«Посвятила фугу сломанным в Карабахе жизням»: как биолог уехала в США и стала композитором

Я родилась в Баку и жила там до 18 лет. Планировала заниматься биологией, а университетом мечты был МГУ. В год моего поступления в Азербайджане стартовала программа, благодаря которой молодежь отправляли в зарубежные вузы. На основе результатов экзаменов мне как раз предложили поехать в МГУ. Была возможность поступить во Францию, но для этого пришлось бы еще год учить язык. Мне же хотелось сразу приступить к занятиям. 

Биология не самый очевидный выбор. Мама — скрипачка, и благодаря ей я с шести лет занималась музыкой. Правда, после рождения моего брата она оставила карьеру. Я же училась играть на фортепьяно и даже задумывалась над тем, чтобы стать профессиональным музыкантом. Тогда я не представляла, что могла бы писать композиции, и только исполняла их, что было довольно стрессовым занятием. Отчасти из‑за этого я выбрала науку. 

До сих пор помню, как впервые увидела главное здание МГУ: в Москве была невероятно красивая осень, яблони вокруг биофака пахли чудесно, все поражало новизной. Учеба сложилась удачно. Конечно, требовалось вкладывать много времени и труда, но я делала все от души. Помню, как часто восхищалась интересными лекциями. Чувствовалось, что преподаватели сильно вкладывались в студентов.

Ко второму курсу я поняла, что хочу заниматься биоорганической химией, поэтому пошла на кафедру, связанную с Институтом биоорганической химии им. М.М.Шемякина и Ю.А.Овчинникова. На выпускных курсах у меня появилась возможность работать в лаборатории молекулярной иммунологии и писать диплом в области коллоидной химии и наночастиц. Суть была в том, чтобы создать потенциальные терапевтические агенты, которые могли бы доставлять различные вещества к раковым клеткам для их уничтожения. Я сделала диплом на эту тему и опубликовала научную статью.

Для меня Россия — это в первую очередь Достоевский и Рахманинов. Я выросла на русской литературе и чувствую себя частью этой культуры. Прожила в стране пять лет, но думаю, что мои представления о ней до сих пор довольно романтизированные.

Учебу вспоминаю с большой благодарностью и теплотой, хотя были и трудности, и разочарования. Я была погружена в студенчество, поэтому меня не сильно интересовали события, происходящие в «большом мире». У меня не было проблем с одногруппниками, мы дружили, много общались, с некоторыми из них до сих пор поддерживаем связь.

Но Москва может быть холодной и неприветливой. Нужно заслужить свое место в этом городе. Возможно, это свойство мегаполисов — ты должен доказать, что имеешь право жить в них. Но даже при этом по сравнению с другими городами в Москве больше возможностей самовыражаться. 

Я столкнулась с множеством трудностей, пока делала дипломную работу: задерживались поставки реагентов, не было доступа к специализированной литературе и к оборудованию. Возвращаться в Баку тоже не планировала. Я понимала, насколько слабо развита наука в Азербайджане и насколько низко ценится. Если бы училась на врача или программиста, то есть на более прагматичную специальность, то, возможно, поехала бы домой. Но мне хотелось заниматься биологией, поэтому после четвертого курса я начала готовиться к поступлению в аспирантуру зарубеж.

Всерьез думала о Германии, потому что у меня была романтическая привязанность к немецкому языку и культуре. Еще это Европа, а значит, я буду ближе к дому. В феврале 2012 года немецкие университеты пригласили меня на интервью. Я провела в стране две недели, общалась с преподавателями и студентами. И когда рассказывала, что поступаю еще и в США, все спрашивали: «Тогда что же ты здесь делаешь?» Меня удивило, что местные подталкивали выбрать Америку, хотя в Германии наука тоже очень развита.

Последнее приглашение поступило из Колумбийского университета, я сразу согласилась и переехала в Нью-Йорк. Это стало огромной радостью для меня и моей семьи. Также приглашали в университет Джона Хопкинса в Балтиморе, но это не самый безопасный город, и я никого там не знала. 

Во время интервью у меня сложилось впечатление, что все относятся к российскому образованию с уважением. В Нью-Йорке много выпускников [российских вузов], и практически все они очень сильные. Здесь всех привлекают возможности: работа с учеными мирового уровня, множество вариантов саморазвития, меньше препятствий в работе, больше самостоятельности.

В первый год учебы я должна была каждый семестр практиковаться в одной из лабораторий, чтобы решить, в какой останусь. В итоге пошла к Мартину Чалфи — лауреату Нобелевской премии по химии, который разработал зеленый флуоресцентный белок. Я рассказала ему, что окончила МГУ и работала в одном институте с братьями Лукьяновыми. Это российские ученые, которые внесли значительный вклад в развитие флуоресцентных белков. Мартин Чалфи был очень впечатлен, даже написал одному из братьев и попросил присылать в свою лабораторию больше талантливых студентов.

Ресурсы, которые дал Колумбийский университет, люди, с которыми я здесь познакомилась, и среда — все это позволило мне вырасти не только как ученому, но и как личности. Получение докторской степени заняло семь лет, — кажется, что это много, но для биологии, эмпирической науки, срок нормальный.

Обычно научная работа строится так: ты начинаешь с гипотезы, планируешь эксперименты, но практически невозможно подтвердить или опровергнуть ее с первого раза. Чтобы успешно решить задачу, нужно предпринимать много попыток, быть настойчивым, возможно, даже немного одержимым.

Ближе к концу PhD я задумалась, как моя научная работа соотносится с другими специальностями. Раньше я не сомневалась в том, что это мое предназначение. Будучи молодым студентом, ты горишь идеей и полон энергии. Поначалу неудачи не расстраивают, а каждый эксперимент воспринимается как возможность чему-то научиться. Но когда результат очень отдален, это может ударить по душевному состоянию, это правда проблема, особенно для биологов.

Можно быть одержимым наукой, можно полностью посвятить себя ей, но, кажется, что для полноценной жизни этого недостаточно. Поэтому параллельно научной работе я расширяла круг интересов и увлечений. Например, занималась немецким. Процесс изучения языка дает более ощутимый результат: ты чувствуешь, как продвигаешься вперед.

А еще я начала активно играть, наняла преподавателя по фортепиано и позже — по клавесину. Когда учишь музыкальное произведение, промежуток между вложенными усилиями и результатом намного короче, чем в науке. 

У меня почти не было ожиданий от Америки. Возможно, я сознательно избегала сериалов и фильмов, которые бы показывали особенности студенческой жизни в США и конкретно в Нью-Йорке. Хотелось обойтись без предубеждений, исследовать и открывать все самостоятельно.

Это касается даже языка. Я уверенно чувствовала себя в научной среде, но мне потребовалось время, чтобы не только работать, но приобрести свободу самовыражения на английском. В Москве с этим мне было проще — я не воспринимаю русский язык как иностранный.

Первое время в США у меня часто возникало ощущение, что я многого не знаю или не осознаю. Пришлось осваивать негласные правила, которые понятны каждому местному и составляют социальную ткань американского общества. Чтобы узнать их, нужно было много наблюдать и общаться.

Я живу в Нью-Йорке уже девять лет. Иногда думаю, что на самом деле большую часть этого времени провела на маленьком острове Манхэттен, где сконцентрировано множество людей, энергии и всех возможных видов деятельности. Вначале нужно завоевать свое место, ведь ты один из миллионов. Но именно здесь есть шанс сделать то, что удивит окружающих, главное — приложить усилия. За последние несколько лет я наконец почувствовала себя человеком, который может внести значимый вклад в разнообразие этого огромного, всеохватывающего города. В Техасе или Северной Каролине, где более монолитная культура, обычаи, традиции, я могла бы до сих пор чувствовать себя чужой.

Изначально моя семья не была религиозной, но постепенно каждый из нас проникся верой, и ислам стал нашим образом жизни, чем‑то неизмеримо ценным и важным. Я начала носить хиджаб в 18 лет, незадолго до переезда в Москву. Думаю, что трудности, которые я испытывала там, частично были с этим связаны. Однако в Нью-Йорке религия стала еще большей проблемой. Казалось, что в США не имеют значения твои родина, вера и корни, но это не так: тут тоже много предубеждений. Им нужно активно противостоять, что отнимает много энергии.

Я долго изучала историю религии, психологию веры, особенно в 2017–2018 годах. Представление о религии, которым я прониклась в Баку, разбилось о реальность в Нью-Йорке. Я стала сомневаться, могу ли я полностью раскрываться [в религии] как личность. Возможно, вера может процветать и быть основой для полноценной жизни, если созданы все условия. Но сложно принять то, из‑за чего тебя воспринимают «второсортной». Так было и в России, но в Москве, если появлялась возможность пообщаться, барьер неприятия можно было преодолеть.

Я испытываю огромное уважение к людям всех религий, но пришла к выводу, что больше не могу чувствовать себя частью ислама и мне нужно от этого отойти. Когда я перестала носить платок, то заметила огромную разницу в том, как со мной разговаривают и как на меня смотрят. Казалось, что люди уже давно отошли от разделения на своих и чужих, но, видимо, эти установки сидят на подкорке. Даже образованные, продвинутые и либеральные люди в США не избавились от стереотипов о религии, просто у них они спрятаны глубже.

Проще переубедить людей, если тебя не принимают открыто. Но все равно подразумевается, что ты меньшинство, да еще и религиозное, поэтому не можешь выйти за пределы этого определения, что бы ни делал, чего бы ни достиг. Это более темная сторона американского общества. Она существует, и ее невозможно отрицать.

Несколько лет назад я думала, что нахожусь на пересечении трех культур (американской, российской и азербайджанской) и не принадлежу ни к одной из них. Но со временем перестала воспринимать эту позицию как оторванность и потерянность. Чувствую, что быть точкой пересечения — моя сила. Я могу интегрировать эти культуры друг в друга. Это придает мне креативности. Сейчас я пытаюсь соединить их в произведениях, которые создаю.

В Москве до четвертого курса я больше слушала музыку, чем играла. Но потом я наконец-то купила цифровое пианино, стала заниматься, разучивать новые пьесы. А когда переехала в Нью-Йорк, сразу нашла преподавателя, чтобы заниматься всерьез. Во время учебы в Колумбийском университете я организовала концерт, посвященный 140-летию Рахманинова. Его произведения играли студенты, в том числе и я.

В 2017 году узнала о домашних концертах GroupMuse. Это инициатива по оживлению традиции камерной, салонной музыки. Через их сайт можно либо записаться как слушатель, либо пригласить желающих в свою гостиную. На традиционных концертах в больших залах сцена отделена от людей, они сидят тихо, никак не участвуют в процессе, музыканты на сцене далекие и недоступные. А на домашних можно сидеть рядом с исполнителями, общаться с ними.

Так я познакомилась с музыкантами из Джульярдской школы (один из крупнейших американских университетов в области искусства и музыки. — Прим.ред.). Они вдохновили меня игрой и тем, что сами пишут произведения. После общения с ребятами я впервые подумала, что тоже могу попробовать сочинять. И один из новых знакомых стал моим учителем по композиции.

Мне было важно найти нишу, в которой я смогу стать пионером. Здесь сказалась моя тоска по родине и то, что я часто слушала традиционную азербайджанскую музыку — мугам. Я выросла на ней, но не замечала все детали и тонкости. А когда задумалась о композиции, стала глубже изучать и ценить эту музыку. Поэтому первым произведением, которое я написала, стала фуга на мугамной гармонии — своеобразнный мост между разными культурами, формами и содержанием. Фуга — это полифоническая форма, в то время как мугам — монофоническая. 

Создание музыкального произведения требует больших усилий. Но сам процесс возносит на какие‑то высоты, которых я не достигаю в других областях. Возможно, это то удовлетворение, которое дает искусство, но не может дать наука. Радость, которую я испытывала, когда писала фугу, сильно контрастировала с ощущениями от исследовательской работы.

Я писала фугу месяц, и мой учитель очень поддерживал меня все это время. Записала ее дома, а затем отправила родителям. Думала, что они только послушают ее, но родители разослали запись всем родственникам, знакомым и нескольким музыкантам из Бакинской консерватории.

Параллельно я работала над двумя другими фугами, которые дописала летом 2021 года, и над сюитой для виолончели и фортепиано. В июне она была записана в исполнении профессиональных музыкантов, в том числе моего учителя, выдающегося виолончелиста из Джульярда. Это был один из самых счастливых дней. Я создала произведение — это видимый результат работы, которым можно поделиться с таким большим количеством людей, и всем это приносит радость. Мне важен этот социальной фактор: такой итог моей деятельности доступен и понятен многим, в отличие от научных статей.

В октябре мы записали мою фантазию для виолы и фортепиано, и теперь я работаю над фортепианным трио, которое войдет в большой цикл под названием «Четыре элемента». Каждая часть соотносится с одной из стихий. Такая символика связана с празднованием весеннего равноденствия, или Навруза, в Азербайджане. Она дает простор музыкальному воображению и экспрессии.

Прямо перед локдауном, в марте 2020 года, меня взяли на позицию постдока в лабораторию Цукерманского института мышления, мозга и поведения при Колумбийском университете. Там исследуют нейронные механизмы, ответственные за обучение движению. Мой исследовательский проект связан с павловскими экспериментами — феноменом условного рефлекса. Важно понимать, что живой организм работает не строго в ответ на стимулы, он еще и пытается предугадывать их. Я изучаю гормональную функцию поджелудочной железы — выделение инсулина — в контексте условных рефлексов. То есть пытаюсь понять, как она узнает о внешних факторах, в которых находится организм, например о доступности пищи, и как на них реагирует.

Но теперь чувствую, что не могу посвящать себя только научным исследованиям. Я начала писать музыку во время пандемии, когда задач на работе было не так много и никто не требовал гигантских шагов в развитии проекта. Это время дало мне возможность уделить внимание другим областям моей жизни.

Думаю, что в связи с пандемией культура, которая ставит работу на первое место, претерпевает серьезные изменения. В традиционных американских институциях все еще остается предрассудок об исключительной важности работы. Но все больше людей приоритезируют качество жизни. И оно не улучшается от количества часов, проведенных в офисе или в лаборатории.

Когда я занимаюсь тем, что люблю, когда пишу музыку, это не отнимает энергию, а, наоборот, дает ее. Думаю, что хорошо иметь несколько проектов, между которыми можно переключаться. Если ты устаешь заниматься чем‑то одним, то всегда можешь взяться за то, что связано с иным типом мышления, как, например, наука и музыка.