна на Ладогу еще во время учебы в университете. В Арктику я езжу как судовой метеоролог от ААНИИ вместе с Арктическим плавучим университетом. На судне я провожу исследования, например, собираю данные о приходящей солнечной радиации и радиации в поверхностном слое воды. Солнечная радиация — один из важнейших критериев, обуславливающих парниковый эффект, потому что это буквально энергия и тепло, которое получает и излучает наша планета.

Сезон экспедиций начинается с марта и длится до октября. Маршрут и продолжительность заранее планируется организаторами, в зависимости от целей и задач экспедиции. Ученые и студенты, подававшие заявки на участие, не могут выбирать маршрут. В основном мы проводим время на воде и с судна делаем измерения и собираем данные. По пути также высаживаемся на сушу, но мы не причаливаем, а просто близко подходим и добираемся к земле на вертолетах, которые есть на судне. Высадок может быть сколько угодно, смотря какие цели и задачи экспедиции.

То, как часто ты выезжаешь в экспедиции, зависит от направления твоих исследований, сезонности, необходимости института, даже от везения, но где‑то раз в год бываешь в поле. На удивление, мои близкие спокойно относятся и не впадают в истерики по поводу того, что это опасно, долго и холодно. Когда я говорю, что уезжаю и буду месяц без связи, все просто отвечают: «Круто, куда на этот раз?» Самый частый комментарий о моей работе, что «это необычно».

После окончания университета у меня появилось больше времени, и теперь я могу ездить в экспедиции не только летом, но и весной или в начале осени. Мне кажется, я начинаю соревноваться сама с собой. Каждая следующая экспедиция чуть дольше предыдущей, маршрут чуть сложнее — только в одно место приехала и сразу думаю, что смогу большее. В этом году я побывала в ледяном поясе (условная граница, когда судно входит во льды. — Прим. ред.), на необитаемых островах — природа там впечатляет, я просто не знаю, где еще можно увидеть подобное. Страха нет, обычно я переживаю только за работу, что сломается прибор или я не решу стоящую передо мной задачу. А за себя и безопасность нет, хотя я не то чтобы смелая в жизни. Есть дурацкие страхи, например, боюсь с тарзанки прыгнуть, зато «На корабле в открытый океан? Пожалуйста!»

Я могу и жить на полярной станции, но не хочу. Это очень долго — полгода-год, условия там не очень, можно сказать затворнические. И еще — это не исследовательская деятельность. На станциях живут в основном техники-метеорологи, которым нужно просто снимать и передавать показания. А я занимаюсь исследованиями, это для меня интереснее.

Это ощущение потом очень влечет. У нас есть поговорка, что Арктика либо влюбляет в себя, либо отталкивает. Если ты здесь побывал и хочешь возвращаться снова и снова, не боясь погодных условий, значит это твое. Меня Арктика в себя влюбила с первого взгляда.

Это как детский лагерь, только для взрослых — вы в закрытом пространстве, и всем надо познакомиться и найти общий язык. В среднем в экспедиции около 50–55 человек — экипаж зависит от вместимости судна, цели экспедиции и количества специалистов для нее. В 2019 году мы ездили в Белое и Баренцево море на «Профессоре Молчанове» (российское научно-исследовательское судно, которое проводит полярные и океанологические исследования. — Прим. ред). А в 2021 году на «Михаиле Сомове» (научно-экспедиционное судно ледового класса. — Прим. ред.) по маршруту «Архангельск — Новая Земля — Земля Франца-Иосифа — Архангельск». Плюс в этом году у нас была как экспедиционная миссия, так и обслуживающая — по ходу движения мы завозили на станции провизию, инструменты и даже трех щенков.

На каждой метеорологической станции должна быть как минимум одна собака. Чаще всего это помесь маламутов, хаски, лаек, которые хорошо переносят холода и специально обучены защищаться от белых медведей. В этом году я своими глазами увидела работу такой собаки, когда мы были на метеостанции им. Кренкеля (полярная обсерватория на острове Хейса, самый северный метеорологический пост России. — Прим. ред.), где нас сопровождала собака Нерпа. Она очень милая и дружелюбная, с огромными лапами. Когда мы прилетели, она прибежала нас встречать, потом пошла с одной группой собирать пробы. Я замечала, как она отходила от нас и ложилась на снег, осматривая местность и выглядывая вдали медведей.

В этом году на судно помимо ученых набрали врачей и психологов, которые проводили исследования уже на нас: следили за физическим и психологическим состоянием. Оказалось, что у многих здоровье улучшилось. У меня, например, увеличилась физическая активность — если дома я в основном сижу, то в море, чтобы дойти до туалета, надо подняться вверх на две палубы, а чтобы кого‑то найти, обойти весь корабль. Больше ходишь ногами, дышишь свежим воздухом, в телефон не залипаешь, потому что нет смысла. За две моих арктических экспедиции интернета не было нигде. С переменным успехом на судне есть вайфай, но я сама не хочу им пользоваться. Меня никак не напрягает отсутствие связи, наоборот, очень приятно отстраниться не только от соцсетей, но и новостей, которые в последнее время только грустные. Вместо этого в свободное время я общаюсь с людьми, я суперэкстраверт и получаю удовольствие от того, что на месяц погружаюсь в коллектив.

После первой экспедиции меня качало еще дня три: ложишься, закрываешь глаза и будто до сих пор на судне. А в этом году я физически восстановилась быстро, зато эмоциональное состояние подкачало — вернулась и впала в апатию. Это такое ощущение отложенной жизни, будто ты поехала, на три недели поставила все на паузу, вернулась, и начинается неприятное чувство, когда вспоминаешь о делах, бытовых вещах. До смешного доходило — расстраивалась, что мне снова нужно мыть посуду и готовить. А в экспедиции никаких забот, кроме работы.

Самое крутое, что произошло в экспедиции этим летом, — северный диджей-сет, сыгранный на острове Хейса на архипелаге Земля Франца-Иосифа. Парень из нашего экипажа, океанолог и по совместительству диджей, привез с собой аппаратуру. Мы добрались до северной точки, и он сыграл на острове Хейса, где располагается метеостанция им. Кренкеля, что сделало его самым северным сетом в истории. Теперь это один из мемов нашей экспедиции, про мерзлотного диджея. Потом начальник экспедиции предложил ему еще устроить дискотеку на палубе корабля, прямо перед нашим прибытием обратно в Архангельск. Это было очень круто.

Еще мы проводим посвящение в полярники — это не традиция, а скорее развлечение, которое мы сами придумали в 2019 году. Есть праздник Нептуна — те, кто ходит в трансатлантические экспедиции, отмечают его, когда пересекают экватор. А полярники вообще не любят посвящение, поскольку те, кто проводит по полгода-год на станции, могут ревностно относиться к определению «полярник». Недостаточно ненадолго съездить в Арктику, чтобы так себя называть. Но мы все равно решили его провести. Сначала надо пройти квест на судне, финальный конкурс которого — без рук достать яблоки из таза с соленой морской водой. Когда все сделал, происходит само таинство посвящения — нужно выпить той же соленой воды и приложиться челом к атласу Арктики.

Летом из‑за полярных дней солнце вообще не уходит за горизонт. Поэтому и нет определенного режима сна, а еще он зависит от того, чем ты занимаешься. Моя работа в основном была нормированной, у меня было достаточно свободного времени, в которое я занималась предварительной обработкой уже полученных данных, участвовала в исследованиях других ученых, гуляла по палубам, смотрела на льды и птиц. Только однажды океанографический разрез шел сутки. Это маршрут с заранее обозначенными координатами, в которых делаются измерения горизонтов и отбираются пробы воды, солености, плотности, глубины и так далее. И мы по нему идем. В этом году у нас было 16 точек — вы приезжаете, судно становится на якорь, делаете все измерения, судно едет до следующей точки, и так 16 раз. Конечно, работа не непрерывная, потому что некоторые точки находятся на большом расстоянии друг от друга и можно отдохнуть. Но кто‑то прямо в лабораториях спал, чтобы не пропустить следующую остановку. Их количество зависит от цели экспедиции, в 2019 году у нас было несколько разрезов и около 200 точек.

В том же 2019 году мы неделю провели в шторме. Как по мне, это было очень весело, но много кто слег, потому что начало укачивать, и активность на корабле резко снизилась. Работать в шторм тоже нельзя, приборы никак не опустить в воду, чтобы не разбить их о борт. Поэтому у нас образовалась своя компания, которая весь шторм придумывала себе занятия. Мы, например, играли в глупую игру «Кто дольше простоит на одной ноге в шторм» и относились к этому как к новому развлечению, а не опасности. Страшно бывает только, если выходишь на палубу и видишь, как за борт заливает воду, но это вообще-то запрещено, как и открывать иллюминаторы.

Другая возможная опасность — встреча с белыми медведями. Перед высадкой с вертолета мониторятся следы животного, так определяют вероятность, что он где‑то поблизости. Ведь когда мы идем на высадку, мы заходим на территорию белого медведя. Это уже не территория человека, там нет городов, дорог, максимум метеостанция, парочка домов и парогенераторов. От севера Новой Земли до архипелага Земля Франца-Иосифа находится национальный парк «Русская Арктика», это необитаемое место. Туда с нами ездили инспекторы этого парка, их работа в том, чтобы не позволить белому медведю причинить вред нам, а нам причинить вред ему, как и всей флоре и фауне парка. Поэтому с Земли Франца-Иосифа нельзя с собой ничего забирать, ни камни, ни мох.

Когда выходишь в море, первые два дня думаешь: «Вау, как красиво», а на третий: «Ну, вода и вода». Вода в морях отличается цветами — в Белом грязная и сероватая, в Баренцевом суперсиняя, а в Карских Воротах яркого зеленого цвета. Хоть это и одна акватория, разница существенная.

Самым крутым местом был маленький необитаемый остров Белл в архипелаге Земля Франца-Иосифа. Его даже словами не описать. Выглядело все так, будто ты на краю земли, а за горизонтом ничего нет. Открытое море, все во льдах, облака перетекают в горы, и дальше только дорога в небо. В тот день было ветрено, и волны подхватывали ледяной покров, из‑за чего лед перекатывался — все выглядело как в сказке. Очень жаль, что мало кто сможет там побывать. Мне интересно, будут ли мне в будущем приедаться такие вещи. Хочу удивляться и восхищаться всегда.

На Новой Земле поражает контраст на юге и на севере, между ними примерно 450 км. Когда мы были на южном острове, туда уже пришло лето, и ландшафты были летне-арктические — низкая растительность, можно найти гнезда птиц, которые вьют их прямо на земле, потому что деревьев нет. Единственное, что преграждает твой взгляд, это горы, там ни одного деревца, вся территория просматривается на километры. Цвета такие осенние, желтые, красные мхи и лишайники везде. А на севере нас встретила зима: снег, метель, ледяной покров на море, скалистая поверхность, птичий базар — очень красиво смотреть на 100–200 летающих птиц. На мысе Желания, который находится в северной части Новой Земли, можно встать и направо смотреть на Карское море, а налево на Баренцево.

В основном там живут бывшие коренные народы, ненцы, например. Такой контраст, когда ты приезжаешь и видишь прекрасные ландшафты, а там бочки с топливом на улице, старые тракторы, несколько покосившихся домиков, но при этом встречаешь девчонок и пацанов в современной одежде, они на великах катаются — обыденные вещи, которые на материке можно встретить на каждом углу.

Когда я приезжаю в Арктику, то вижу смысл в своей деятельности. Большую часть года я занимаюсь исследованиями в институте, и на меня часто накатывает ощущение, что это если не бесполезная, то мало кому нужная вещь. Сейчас, например, я исследую количество облачности в акватории Баренцева моря. В основном после экспедиции все занимаются обработкой данных, это достаточно длительный процесс. А в таких местах обретаешь наполненность и думаешь, что вообще все правильно и не зря. Эти три недели стоят всего остального года, потраченного на исследования, обработку данных, сбор документов.

Арктика крутая тем, что она необъяснима. Потому что ты видишь эту красоту и не можешь даже понять, что именно тебя в ней притягивает. И это необъяснимое чувство, наверное, и есть то, за чем человечество всегда гонится. Возможно, что в Арктике ты можешь найти ответы не только про систему океана и изменения климата, но и про себя.