В мировой литературе таких пар — раз-два и обчелся. Дело даже не в количественных показателях, а в качественных: такое безграничное единение двух людей — это скорее аномалия, чем правило. «Набоковы и приходили, и уходили вдвоем. Как правило, в одиночку на людях Набоков почти не появлялся. Супруги были не только неразлучны, у них и мысли сливались: и на бумаге, и в общении. У них и дневник был один на двоих. В записной книжке каждого присутствуют оба почерка; набоковским начинаются записи с одного конца, Вериным — с другого», — пишет Стейси Шифф в биографии «Вера (Миссис Владимир Набоков)».
И хотя Вера сожгла свою корреспонденцию, несколько сотен писем Владимира сохранились — они-то и выдают чету Набоковых с головой. «Думала ли ты когда‑нибудь о том, как странно, как легко сошлись наши жизни? Это, вероятно, у Бога, скучающего в раю, вышел пасьянс, который выходит не часто. Я люблю в тебе эту твою чудесную понятливость, словно у тебя в душе есть заранее уготовленное место для каждой моей мысли», — писал Набоков своей будущей жене на исходе 1923 года.
Их брак не всегда был похож на безоблачный круиз — но и сам Набоков, маниакально боявшийся пошлости, наверняка не вынес бы, если б пересказ их судьбы походил на рекламу турпутевки. Хотя мелодрама по мотивам получилась бы, как ни крути, отличная.
Любовь
Они могли встретиться еще в Петербурге: Вера жила на Фурштатской — Набоков часто бывал там по делам ранней влюбленности. У них были общие знакомые, они гуляли в одних парках — но благополучно разминулись.
Сбежав из большевистской России, встретились уже в эмигрантском Берлине в мае 1923-го. Он, барчук из золоченой дворянской семьи, с детства укутанный в заботу и литературу, — и она, еврейка Вера Слоним, дочь адвоката и лесопромышленника, успевшая получить в России прекрасное образование. Ему было двадцать четыре, ей — двадцать один, это точно известно. А вот версии знакомства несколько разнятся: сам Набоков рассказывал, как на балу его взяла в оборот девушка в волчьей маске, заманила на прогулку и умно рассуждала о его литературе. Впрочем, и во второй легенде в центре всего — приятный массаж набоковского эго: Вера якобы написала Владимиру письмо, назначила свидание на мосту и весь вечер читала его стихи. Примерно как в набоковском стихотворении «Встреча»:
И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи
той черной маски профиль волчий
и губы нежные твои.
А в письмах, всего через год с небольшим, вот что отыскивается: «Я так бесконечно привык к тебе, что чувствую себя теперь потерянным и пустым: без тебя — души моей. Ты для меня превращаешь жизнь во что‑то легкое, изумительное, радужное, — на все наводишь блеск счастия, всегда разного: иногда ты бываешь туманно-розовая, пушистая, иногда — темная, крылатая, и я не знаю, когда я больше люблю глаза твои, — когда они открыты или когда закрыты».
Их переписка — это вообще первостатейная проза, настоящий роман о любви: «Мой нежный зверь, моя любовь, мой зелененький, с каждым новым бесписьменным днем мне становится все грустнее, поэтому я тебе вчера не написал и теперь очень жалею, прочитав о лебеди и утятах, моя прелестная, моя красавица. Ты всегда, всегда для меня тиргартенская, каштановая, розовая. Я люблю тебя». Это было написано в 1930-м, через семь лет после знакомства — но нежность к супруге проглядывала в письмах Набокова и на восьмом десятке.
Отдельную главу в нем пришлось бы выделить для притяжательных оборотов: «моя душа», «моя музыка», «мой невыразимый восторг», «моя нежность», «мой обезьянысч», «мое одно-и-все», «моя песня», «моя птица», «мое розовое небо», «мой свет», «моя солнечная радуга»…
И «любовь моя разноцветная». Даже синестезию — редкую нейрологическую закавыку, при которой все буквенное окрашивается в определенные цвета и вкусы, — и ту они делили на двоих. «Но вот забавная штука: моя жена тоже обладает даром видеть буквы в цвете, но ее цвета совершенно другие. Есть, пожалуй, две или три буквы, где наши мнения совпадают, но в остальных случаях цвета совсем разные».
А когда журналист спросил однажды Веру, что было бы, не случись революции и той самой встречи в Берлине, Набоков тут же ответил за нее: «Мы бы познакомились в Петербурге и жили бы, как живем сейчас». Иначе, полагал он, и быть не могло.
Испытания
Вера и Владимир молча поженились в 1925 году: словно о покупке башмаков, они буднично рассказали об этом родителям за ужином. Основная причина такой секретности: Набоков опасался травли среди знакомых, которые могли не одобрить союз русского и еврейки.
Жили они не слишком богато. Вера всегда отрицала, что содержала мужа — боялась повредить его репутации. Но на деле так и было: Набоков занимался литературой да порой давал уроки тенниса и английского, а вот Вера знала немецкий, что позволяло ей работать стенографисткой и переводчицей. И когда в мае 1934 года у них родился сын Митя, именно Набоков чаще всего возился с пеленками да колясками.
В тридцатых потаенные мечты знакомых Набокова исполнились — Германию заполонили таблички «евреям вход воспрещен»; Вере стало все сложнее находить работу. Русские эмигранты переселялись в Париж, и Набокова, постепенно набиравшего писательский вес, пригласили в литературное турне по Франции. Владимир поехал — и вскоре анонимные доброжелатели сообщили Вере, что ее муж вляпался в роман с «хорошенькой блондинкой, такой же взбалмошной, как и он». Звали ее Ирина Гуаданини, и она — никаких шуток — стригла пуделей.
Небо заволокло грозовыми тучами: Владимир отвергал все «слухи» и клялся жене в верности — а сам тайком писал Ирине и просил «потерпеть».
В июле 1937-го Вера с сыном приехала в Канны и заставила мужа признаться в измене. Набоков обещал прекратить переписку с любовницей, но соврал: охватившая его страсть была сильнее. Не помогли ни скандалы, ни угрозы отобрать Митю: «[Вера] уговаривает себя и меня (без слов), что ты — наваждение». В конце концов Ирина тоже пошла в атаку: приехала и подкараулила Набокова, когда он шел с сыном на пляж. Владимир испугался и назначил ей встречу в парке, по итогам которой Ирина поняла, что семью он не бросит.
Гуаданини с разбитым на всю жизнь сердцем отбыла в Италию, а в мае 1940 года Францию покинет и благополучно пережившее этот шторм семейство Набоковых — под самым носом немецких войск они выскользнут в США. Именно там Набоков наконец-то прославится на весь мир.
Вечность
«Пошел вон отсюда!» — кричит Вера на заднем дворе их домика в нью-йоркской Итаке. Набоков послушно ретируется, а женщина топчет страницы, которые только что выудила из бочки для сжигания мусора. Это была рукопись «Лолиты» — Набоков еще дважды попытается сжечь ее, но Вера не позволит. Она же лично, пренебрегая почтой, отвезет ее в Париж — лишь в тамошнем издательстве «Олимпия Пресс» в 1955 году согласятся напечатать скандальный текст. Роман тут же взорвет все чарты — дальше будут суды, запреты, циклопические тиражи и мировая известность.
Американский художник Сол Стайнберг как‑то выдал афоризм: «О Вере, не упоминая Владимира, писать было бы трудно. Но писать о Владимире, не упомянув Веру, было бы невозможно». Десятки друзей и знакомых семьи вторили: именно она создала писателя Набокова.
С первых минут брака Вера, безоговорочно верившая в гениальность мужа, поместила его в творческую теплицу. Продуктивность Набокова после женитьбы выросла кратно: только за первые пятнадцать лет брака он создал девять романов, а ведь еще были сборники стихов, рассказы… Набоков утонул в творчестве — настолько, что целых пять месяцев не замечал, что супруга беременна.
Все, что Набоков не умел или не хотел уметь, она научилась делать за него: таскала пакеты из магазинов, печатала на машинке, даже пользовалась телефоном: эту техническую приблуду писатель так и не освоил. И конечно, водила автомобиль: «Набоков очень любил сочинять, сидя в машине, „единственном месте в Америке, где тихо и не сквозит“, — пишет Стейси Шифф. — Вера привозила его в обожаемую им глушь где‑нибудь на Западе и оставляла в машине под деревом. Затем послушно исчезала из вида».
Вера же вела беспощадные переговоры с издателями: хрупкая с виду, рано поседевшая, «Миссис Владимир Набоков» носила в сумочке браунинг — это, если что, не фигура речи. По ее настоянию в Швеции сожгли целый тираж «Лолиты» — Веру не устроило качество перевода. «Жена, муза, агент» — так озаглавят ее некролог в NYT.
Она не отходила от мужа, когда он стал преподавателем колледжа: носила его портфель, помогала найти очки, подсказывала цитаты и, говорят, даже читала за него лекции. И когда на Владимира в конце концов обрушилась слава, тоже никуда не отходила: раздавала за него комментарии журналистам, отвечала на письма, сглаживала конфликты с коллегами, которые Набоков с завидным постоянством генерировал. Даже редактировала тексты: «Вера была его главным литературным консультантом, чуть ли не единственным советником, с мнением которого он считался», — вспоминал профессор Моррис Бишоп, близко друживший с Набоковыми.
Не осталось почти никаких примет того, как сама Вера относилась к их браку — но на похоронах мужа она, сохранявшая завидное спокойствие, в какой‑то момент сказала сыну: «Давай наймем самолет — и разобьемся».
Зато мы точно знаем, как относился к их браку Набоков: летом 1967 года, на сорок втором году брака, писатель отыскал редчайшую бабочку, за которой давно охотился, — и, прежде чем поймать ее, сходил за супругой. Он хотел, чтобы этот момент она разделила с ним.
Она действительно разделила с ним все, включая смерть: хотя Вера ушла из жизни лишь весной 1991 года, пережив мужа почти на четырнадцать лет, ее прах в конце концов смешали с прахом Набокова. А до тех пор она наверняка перечитывала его письма:
«Милое мое, не знаю, где ты сейчас (где ты будешь читать это письмо). Я тебя люблю. Мое милое, я тебя люблю. Слышишь?»