— Вы с Андреем Дмитриевичем Сарабьяновым с детства знакомы, верно?
— Да. Мы познакомились с Андреем в день, когда ему исполнилось 14 лет. Наши родители были давно знакомы и принадлежали к левому МОСХУ (часть Московского союза художников, которая организовала, например, выставку «30 лет МОСХ», вызвавшую грандиозный скандал с участием Никиты Хрущева). Мой отец — художник, родители Андрея — искусствоведы. А еще наши отцы были страстным рыболовами и охотниками, часто вместе ездили на охоту, выпивали в общих компаниях. У Андрея день рождения 30 декабря, и наши семьи договорились вместе ехать в деревню — праздновать Новый год. В тот раз вместе с родителями приехал и Андрей. Я очень хорошо помню момент, когда они зашли.
Андрей был хорошо сложен, как и сейчас, впрочем. Широкие плечи, длинная шея, тогда он еще не носил очки. Большие, синие глаза, элегантно одет, в каком‑то интересном свитере: его мама любила вязать. Словом, он произвел впечатление. А вот я ему не понравилась. Вдобавок мой младший брат, который меня младше на 1,5 года, «прекрасно» меня отрекомендовал: «Ты, Андрюшка, с ней не связывайся, очень уж больно она по печени бьет».
Тогда какое‑то время мы прожили в деревне, время от времени виделись и подружились.
Ни о каком романе не было и речи. А отношения начались несколько позже, мне было лет 17. Но тоже это было неокончательно, что ли. Андрюшка пользовался большим успехом у девушек и был такого байронического склада. Я смеялась, что вокруг него девушки пляшут, а он на подоконнике читает «Цветочки» Франциска Ассизского (антология, состоящая из пятидесяти трех коротких глав, повествующих о жизни святого Франциска Ассизского. — Прим. ред.). Наши отношения складывались с переменным успехом, и в итоге в 1972 году мы поженились.
— Это он вам сказал, что вы ему сначала не понравились?
— Он не сказал, но это было видно. Я была совершенно не в его вкусе. Я была шумная, много говорила, пела, плясала — очень активная была девица. А он был такой книжный мальчик, и когда окончательно я в него влюбилась и мечтала, чтобы он на мне женился, он мне сказал, что больше всего на свете любит Ленинскую библиотеку. Собственно, таким было его предложение — и любовь к «Ленинке» я должна была иметь в виду.
— Как же так получилось, что из точки, когда вы ему не понравились, вы пришли к предложению? Была какая‑то ситуация, которая все перевернула?
— У нас была общая компания, мы ездили куда‑то вместе, и когда я его видела, у меня всегда сердце екало. А у него ничего не екало абсолютно. После окончания школы он с медалью поступал в университет, сдавал только историю искусства. Блестяще поступил на искусствоведческий, у него начались увлечения. А я сидела, страдала, и мне моя привязанность казалось безнадежной. А потом все как‑то удачно развернулось в мою сторону — не без моей настойчивости. Конечно, у меня были какие‑то мальчики, но с детской привязанности он был неосуществимой мечтой.
Я была в себе не уверена, хотя и была веселым ребенком и подростком, но считала, что я некрасивая. У меня был подвешен язык, что ему не особенно нравилось. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Он любил тихих ученых девушек, а я выбивалась из этого образа. Но постепенно добилась своего.
Я помню, что мы уже вместе живем, а я думаю: убежит, не женится на мне. А когда Андрей на мне женился, все как‑то быстро переменилось к хорошему, и вот в прошлом году мы праздновали 50 лет совместной жизни.
— В какой же момент произошло предложение?
— Я уже беременная была, и тогда решил, что пора. Ему захотелось детей. Он защитил диплом, и вот мы пошли подавать заявление, потом поехали к его родителям и сказали, что решили поженится. Они благосклонно отнеслись. Все знали, что отношения длятся. Хотя какое‑то время мы их скрывали. Наши родители дружили, и мама ужасно боялась, что наш роман разрушит ее отношения с мамой Андрея Лелей, которая была ее ближайшей подругой.
Мы расписались и поехали в свадебное путешествие в Судак. Никакой свадьбы не было, просто сели в самолет и улетели. Там у моей семьи дом с 1936 года, который купил мой дедушка Бруни.
— А эти отношения и неопределенность не рушили вашу самооценку?
— Ха-ха-ха, да у меня самооценки никакой не было особенно. Я просто очень веселый человек и, надеюсь, таким и останусь. Андрей для меня был человек-мечта. Но это было очень давно, с тех пор столько всего прошло. Я думаю, что он просто привык ко мне и понял некоторые преимущества (смеется).
Ему хотелось свободы, заниматься наукой, а тут ребенок, семья. Но он быстро перестроился и решил, что будет получать от этого удовольствие. У него хороший характер. Когда нашей первой дочке Анечке было 1,5 года, Андрея забрали в армию на год — это было то еще испытание.
— А как же ваша карьера? Вам не было обидно, что Андрей Дмитриевич занимается искусствоведением, а вам надо заниматься детьми?
— А у меня никакой карьеры не было абсолютно. Моя карьера — это моя семья. Я работала с французским языком на нижних должностях: корректорских, редакторских, машинисткой в издательстве — это все до свадьбы. Потом дома печатала на машинке на всех языках и в 40 лет перестала работать. Знала я французский, но слепым способом печатала на всех языках, которые устроены латинским образом. Так что никакой карьеры у меня не было.
Я пыталась стать художником, и были некоторые удачи там. Но ничем особенным не занималась. А потом, когда вышла замуж, уже об этом не было речи.
— То есть ваша семейная жизнь стала вашей карьерой?
— Я удивилась бы, если бы мне так сказали, но да. Когда появилось много детей, речи не было о чем‑то другом. Было трудно, когда два мальчика подряд родились, с разницей в 1,5 года. А теперь издалека смотрю и думаю: откуда были силы? Ну как всегда.
— Вам не говорили родители, что этот подход как‑то не соответствует великим предкам?
— Что вы, никто такого не говорил, у нас и в голову не могло такое никому прийти. Я плохо училась, любила заниматься только по отдельным предметам. О чем сегодня жалею. Мама от этого страдала: она выросла во Франции, там училась и презирала плохих учеников. Потом мама говорила, что это Бог ее наказал тем, что дети плохо учатся. Я довольно удачно живописью занималась, но это потом прошло. Ничто не стало целью жизни. Хотя я всегда очень много читала и продолжаю это делать, считаю себя образованным человеком, но специально никем не стала.
— Как вам кажется, в карьере Андрея Дмитриевича есть ваша заслуга?
— Его работы — это священная корова, я никогда ее не касалась. Года два как он стал давать мне править свои тексты: у меня хорошо с русским языком, у него тоже, но он пишет быстро и что‑то может пропустить. Вот я страшно горжусь тем, что он мне доверяет свои тексты.
Ему было непросто сделать карьеру, потому что его родители — знаменитые искусствоведы, быть сыном таких родителей и самому быть искусствоведом непросто. Ему часто тыкали в молодости, говорили, что ему помогают, что это протекция. Он долго занимался изданием книг по искусству, только потом сам стал писать. Я же могла только создать условия, чтобы не врывались дети и не мешали. Сначала мы жили с его родителями, уехали от них в однокомнатную квартиру, когда маленькой была Анечка и Коля — на подходе. Тогда он работал в ванной: наполнял воду, ставил доску, на нее — пишущую машинку, чтобы никто не беспокоил.
Думаю, что он бы и без меня развернулся. А может, еще и лучше. Вообще, мне кажется, что с детьми трудно находиться все время. Андрея увлекало, что можно отвлечься от детей и заняться наукой. Хотя он чудесный отец, очень помогал с детьми, сейчас он обожает всех одиннадцать внуков. И, конечно, стал с возрастом мягче.
— Отношение друг к другу меняется с годами?
— Чувства усилились.
Но чем больше лет проходит, тем лучше мы живем. Я помню, как моя бабушка, Нина Константиновна Бруни, очень мудрая женщина, однажды сказала: «Старость — самое лучшее время». Ей было лет 65, мне лет 15–16, мы куда‑то ехали. Я тогда была поражена. А сейчас согласна. Ну, конечно, если есть минимальное здоровье. Радуешься всему точно так же, а страсти тебя не душат.
Сейчас я радуюсь гораздо больше природе и красоте, чем в молодости. Конечно, бывают несчастные старики, которых страсти душат — ревность или раздражение. Но у нас все в порядке. Наверно, потому что живем отдельно от детей. Это тоже способствует нормальным отношениям — и с ними, и между собой. Мне бы не хотелось жить с детьми, хотя я их очень люблю. Мне нравится, что мы живем вдвоем.
— Когда вы смотрите на Андрея Дмитриевича, вы видите в нем того 17-летнего мальчика, в которого влюбились?
— Нет. Это совершенно другой человек. Он очень изменился, он очень умный и образованный. Образование и начитанность, конечно, накладывают отпечаток. Он очень любит свое дело. А тогда он был такой надменный. Ну или мне так казалось. А сейчас добрый, несколько отстраненный. Любит повеселиться и выпить с друзьями. Мне кажется, что я не изменилась. Хотя, возможно, Андрей бы сказал, что и я другой человек. Но я думаю, я меньше изменилась. Да, сейчас он мне нравится больше.
— За счет чего вам удалось построить отношения на всю жизнь?
— Не знаю. За счет любви, скорее всего. Иногда — за счет чувства долга и ответственности перед детьми, иногда — за счет лени, чтобы ничего не менять. Удалось проскочить. Бывали всякие рифы, естественно. Но как‑то Бог спас. Может, потому что всю жизнь ходили в церковь и это как‑то нас сплачивало. Хотя всякое бывает, и верующие разводятся. Не знаю, Бог спас, я бы так сказала.
— Сейчас как будто бы больше возможностей для знакомства. Можно зайти в «Тиндер» и попробовать найти себе нового партнера, если тебя старый чем‑то не устроил. Как думаете, это влияет на долгосрочность отношений?
— Не знаю, ничего в этом не понимаю, я очень далека от всего этого, от технологий. Дети мои тоже каким‑то старым способом все женились — так же, как и мы. Познакомились, ухаживали, влюбились, поженились, венчались в церкви. Но какая разница, каким способом люди познакомились? Важно, что они испытывают, какие делают выводы из чувства. Я лично ничего не искала, просто влюбилась в Андрея в детстве, и так он мне и нравился. Когда он решил на мне жениться, я была счастлива. Все же очень индивидуально. Не вышла бы я за него замуж — возможно, была бы счастлива с кем‑то другим. Но спустя 50 лет мне кажется, что мы гармоничная пара. Хотя странно было бы, если бы это было не так. Мы никогда не ругаемся, никогда не орем — впрочем, это было бы трудно, потому что Андрей не склонен к этому. Я более темпераментна, могу иногда повысить голос. Мы очень дружим. Раньше мы любили разное. Андрей еще удивлялся, как мы можем вместе жить, если любим все разное — разные книги, разную еду. А сейчас вкусы приблизились друг к другу. Он читает много специальной литературы.
Мне главное — чтобы библиотека была, мне кажется, все может наскучить, кроме книг. А Андрею — чтобы был компьютер, и он мог писать книжки и статьи.
Мы мало выходим, иногда ходим в гости к друзьям, и они — к нам. А в основном мои гости — это наши дети. На Рождество, Масленицу и Пасху я собираю всех детей и внуков, получается человек двадцать пять, накрываю стол. Огорчает, что сейчас у нас нет грудных внуков. Младшему, Владимиру, шесть, а старшей — двадцать четыре. Такой большой разброс возрастов. И я очень люблю, когда они все приходят. Но я люблю и когда они уходят, а я могу вымыть посуду и вернуться к книгам. И жизнь спокойная и размеренная. Все страсти остались в юности, и слава Богу. Не дай Бог, когда в старости — страсти.
Уже после интервью Наталья Ивановна прислала сообщение: «Забыла сказать важную вещь. Андрей очень остроумный, и нам весело вместе».