Сексизм, лицемерие, нелюбовь: что не так с преподаванием литературы в школе

Когда я спрашиваю подростков, каких поэтесс они знают, называют Ахматову, Барто, реже Цветаеву и Ахмадулину, бывает, Полозкову. В общем-то, все. Спрашиваю, отличается ли мужская поэзия от женской, и мне отвечают — да, потому что «женщины эмоциональнее», «мужчины точнее», «мужчины пишут кратко, а женщины длинно», и вообще «женщины пишут только про любовь», а у мужчин «серьезные стихи».

Я выписываю все это на доску, потому что это то, что мне и нужно, — пунктик, который формирует нацию и на который никто не обращает внимания. Тем более дети. Одиннадцать лет на уроках литературы они познают мир через призму мужского восприятия: читают о том, как мужчины живут и умирают, как мужчины любят и ненавидят, как мужчины страдают, размышляют, чувствуют и сопереживают. Как мужчины понимают мужчин и женщин. Как мужчины думают о том, что думают женщины, что чувствуют женщины. Долгое время внимание девочек и мальчиков направлено однобоко в сторону мужчин — детей готовят к патриархальным ценностям, к мужскому миру.

Я говорю, что сейчас буду читать им стихи, не называя автора, а им предстоит определить пол. Дети чаще ошибаются, а когда угадывают — радуются удаче. После каждого стихотворения разгорается спор. Разговор о поэтической идентичности переходит в разговор о различиях между мужчинами и женщинами. За аргументами школьников угадываются семейные ценности. Мальчикам нравится думать, что они отличаются. Девочки более гибкие. И я не знаю, что это: широта взглядов или конформизм. Так или иначе, выписанные предположения не проходят проверки. К концу урока доска напоминает список покупок с вычеркнутыми наименованиями. Со звонком я повторяю вопрос, отличается ли мужская поэзия от женской. Вывод они сделают сами.

Я знаю, что это капля в море, и знаю, что, скорее всего, большинство из них забудут этот урок. Однако это не повод не говорить об одной из главных, на мой взгляд, проблем в российской школе — воспитание сексизма и установка на патриархальное мышление.

Возможно, кому-то сейчас кажется, что я перегибаю. Мол, воспитывать патриархальные ценности через литературу — о таком и не думает учитель. Он просто дает материал, как было всегда. Учитель даже может и не знать слова-то такого — «сексизм». Да, конечно, учитель наверняка не думает об этом, потому что просто не сознает, чему литература может научить опосредованно.
Дети, которых вроде бы не учили тому, что Пушкин пишет только лаконично и только серьезно, а Цветаева только абстрактно и только о себе, утверждают именно это. Почему?

В нашем обществе, где мифологическое и символическое по сей день имеют большое значение, за понятиями «мужское» и «женское» закреплен ряд ассоциаций:

Кроме того, мужское соотносится с общечеловеческим, а женское — со второстепенным. Такую иерархию на протяжении веков поддерживала христианская церковь, основываясь на двух ветхозаветных мифах: о происхождении Евы из Адамового ребра и, естественно, о грехопадении.

Эту идеологию русская литература пронесла сквозь века. Писатели первой половины XIX века (произведения которых изучаются в школе особенно пристально) культивировали идеалы мужчин. Женские образы делились на два типа — легкомысленная дурочка (бедная Лиза) и верная жена (Татьяна Ларина) — и по сути лишь воплощали модели поведения, которые предполагает патриархальный уклад. История жизни женского персонажа и размышления автора на этот счет, как правило, отсутствовали. Ни в «Герое нашего времени», ни в «Мертвых душах», ни в «Обыкновенной истории» их нет.

Этот процесс превращения женщины из самостоятельного субъекта в объект описания американские исследователи Барбара Хельдт и Джо Эндрю назвали термином underdescription («подчинение письмом»). Так что, если хотите, литература воздействует на подсознание человека как 25-й кадр, только вместо скрытой рекламы читателю предлагается идеология патриархата.

Если заглянуть в список авторов, обязательных к прочтению и предлагаемых на выбор для сдачи ЕГЭ по литературе, увидим, что школьная программа на 98% (64 из 67) состоит из авторов-мужчин. Упоминаемые там же Ахматова, Цветаева и Ахмадулина обычно изучаются только в 11-м классе и чаще всего бегло. Так женщина практически не попадает в оптику школьной литературы.

Русская литература — самая сложная европейская литература, потому что в свое время она выступала в роли философии, публицистики, политического высказывания и даже морального мерила. И эти тексты предлагаются к прочтению подросткам. В том же возрасте их европейские и американские сверстники читают развлекательную и понятную литературу.

Какой учитель может объяснить суть лирического отступления о птице-тройке в «Мертвых душах», которую всем задает учить наизусть? Какой учитель может помочь понять школьнику психологизм Печорина или чувства Онегина? Редкий.

И это вторая, как мне кажется, важная проблема, касающаяся преподавания литературы в школе и имеющая скверные последствия — невозможность честного и искреннего диалога. Потому-то литература в школе на самом деле литературоведение, при этом разговор «о чем написан текст» подменяется разговором о том, «как он сделан». Ну и еще этот претенциозный вопрос «Что хотел сказать автор?», варварски искажающий и упрощающий саму идею искусства. Потому что мы не можем знать, что хотел сказать автор тогда, двести лет назад. А может быть, он сказал вовсе не то, что хотел или замышлял? Достоевский изначально задумывал написать роман «Пьяненькие», а в итоге написал «Преступление и наказание».

Кроме того, русские писатели были безжалостно честны. Это читатели английской и французской литературы привыкли к хеппи-эндам. Вот навскидку, много ли вы можете назвать русских произведений XIX века со счастливым концом? Чацкий терпит фиаско, Евгений и Татьяна несчастны, Печорин мучим самим собой, Базаров мертв, Катерина мертва, Каренина мертва. А герои Некрасова, Щедрина, Достоевского? «Война и мир» вот, казалось бы, кончается счастливо. Но если сравнить прекрасную летящую Наташу в начале романа с раздобревшей женщиной, держащей в руке грязную пеленку, могут как минимум возникнуть вопросы.

Русская литература — литература депрессивная, потому что честная. Но как говорить с детьми о такой литературе, в которой от произведения к произведению терпят фиаско идеи гуманизма, справедливости и бога? Герои пассивные поголовно не находят смысла в жизни, а борющиеся оказываются в дураках.

Но на уроках мы будто читаем другие книги: не депрессивные и жестокие, а жизнеутверждающие, высоконравственные. В устах учителя и на страницах учебников литература сводится к горстке словосочетаний: «фамусовское общество», «лишний человек», «мысль семейная» — и терминов: «лирический герой», «композиция», «кульминационный момент» и другие.

Вот и вся литература. С такой литературой можно воспитывать любые ценности под заказ. Как и было в Советском Союзе.

А что происходит в голове школьника? В учебнике написано, учителем проговорено — осталось лишь дословно перенести в сочинение, даже если думаю не так. Садись — пять. Простая манипуляция: учитель доволен, ученик удовлетворен. Сдать и забыть.

Что мне нравится в детях, так это их наглое умение задавать вопросы, ответы на которые всем кажутся очевидными. Они спрашивают: «А зачем вообще читать книги?»

И мы, взрослые, начинаем отвечать: ну как же, без книг ты будешь глупый неуч, книги воспитывают, меняют человека, развивают воображение и интеллект, книга может стать твоим другом, книга сделает тебя лучше, нравственнее и так далее. Короче говоря, начинаем строить воздушные замки, в которые, если честно, сами не до конца верим. Потому что если спросить себя: а когда я в последний раз читал художественную книгу? Да такую, которая сделала меня умнее, нравственнее, лучше? Нет, мы давно уже не читаем так, как рассказываем.

«Но это ведь ни о чем не говорит! — отвечают родители. — Просто мы повзрослели, а вот в детстве закладывается фундамент, и дети должны читать книги… мы в детстве читали».

А что если дети не обязаны читать книги?

Давайте честно себя спросим: почему мы садимся читать художественную книгу? Хотим стать нравственнее, умнее? В таком случае лучше прочесть журнал или посмотреть фильм Би-би-си. Все-таки мы читаем книги для удовольствия, для развлечения. И фактически относимся к книге так же, как к фильму или спектаклю. Мы хотим с помощью искусства вызвать в себе определенные эмоции, и если этого у нас не получается, значит, просто не тот роман, фильм, выставка.

Однако к детскому чтению у нас отношение особое. Взрослым кажется, что хорошая книга та, что говорит о высоком, нравственном. А комиксы, фантастика, фэнтези — несерьезная литература, на такой не воспитаешь настоящего человека. Вот русская классика — да. Все выросли на ней, это наш культурный код и вообще — без нее стыдно, без нее никуда, и пусть семикласснику хочется плакать от «Бориса Годунова», потому что скучно и ничего не понятно, но надо, Федя, надо.

А вот не надо. Ведь это всего лишь въевшийся в подкорку советский стереотип о том, что литература обязана быть прикладной и должна менять людей. Стереотип, который стал непреложной истиной с легкой руки товарища Сталина, определившего писателей в «инженеры человеческих душ». Такое неблагодарное бремя выпало и другим искусствам — кинематографу, живописи, театру, но только литература так и не смогла избавиться от него, и во многом потому, что была закреплена школьной программой. Так русская классика стала священным каноном, а любой, кто оспаривает это, посягает на святое.

Но пора бы уже избавиться от этого маниакального желания наделить хорошую литературу обязательной практической пользой и перестать пичкать детей текстами XIX века. Мы же не заставляем их смотреть советское кино. Почему литература привилегированна, а кинематограф нет? Будто в литературе спрятана еще какая-то ценность, о которой никто не может конкретно сказать, однако защищает ее. Так, может, нет этой сакральной особенной ценности литературы? Может, не будем делать из художественных текстов священные, а из писателей — пророков?

На самом деле русская литература от этого только страдает, становится дальше и непонятнее. И это в дополнение к тому, что восприятие осложнено исторической дистанцией. Школа учит нас читать романы Тургенева или Достоевского с целью получения пользы, а не удовольствия, хотя они-то писались именно для того, чтобы занять досуг.

Книги как люди. Мы предпочитаем общаться с интересными людьми и читать интересные книги. Только интересы у всех разные. И книги все выбирают разные. Книга не может нас ничему научить, она может лишь раскрыть то, что в нас уже имеется, быть катализатором. Книги отражают нас, как люди. А заставлять читать нежеланную книгу, как заставлять общаться с неприятным человеком. А для закрытого ребенка общение с незнакомыми людьми будет травмирующим.

Но ведь все книги — незнакомцы. Поэтому задача старших познакомить ребенка с книгой, сократить дистанцию, а не обязывать читать. Я убежден, что чтение — естественная потребность человека, как потребность в любви. Но как можно травмировать ребенка и развить в нем комплексы, мешающие счастливой жизни, так можно и воспитать в нем стойкое неприятие к литературе и навсегда отрезать от книг.